Набат - Люфанов Евгений Дмитриевич - Страница 39

Сидит Прохор и неторопливо, маленькими глотками пьет пиво, наблюдая за изредка появляющимися новыми посетителями. Хотя и субботний вечер, а народу в трактире немного. Прислушивается к разговорам — одно и то же у всех. Справа — турушинские стеклодувы клянут своего хозяина и установленные им порядки, слева — деповские рабочие костят своего мастера. Приходят люди в трактир, чтобы хоть немного развлечься, душу свою отвести, а все развлечение их в горьких, как водка и пиво, жалобах.

— Сколько ни стучи, кузнец, а своего счастья не выкуешь. В уме от такой жизни все помрачается, — жалуется за ближним столиком угрюмый кузнец.

— Пей, авось полегчает, — советует ему собеседник.

— Когда? От чего?.. Тебе еще можно терпеть. Рассчитают — схватил сумку да, как говорится, в другую деревню на побирушки. Твоей доле позавидовать можно, один ты. А вот был бы сам-шесть, как я, тогда либо в петлю, либо в омут. Что хошь, то и выбирай.

— Пей, все одно кувыркаться, — настойчиво советует ему захмелевший дружок.

— А завтра как?

— Завтра-то?.. — переспросил собеседник и, забыв, о чем спрашивал, дребезжащим голосом затянул:

Обо многом в ожидании маляров передумал Прохор. То улыбался своим мыслям, то хмурился. В голове от пива начинался легкий шумок.

— Еще парочку? — проходя мимо, услужливо осведомился Шибаков.

— Еще, — кивнул Прохор.

— Моментом-с...

Откажись он — трактирщик на дверь укажет, а Прохор решил ждать до конца. Не может быть, чтобы маляры не пришли.

Кузнец, сидевший со своим собутыльником, ударил ладонью по столику и решительно сказал:

— Шабаш! Этот месяц отработаю в чертовой кузне, а потом на дятловский проситься пойду. Там хоть деньги вперед дают и своя лавка есть. А в нашем депе совсем пропадешь.

«Нашел мед», — усмехнулся Прохор.

— Каждый тебя обмануть норовит, — продолжал кузнец свое, — у каждого ты как собака — кому не лень, тот в морду и ткнет.

— А ты отбрехивайся, сам хватай за ноги, — повернулся к нему один из турушинцев.

— Отбрехнешься, как раз... Попробуй слово у нас скажи... — уныло отозвался кузнец. — Чудной ты, Мамырь...

— Иди сюда, послушай лучше, о чем человек рассказывает, — подозвал его стеклодув, но кузнец отмахнулся ото всех рукой и вскоре ушел.

А турушинцы что-то вполголоса обсуждали, сгрудившись около молодого парня. Сидели они поодаль от Прохора, и он не слышал слов, но по всему было видно, что заинтересованы люди рассказом этого парня. Перестали выпивать, слушают. Тогда, забрав свои бутылки, Прохор пересел ближе к ним, заняв место ушедшего кузнеца.

— Летом в прошлом году в Шуе на ткацкой фабрике была забастовка, — рассказывал парень. — Там ткачи требовали уменьшения рабочего дня и после недельной борьбы победили. Лишний час свободного времени отвоевали себе.

Прохор и про маляров и про пиво забыл. Беспокоился только об одном: не заметили бы, что прислушивается, не прогнали бы.

А какой-то старик, — в разговоре Матвеичем его называли, — косо поглядел на него.

— Теперь новые заводы и фабрики начинают пускать, промышленность быстро растет, во многих местах рабочие руки нужны. И тот же Турушин знает об этом. Волей-неволей вынужден будет пойти на уступки. Все дело в вашей организованности. Друг за друга стеной стоять надо, товарищи, — говорил парень.

Прохора разбирало нетерпение узнать, кто это? Раньше никогда его тут не видел, и, судя по разговору, не похоже, что он из здешних рабочих, хотя и одет, как они, но не в лаптях, а в ботинках. Хотелось подойти, заговорить с ним, но там сидел этот Матвеич, на которого Прохор посматривал неприязненно.

Стеклодувы допили водку, трое из них поднялись, пожали на прощание руку парню в косоворотке, и Прохор обрадовался, подумав, что уйдет и Матвеич, но стеклодувы также простились и с ним.

