Набат - Люфанов Евгений Дмитриевич - Страница 40

Одна из женщин ему пояснила:

— Влезла, видишь, Полька на поленницу да и захлестнула себя петлей. Ногами-то хотела, должно, оттолкнуться, ан веревка-то оборвись. Вовсе гнилая веревка была. Половик на ней у хозяйки тут сох.

— Тащите ее, — распорядился хозяин. — Пускай проспится сперва... — будто укорял он Пелагею за то, что она, пьяная, не сумела повеситься.

Вытащили ее из сарая, понесли в дом. Она что-то мычала, дышала отрывисто и тяжело.

— И сыночка своего плахами завалила, вдругорядь убила его, — сказала Настасья Макеева и стала быстрее откидывать поленья, разыскивая под ними сверток с мертвым ребенком.

Глава двадцать первая

НА ТРЕТЬЕЙ ВЕРСТЕ

В первые же дни, как только Симбирцевы поселились в казенном доме около станции, они договорились с носильщиком татарином Измаилом Гусейновым, чтобы тот носил воду, дрова, следил за чистотой во дворе. Поезда проходили нечасто, и времени для такой дополнительной работы у носильщика хватало с избытком, а те два рубля, которые Симбирцев ему положил, были для Измаила совсем не лишними. Среди дня между курьерским поездом и почтовым был большой перерыв. Носильщик поднесет пассажирам вещи от поезда или к поезду, а потом, вместо того чтобы на вокзале скучать, справляет у помощника начальника станции все дела по домашности. И никого не удивило, что Симбирцев через полгода выхлопотал Измаилу Гусейнову, как своему человеку, должность путевого обходчика, будка которого была на третьей версте от станции. Вакансия эта неожиданно появилась в метельный февральский вечер, когда прежнего обходчика задавил поезд.

У Измаила была жена Фатима и девятилетний сын Мамед. Жили они до этого в станционном поселке у старика котельщика, снимая маленькую комнатенку из перестроенного чулана, а теперь у них была казенная будка с сараем, погребом и колодцем и с прилегающим к ней огородным участком.

Будочники могли летом пользоваться травой по обочинам железной дороги, — сначала, может, коза, а потом, глядишь, и корова будет в сарае стоять. Дрова, керосин полагались казенные, и жалованье — восемь рублен. Многие завидовали Измаилу. Участок пути содержался у него в образцовом порядке, и новым будочником начальство было довольно.

— Хоть и татарин, кобылятину жрет, а ничего не скажешь, мужик аккуратный, — говорил дорожный смотритель.

Ни с кем из соседних обходчиков Измаил дружбу не вел, в гости к ним не ходил и к себе не звал, да они и сами бы не пошли. Как-никак, а татарин: войдешь к нему — опоганишься.

Расставшись с татарином, Симбирцевы договорились о помощи в делах по хозяйству с другим носильщиком, Устином Рубцовым, которого порекомендовал им сам Измаил.

Дни шли своим чередом. Месяц назад Вера Трофимовна посылала в Москву брату письмо, просила выслать ей сундук с домашними вещами. Брат обещал сделать это, и на следующий день, после того как Алексей Брагин и Агутин побывали у Симбирцевых в гостях, Вере Трофимовне пришла телеграмма:

«Вещи высланы получение извести целую Андрей».

— Устин, сундук выслан, — сказала Вера Трофимовна носильщику, принесшему ведра с водой.

Устин Рубцов понимающе кивнул и спросил:

— Значит, князя повидать надо?

— Надо. Может, вы ему поможете там.

— Почтовый провожу и наведаюсь.

И в сумерках Устин Рубцов пошел на третью версту к будочнику Измаилу Гусейнову.

— Ну, татарва, будешь крещение принимать? — здороваясь с ним, засмеялся Рубцов.

— Не, — качнул головой Измаил. — Русски бог— плохой бог.

— Чем же он тебе не угодил?

— Деньга нет.

— Так это аллах тебе их не дает, а ты у нашего попроси — сразу целый сундук пошлет.

В глазах Измаила мелькнули искорки.

— Послал? — тихо спросил он.

— Послал. Теперь со дня на день жди.

— Хорош человек Андрей. Умник Андрей. Молодец Андрей. Когда видал его — сразу нравился. Сразу сказал — хорош человек Верин брат. Жалко, мало гостит... Андрей хорош, Вера хорош, Федор хорош, все хорош, — похваливал Измаил.

