Семейщина - Чернев Илья - Страница 56

У телег засуетились Павловна, Дарушка, Андреич. Внуки подняли престарелого деда и отвели в горницу. Павловна с Ермишкой перенесли туда же больных ребятишек.

Андреич заставил всех удалиться из горницы… Трое детей вповалку лежали на полу, старик — на широкой кровати.

Оставшись один, Андреич долго глядел в осунувшееся лицо деда. Иван Финогеныч открыл глаза, посмотрел внимательно, будто что-то припоминая:

— Андреев парень, кажись?

— Узнал, дедушка! Только ты не говори, лежи…

— Два года поди не видались, — пробормотал Финогеныч, снова закрыл глаза, впал в беспамятство…

Вскоре прибежал с постройки Дементей Иваныч. Во дворе он первым делом натолкнулся на Ермишку:

— Кто сдогадался сюды везть?

Ермишка оробел, но не подал виду, оскалил зубы:

— Вестимо, матка!

— Язвы сопатые! Не могла вас с маткой лихоманка взять заместо старика!

Дементей Иваныч вошел в горницу, истово перекрестился, покосился на племяша.

— Неможется, батя? — склонившись над отцом, спросил он. Старик промолчал…

Андреич взялся ухаживать за дедом и детьми. Он никого не подпускал к больным, стращал прилипчивостью этой болезни… заставил слушать себя. Он чувствовал себя главным врачом Дементеевой, как он говорил, домашней больницы. Одному ему нечего было бояться заразы: он перенес сыпняк.

Часами простаивал студент у кровати деда, доставал из чемодана какие-то порошки, сам кормил старика, назначил ему строгую диету, что вызвало возражения всего семейства:

— Не исть, да так помрет ведь!..

— Не умрет, если не будете вмешиваться! — рассердился Андреич.

Когда Ивану Финогенычу становилось легче, Андреич выводил его во двор и радовался, как малое дитя.

Ночами, притулившись на койке в дедушкиных ногах, Андреич не спал. Он глядел на это продолговатое, еще больше вытянутое болезнью лицо и без труда отыскивал в нем милые сердцу отцовские черты.

За эти несколько дней он горячо полюбил деда, безропотно, без вздохов и стонов, переносящего тяжелый недуг. Он забыл о собственной немощи, о собственных своих делах и тоскливых мыслях…

На четвертый день, когда больные ребятишки уже заметно повеселели, Ивану Финогенычу внезапно стало очень плохо. С утра он не подымал век, дышал часто-часто, еще более посерел.

Опытный Дементей Иваныч увидал на лице отца тени близкой смерти и приказал Василию закладывать шарабан:

— Поезжай за уставщиком… Видно, кончается дед. Такие кряжи завсегда этак валятся. Всю жизнь не хворал, а тут вдруг свалило, — к смерти…

Андреич еле сдержал слезы.

— Да-а… от сыпняка престарелые редко выживают, — не глядя на окружающих, словно извинился он.

Прахом пошли все его усилия, порошки и бессонные ночи! Может, завтра же эти люди оскорбят его искреннюю боль утраты, посмеются над бесплодностью его усилий. Ему уже чудились насмешливые взгляды, обращенные в его сторону… Против приглашения уставщика не смог он сказать ни единого слова, будто язык его присох к гортани: «Все равно, не убедишь!»

Ивана Финогеныча перенесли из горницы в жилую половину, положили на лавку — головою в передний угол. Павловна затеплила перед образами восковые свечи.

Приехал Ипат Ипатыч, пастырь, грузный, торжественный, в сером, до пят, халате. За уставщиком следом стал набиваться народ. Люди толпились у порога, говорили осторожным шепотком:

— Поветрие-то по деревне ходит… Иван-то Финогеныч… бедынька!

Уставщик начал справлять, соборовать больного. В избе запахло ладаном, послышалось монотонное бормотанье… чтенье отходной молитвы перемежалось заунывным протяжным речитативом. Уставщик часто крестился и кланялся.

Дементей Иваныч стоял позади уставщика с видом покорного воле божьей раба, и голубые глаза его блестели. Бабушка Катерина, чуть выдавшись из кучки людей у порога, тянула к Ивану Финогенычу острое птичье свое лицо, поминутно утирала запаном слезы, всхлипывала:

— Иван… Финогеныч… да на кого ты нас… покидаешь. Андреич, очкастый и прямой, как жердь, приткнулся позади всех. Мрачное пенье уставщика, приторный аромат ладана, причитанья бабушки Катерины, — смерть, смерть!

