Причуды лета - Ванчура Владислав - Страница 7

— Кара следует за грехом,— промолвил майор.— Но отдайте мне мои часики — я меньше всего хотел бы стать таким же грубым, как мюльхаузенские жители.

У Арноштека на языке было два или три плавно текущих сложных предложения, но, не найдя другого выхода, он вынул часы из самого глубокого своего кармана.

— Часы летят,— сказал он,— и не в моей власти удержать их… Пойдем: уж скоро полдень, а мои инструменты до сих пор лежат в фургоне нераспакованные.

С этими словами Арноштек натянул на трико, так и оставшееся сухим, штаны и пиджак, еще раз настоятельно пригласил всех посетить представление и учтиво откланялся.

Аббат и майор вышли вслед за ним.

— Вот, вот,— сказала пани Дурова, глядя на фокусника, который, застегиваясь, удалялся среди ив в сторону проселка.— Вот, вот! Твои кривляния с шестом, прыжки и глубокие вдохи, книжная тарабарщина каноника, захудалый аристократизм майора — все побоку. Пан Арноштек — пригожий молодец! Откуда, ну откуда вам взять столько обаяния?..

Ты обратил внимание, Антонин, как он смутился и покраснел, когда майор так грубо предложил ему еду?

Маэстро взял бутылку и молча поднял ее против света:

— Да,— промолвил он после пристального рассматривания.— Да, ловкач. Наелся, выпил как следует и за вход не заплатил.

В окрестностях Кроковых Вар приближающаяся ночь предупреждает о своем приходе обыкновенными сумерками, как и в пределах далекой Праги. Места от природы тенистые, ущелья и лощины темнеют, хотя бургомистр, проходящий в это время (если только городские часы не спешат) по открытому пространству площади, не замечает прекрасных признаков вечера.

В зависимости от времени года, в свой час, ночные мраки слетают с древесных крон, где они со вчерашнего дня сидели на насесте, открываются приюты холода, и тьма, сложив черные крылья, ныряет в колодец города.

Люди благоразумные молчат, не открывают рта, пока не поедят. Настала ночь, и бургомистр признает, что наступил вечер и вышло, как он говорил, потому что он это предвидел.

Ночь. Перед домами садятся тощие девицы и, глядя на вечернюю звезду в зените, говорят: «Omnia sumus — sine sole» [3].

Но, слава богу, всюду есть славные, гостеприимные заведения, которые днем зияют дверными проемами, а вечером распахнуты настежь и ярко освещены.

Пан Дура, майор и аббат зашли в старый трактир «У четырнадцати подмастерьев» и повели веселый разговор.

— Выпьем и закусим,— сказал Гуго.— Подайте сюда ужин! Жирный сыр, дичь, птицу, барашка — все, что рождается живым, и все, что вылупляется из яйца. Подавайте все, что созревает съедобного, все, что вылавливается из вод морских, и все виды улиток, употребляемых в пищу культурными странами. Все сюда! Вот вечер, земля совершила оборот, и, по обычаю, пора приступить к еде.

— Вы стали обжорой или болтуном, майор? — спросил аббат.— Что вы хотите показать: способности своих зубов или своего языка?

— Если б я знал толк в речах, то молчал бы, как вы, аббат,— ответил Гуго.— Впрочем, я не принуждаю вас пустить в ход свой инструмент, но ешьте!

Каноник заметил, что ему становится тошно, когда говорят слишком много, но Антонин, зачерпывая разливательной ложкой суп, сказал:

— Вам тошно? А мы только начинаем ужинать. Это,— прибавил он, обращая ветви своих усов к аббату,— следствие неправильного жизненного поведения. Вы слишком много размышляете! Размышляете даже за ужином, а это разновидность неумеренного чревоугодия.

— Простите мне это,— сказал священнослужитель.— Зачем начинать новый спор?

— Затем,— отвечал учитель плавания,— затем, что вы себя погубите. Затем, что вам пятьдесят лет. Затем, что вы упорствуете в своих дурных привычках!

