Князь Трубецкой - Золотько Александр Карлович - Страница 23

Русские войска так и не дали генерального сражения, Первая и Вторая Западные армии все еще не соединились, но и разбить их поодиночке не получалось, русские ускользали, Барклай вел Первую армию по дороге, практически не оставляя за собой отставших и брошенного имущества, а Багратион скользил со своими войсками сквозь дебри и болота, и казалось, сама Фортуна вела его сквозь превосходящие силы французов.

Было от чего прийти в ярость, а тут еще и Трубецкой.

Понятно, что не он один рыскал в тылах Великой Армии. Судьба французов и их союзников, попавших к казакам, была ничуть не лучше судьбы тех, кто попал в руки князя Трубецкого, но ненависть к казакам была несколько абстрактной, как к некоей стихии, которая наносит разрушения, но не имеет конкретного лица, словно землетрясение, наводнение или какая-нибудь болезнь.

А вот князя Трубецкого можно было ненавидеть лично. Он словно специально предоставлял себя Великой Армии, давая возможность ненавидеть себя персонально. Его ненавидели, но бессильная и безрезультатная эта ненависть легко превращалась в страх. Одного лишь имени князя было достаточно, чтобы пустяковый обоз обеспечивали непропорционально мощной охраной, чтобы часовые у лагерей стреляли во всякую тень, отправляя на тот свет своих же товарищей. И каждое утро — новые трупы. И новые слухи, гораздо страшнее, чем реальные деяния князя… или его поступки были страшнее любой выдумки — никто не мог утверждать наверняка.

Зачем он это делает, недоумевали французы. Он безумен, говорил капитан Люмьер, который и сам становился все больше похожим на безумца в своем стремлении настичь и уничтожить князя Трубецкого.

Была объявлена награда в десять тысяч франков за голову князя, но если кто-то даже и желал ее заработать, то никаких результатов это все равно не дало. С приходом французской армии в Смоленскую губернию, на исконно русские земли, князь начал действовать еще решительнее и энергичнее.

Русские крестьяне, с неохотой и недоверием в общем относившиеся к русским военным, князя приняли почти сразу, признали за ним право приказывать и вершить суд. Те из крестьян, которые не видели особой разницы в том, кого именно грабить — русские обозы или французские, — были быстро приведены в сознание, несколько непонятливых вожаков крестьянских шаек были вздернуты на деревьях, а остальные предпочли согласиться с правом князя устанавливать правила.

Известия о князе Трубецком стали достигать и русской армии. Некоторые попавшие в плен французы просили, чтобы их не отдавали в руки князя, были готовы на все, лишь бы не оказаться в его власти. Вначале это вызывало недоумение, потом насмешки, но потом стало интересно: что же такое делает гвардейский офицер, что французы готовы скорее сдаться казакам, чем рискнуть попасть в его руки?

Нашлись знакомцы Трубецкого по Петербургу и по Вильно, говорили, что он был неплохим товарищем, не рохлей, но отнюдь не забиякой. Толковый — иногда слишком толковый для гвардейского офицера. Знал несколько языков, успел попутешествовать по Европе. Это Серж снимал кожу с пленных? Своей рукой рубил пленным головы? Наверное, кто-то присвоил себе имя погибшего и… Хотя когда стало известно, что Трубецкой объявил войну Бонапарту лично и всей его армии, — вот это вызвало всеобщее одобрение. Это — да! Это лихо! Это…

Наконец русские армии соединились в Смоленске, и пошли разговоры о генеральном сражении. И в русской армии, и во французской. О сражении говорили с надеждой. Барклай, получивший старшинство, правда, драться не спешил, чем приводил Багратиона в бешенство, но всякому было понятно: нужно драться. Нужно щелкнуть по носу… да что там — щелкнуть, нужно просто снести голову зарвавшемуся французу…

Багратион писал письма царю с жалобами на Барклая, Бенигсен писал царю письма с жалобами на Барклая и Багратиона, царь… государь император писал письма сестре с жалобами на всех троих…

Армия готовилась к сражению, когда через линию аванпостов в Смоленск приехал ротмистр изюмских гусар. Мундир на нем был запылен, потрепан и пробит в нескольких местах, перо с кивера потеряно, ментик лишился рукава, а левая рука висела на перевязи, сделанной из цветастой шелковой шали.