— Похоже, Алексей, не дождемся, — проговорил Матвеич, когда они остались вдвоем за столиком. — Может, Настя забыла сказать...

И Прохора вдруг осенило: да ведь это же и есть маляры!

Он рывком поднялся и, задев ногой табуретку, споткнулся.

— Во! Насосался... — взглянув на него, качнул головой Матвеич.

Вскинул глаза на Прохора и Алексей, не понимая, чему вдруг так обрадовался этот подвыпивший малый, кого увидал... А малый шагнул к ним и, улыбаясь во весь рот, взволнованно прошептал:

— Так это вы и есть маляры, а я думал... Настя Макеева говорила... Не мог Тимофей прийти нынче, меня одного послал...

Вечер переходил в ночь, и на улице было темным-темно. Ни луны, ни звездочки в черном небе. Но весна и впотьмах делала свое дело, наполняя мир шорохом первых побудок земли. Прохору было по пути с малярами, и пока они шли в Хомутовку, успели о многом поговорить. Рассказал Прохор о своем побратиме Петьке Крапивине, о Тимофее Воскобойникове, о том, какие запрещенные книжки удалось прочитать и как они с Тимофеем хотят из самых надежных заводских рабочих организовать кружок. Алексей обещал прийти к ним на первое же занятие и рассказать о петербургских рабочих кружках. Условились держать связь через Настю Макееву.

На прощанье Михаил Матвеевич задержал руку Прохора:

— Ты, милок, не пообидься, а я тебе такое дело замечу: хоть ты и молодой по годам, а сноровку имеешь. Четыре бутылки выдуть — это надо суметь в твою пору. И вроде не забрало тебя вовсе. С такой ухваткой можно коренным запивохой стать. У меня глаз наметанный. Ты мне только покажи — кто как к губе подносит, и я тебе сразу скажу, каков питок будет. Я, милок, насквозь все это прошел и имею право сказать... Речка водки мной выпита, а теперь запруду поставил. И тебе, сибирский глаз, говорю: на самом истоке преграду ставь, не жди, когда вширь разольется, потому как ни на хмельную, ни на похмельную голову секретное дело доверить нельзя. Тебе будет думаться, что сказал с уха на ухо, а услышат все с угла на угол. Вот!..

— Что это вам далось, — сконфузился Прохор. — И Тимофей меня упрекал, и вы вот... А меня вовсе не тянет... По-шибаковскому принуждению только пил.

— Для острастки сказал, — пояснил Матвеич.

Необычное поведение маляра Агутина бросилось в глаза трактирщику Шибакову. Краем уха он слышал, что за столиком о забастовках шла речь и Агутин не последним человеком был в этой компании. Ни водки, ни пива маляр не пил и не балагурил, как прежде. Полиции обо всем сообщить?.. Там, конечно, спасибо скажут, а после этого и малые и большие чины повадятся запросто в «Лисабон» захаживать. Корысти мало на даровщину их угощать, а они станут требовать. Заставят потом чуть ли не о каждом посетителе доносить... Если почуют что-нибудь такое рабочие, пожалуй, прежде чем у себя на заводе, — в трактире забастовку устроят. Не станут заказывать ничего или вовсе перестанут ходить, вот тогда и сиди. Если же они на работе улучшения себе добьются — непременно в трактир зайдут, чтобы отметить такое событие. И вообще — чем больше получать станут, тем «Лисабону» будет доходнее.

Прохор шел домой легко, весело, подсмеивался над самим собой: за молодого пьянчужку посчитали его! Что ж, если надо будет — хоть керосин станет пить. Но теперь уж в «Лисабон» не придется захаживать — каждая свободная минута на дорогом счету будет. Весна идет, и через месяц станет совсем тепло. Тогда по воскресным дням всей гурьбой — будто бы на рыбалку, с такими же, как он сам, «рыболовами», — вот на речке и будет место для сбора кружка.

Он вошел в калитку и увидел во дворе суматоху. Желтый свет фонаря мотался из стороны в сторону около дровяного сарая, а сгрудившиеся у двери люди перебивали друг друга громкими выкриками:

— Полицию надо звать...

Хозяин дома передал фонарь одному из жильцов.

— Свети хорошенько, — и, чертыхаясь, шагнул внутрь сарая.

— Нашла место, чертова кукла... Все дрова развалила, — ругался хозяин.

— Что это? — не понимал Прохор.