Если б я пробыл пять минут под водой, вы бы бросились меня вытаскивать. Так позвольте сделать вам хоть замечание, когда вы утопаете в заблуждениях гораздо худших, чем вода.

— Ваша фантазия чудовищна, Антонин,— сказал майор.— Неужели эта винная бутылка напоминает вам Оршу?

— Нет, нет, нет. Или да, да.

— Где же соль?

— А уксус?

— Помните, как мы, бывало, солили гренки с салом.

— Увы!

— Вот они, вот — цицероновы языки с уздой или без узды, когда понесут!

Майор, аббат и Антонин стали есть, запивая вином. Рыбу, баранину, блюдо шпината, окорок серны с брусникой, спаржу, немножко салата, пирог, чуточку компота, фрукты (черт возьми, виноград до сих пор не созрел!) и девять порций сыра.

— Кельнер!

— Подайте счет и еще бутылку. Не торопитесь от избытка усердия: вино надо носить осторожно.

— Ставьте сюда! Прекрасно. Вот деньги.

— Нам пора, господа,— промолвил майор.— Ведь, насколько я помню, мы собирались на представление фокусника.

— Подумать только,— сказал Антонин.— А я совсем забыл, так же как и вы, аббат. Бьюсь об заклад, что Арноштек ждет и глазами ищет ваши шляпы, сожалея, что не видит и моего картуза.

— Если б я забыл, то только идя навстречу вам,— объявил аббат.— Я видел, что вы пьете — мало сказать с удовольствием.

— Вы сами выпили полбутылки, а если без удовольствия, так тем хуже для вас,— ответил майор.

— Тем лучше, тем лучше. Даже думать не хочу о том, как пошло бы дальше, если бы аббат почувствовал жажду.

При этом Антонин вытер усы рукавом и завладел возвышавшимся посреди стола букетом.

— Пойдемте,— сказал Гуго.

Они вышли.

Площадь — это создание XVII века, дополненное ужасающей архитектурой, с темными купами платанов и сияющими стволами фонарей, увенчанных короной из звезд,— была, можно сказать, почти прекрасна.

— Если б у нас за спиной стоял ваш дьявол, аббат,— начал Антонин,— он мог бы любого из нас поднять на вилы, так как нет никаких сомнений, что мы любим женщин и спешим на балаганную потеху…

Но каков ловкач этот Арноштек! Видно, обегал весь город, расхваливая свое ремесло, иначе откуда же взялось бы столько народу?

— Что вы выдумываете, Антонин? — возразил каноник.— У меня нет дьявола, а у дьявола нет вил.

— Проклятие! — воскликнул майор.— Вы, бесстыжий, представляете себе все в искаженном виде. Маэстро правильно говорит. Дьявол крепко держит рукоять вил, и Арноштек, в самом деле, обежал целый город.

Вот именно,— прибавил он, когда какая-то девица перешла трем приятелям дорогу, вызвав в них желание, смешанное с грустью.— Хорошеньких девушек тоже чертовски мало, но они есть. У каждой из них свой инструмент, и все они, сколько их имеется в Кроковых Варах, присутствуют здесь.

О женщинах не стоит говорить, тем не менее маэстро и майор рассуждали о них подробно и без устали.

— Знаете,— заметил Антонин при виде девушки, быстро прошедшей мимо,— я хотел бы раз и навсегда твердо установить соотношение объема икр с возрастом и пропорциями тела.

— Перестаньте, бросьте эти непристойные рассуждения, и поспешим; представление уже началось.

Тут приятели взялись под руки и зашагали в ногу, как хаживали когда-то, пока действовало хорошее правило:

— Левой, левой, левой!

Антонин шел посредине. Антонин, которому рост позволял гасить фонари, не взбираясь на лесенку, необозримый, гордый своим ростом, болтливый, несдержанный и всегда без денег. Антонин, отнюдь не считавший молчание заповедью, пустился толковать о фокусниках, злоупотребляя терпением своих приятелей и грубо ошибаясь в существенных пунктах.