«Неужели неотвратимо?.. Что чувствует дед в эту минуту, когда его отправляют в гроб? Но он безучастен — длинный, прямой…» Не выдержав, Андреич тихо вышел, побрел на задник двор и там наедине расплакался…

Родные истово взмахивают двуперстием, истово вершат обряд предков. Вот кончил бубнить уставщик, первым прощается с дедом. Вот в ноги Ивана Финогеныча упал Дементей:

— Прости же, батя!

Поддерживаемый Василием, старик приподнялся на лавке… встал на ноги.

— Бог простит, — сказал он глухо.

Дементей Иваныч обнял отца, поцеловал. Потом старика поочередно целовали и прощались с ним бабушка Катерина, Павловна, Василий, Дарушка, правнуки Филат и Еким, Максимовы сироты.

Позже всех подошла дочка Ахимья Ивановна, Аношиха — она только-только успела прибежать из дальнего Краснояра.

— А мы-то и не слышали в нашем краю! Пошто ты, Дементей, раньше к нам не послал? — всплеснула она руками. — Чо ж это с батюшкой деется! — по вытянутому лицу ее катились слезы.

— Куда Андреич делся? Счас здесь стоял… — шепотом спросил Дементей Иваныч…

Ослабевшего деда отвели в горницу, на кровать. Ипат Ипатыч отбыл домой. Народ, схлынул со двора. Постепенно развеялся запах ладана — запах смерти. Дементей Иваныч ушел на постройку. Домашние вернулись к обычным своим делам… Все входило в нормальную колею.

Андреич пришел в горницу с красными глазами. Постоял-постоял перед дедом, дотронулся до его руки, сказал, вкладывая в слова всю теплоту своих чувств:.

— Это они напрасно, дед! Раз сам встал на ноги, значит, до смерти далеко.

Старик пошевелил губами, — бледная-бледная тень улыбки: — То-то и есть… В этот раз смерти не чую, ушла… Отлегло.

— Отлегло?.. Я им докажу! Я им докажу! — охваченный радостью, прошептал Андреич…

И не умер старый Иван Финогеныч, нет! Высох в щепу очкастый внук, а выходил деда.

— Это я вырвал его из когтей смерти! — гордо заявил Андреич, когда стало уже ясно, что Ивану Финогенычу не ложиться в домовину, а еще гулять по светлой земле, видеть Обор, ловить мордами рыбу, слушать вечную песню оборской говорливой речки…

— Как же! Вырвал бы, если б написано ему было помереть в этот раз, — насупился Дементей Иваныч…

Через несколько дней тот же Ермишка увозил безмолвного, но уже оправившегося старика и детей на оборский полустанок. По настоянию Андреича, больным отсыпали белой муки, зарезали для них барана.

— Здесь объедали, Царь сколько дней докучал, да туда еще клади! — заворчал было Дементей Иваныч, но перед городским племяшом срамиться не стал.

— Спасибо, внучек, — молвил на прощанье Иван Финогеныч, — В батьку, видать, сынок… в Андрея.

Он обнял Андреича, притянул его голову к колючим своим губам.

9

В Прокопьев день, за неделю до Ильи, — никольцы той порой ездили осматривать покосы, там и тут нарезали уже деляны, оттачивали-навастривали литовки, — в самый Прокопьев день с утра захмарило, над Тугнуем поползли грязные низкие тучи, заволокли к полудню все небо, снизу ударил хлесткий и студеный ветер.

Над степью и над деревней пронеслись косые перемежающиеся дожди… К вечеру хмара загустела, будто играла вперегонки с ночью.

— До чего морочно! — закрывая хлопающие рамы, вздыхали бабы. — До чего стужа!

В ночь хмара сцепилась с теменью и пошла полоскать до утра, напролет, не переставая, шибким и шумным дождем-проливнем. Гудел и трещал по крышам, за окнами, пронзительный ливень, — словно рвались водяные потоки об острые выступы крыш, о карнизы, о всякую доску, жердь и бугорок на своем пути.

Утро пришло бурное, темное, колотились и поскрипывали запахнутые наглухо ворота, — снизу бил и бил досадный хиус.

— Ажно руки зашлись, — кончив доить коров, посетовала Павловна и протянула к жаркому устью печи синие негнущиеся пальцы.