— А мы с тобой? — улыбнулся Рубцов.

— И мы хорош. Сначала ты, потом я. Значит, будем дело делать. Пойдем, поглядишь.

Измаил засветил фонарь и повел Рубцова в погреб. Там в стене около кадки с кислой капустой был сделан тайник — большая выемка, выложенная кирпичом, как печной свод. Тут же стоял деревянный щит, которым можно было этот тайник прикрывать.

— Как Федор сказал, так и делал.

Через два дня на имя Веры Трофимовны Симбирцевой прибыл багаж — зашитый в рогожу сундук. Носильщик Рубцов и оказавшийся на станции Измаил принесли багаж, и вскоре пришел с дежурства сам помощник начальника станции. Оставшись на стороже во дворе, Устин Рубцов скалывал около крыльца лед, а в доме, запершись на все замки, Симбирцевы и Измаил занялись сундуком. Откинули тяжелую толстую крышку, оклеенную изнутри бумагой, под ней — в старой шубе на лисьем меху — никелированный самовар; под ним — валенки и несколько свертков холста, охотничьи сапоги, эмалированный таз и кувшин. Тщательно пересмотрели все вещи — в них не было ничего. Симбирцев надрезал фанеру, втиснутую в пазы крышки, оторвал ее вместе с бумажной оклейкой, и в сундук посыпались листовки, брошюры. Вскрыл Симбирцев второе дно сундука, тоже сделанное из фанеры, — там был гектограф, в плотно закупоренных банках — краска и желатин.

Вера Трофимовна отложила брошюрки, отпечатанные и типографским и гектографическим способом; среди них — «Морозовская стачка»; «Как взяться за ум»; «Пауки и мухи»; «Манифест Коммунистической партии»; «Кто чем живет»; «Хитрая механика»; «Речь коммуниста Варлена».

Через час Измаил увозил от Симбирцевых кухонный стол, внутри которого было все, что прислали в тайниках сундука.

— Обзаводишься утварью помаленьку? — повстречал Измаила у переезда стрелочник.

— Ага. Помаленьку.

Симбирцев избрал будку подходящим местом для конспиративных встреч, печатания листовок и хранения нелегальной литературы. От окраины Хомутовки начиналась проселочная дорога, свернув с которой можно было через небольшой перелесок пройти к железной дороге и к самой будке. Место глухое, неприметное и в то же время недалеко от города.

И день такой встречи настал.

Накануне Настасья Макеева пришла с побирушек и вечером шепнула Прохору Тишину, чтобы он хоть в ночь, хоть в полночь обязательно забежал к Агутину, — у маляров до него важное дело есть. От них Прохор узнал, что будет собрание в будке, на которое звали его с Тимофеем Воскобойниковым; растолковали, как дойти туда, какие слова надо сказать поджидающему человеку и запомнить, какими ответит он.

— Я Петьку Крапивина еще позову, — сказал Прохор.

Стылый вечер прихватил снег коркой крепкого наста и подсушил лужи. Идти было легко, а налетавший в спину ветер подгонял, заставляя невольно ускорять шаги. Воскобойников радовался, узнав, что и здесь, в глуши, отдаленной от больших промышленных городов, есть люди, готовые к революционной борьбе, какой бы тяжелой она ни была, и хотел скорее встретиться с ними. Прохор и Петька Крапивин горды были тем, что их, как равных, принимали в свой круг подпольщики.

— Литником надо было запастись, — шепнул Прохору Петька.

— Зачем?

— Мало ли... В случае, так отбиться им.

— Трусишь?

— Не в том дело, а чтобы за себя постоять.

Прохор шел, мысленно повторяя слова, которые надо произнести, и они казались ему настолько несуразными, что могли вызвать у любого человека недоумение и усмешку.

«Очумел, что ли? — скажут в ответ. — Какое утро, когда к ночи время идет!»

У своей будки медленно прохаживался Измаил. В тишине, снова прильнувшей к земле после прошумевшего поезда, отчетливо слышались шаги. Измаил негромко кашлянул и подался навстречу.

— С добрым утром, — тихо произнес Прохор.

— С завтрашним днем, — ответил ему Измаил. — Проходи.

Прохор нащупал рукой дверную скобку и потянул ее к себе. В будке — полумрак от привернутой лампы. За столом — какие-то люди.