Не обращая внимания на удивленные взгляды, ротмистр узнал, где именно находится сейчас Бенкендорф, отправился по указанному адресу, терпеливо выслушал адъютанта, который пространно объяснил, что Александр Христофорович сейчас занят, кивнул и прошел мимо поручика, словно тот был предметом мебели.

— Изюмского гусарского полка ротмистр Чуев, — отрапортовал гусар, распахнув дверь в комнату, в которой находился Бенкендорф. — Позвольте? Я от князя Трубецкого. С письмом.

Глава 05

Божья коровка медленно ползла по стволу винтовки. Хорошо ей, никуда не нужно спешить, ни о чем не нужно думать… Хотя и князю Трубецкому спешить некуда — это одно из преимуществ засады. Сидишь себе в кустах и ждешь, когда же дичь приблизится настолько, что…

В глубине леса застрекотала сорока, Трубецкой вздрогнул и прислушался. Нет, похоже, что это кто-то из мужиков спугнул птицу возле оврага. Вот ведь, люди природы. Казалось бы, должны чутко прислушиваться, понимать, ан нет — наплевать крестьянину на все эти прелести и особенности. Да и охотников среди мужиков, считай, нет. Какая для крепостного охота, какое оружие в доме? Вечером нужно будет узнать, кто именно птицу переполошил, да наказать.

А сейчас — ждать.

Расслабиться и ждать, в этом заключается искусство засады. Ты уже выбрал место, наметил способ нападения, прикинул возможные варианты развития событий — и все, от тебя уже ничего не зависит. Сиди и жди. Не засни только.

Божья коровка доползла до дульного среза, замерла в нерешительности, приподняв красные с черными крапинками надкрылья.

«Божья коровка, полети на небо, там твои детки кушают котлетки… — прошептал Трубецкой. — Всем собакам раздают, а тебе не дают». Присказка из его детства сработала, божья коровка взлетела, сделала круг над головой князя и улетела.

Жарко. Даже птицы не поют, разморенные полуденным солнцем. Мужики в подлеске, наверное, дремлют, выставив в дозор кого-то из молодых, того же Кашку. Паренек смышленый и не обидчивый. Акакий Парамонович Колотяга. Вот думал ли ты, господин князь, что встретишь в реальной жизни человека с именем Акакий? А Пафнутий? А?..

Снова подала голос сорока, на этот раз от дороги. Похоже, не соврали французские обозники, когда хвастались вчера, что двинутся в эту сторону. Переночуют в Степановке да и двинут прямо через лес.

Здорово выпили, видать, обозники, раз вслух несли такое в присутствии кучи народа. Нет, они, конечно, болтали по-французски, они не могли знать, что среди крестьян на рынке крутится уланский корнет Вася Филимонов, совершенно непохожий в свои пятнадцать лет на отпрыска дворянского рода, худющий, загорелый, с заусеницами на пальцах и давно не стриженными волосами. И вполне прилично знающий французский язык.

Так что зря французы так свободно обсуждали свой сегодняшний маршрут, зря. И дали время Трубецкому подготовиться к встрече.

Князь честно пытался привыкнуть к новым для себя старинным методам боевых действий. Он и раньше понимал, что все будет иначе, что недаром отряды русских партизан формировались из кадровых военных, казаков и гусар. Да, можно с кучкой крестьян втихомолку спалить мост, можно перехватить посыльного с донесением или приказом, но чтобы наносить реальный урон, следовало ходить в атаку. Пусть наскоком, пусть из засады, но — сабли наголо, штыки наперевес, с богом и ура!

Тактика была понятная, но совершенно для Трубецкого неприемлемая. Не было у него сотни-двух казачков или гусар. Да и не нужно, тут и одного было многовато, с постоянными разговорами на тему понятий чести в войне.

— Это война, — в очередной раз говорит Трубецкой.

— Это — убийства, — в очередной раз возражает Чуев. — И вы никогда не сможете мне объяснить, почему я должен принять то, что вы решили признать правильным.