Причуды лета - Ванчура Владислав - Страница 6

— Этого я не знаю,— сказала Катержина Дурова,— но, в отличие от здешних жителей, пан Арноштек — кудрявый, и не похоже, чтоб он питал пристрастие к оружию или ученым занятиям.

Между тем Арноштек расстегнул пиджак и разделся, вешая одну за другой части одежды за петельку на гвоздь. Наконец он появился, обнаружив узкие бедра и грудную клетку, вдавшуюся внутрь на полпяди. Он был обтянут прекрасным фламандским трико и не нуждался в плавках.

— Такой костюм, пожалуй, более уместен для других случаев,— сказал майор.— Но почему бы и нам не допустить его?

— Он слишком нескромен,— возразил аббат,— и в ваших интересах, Антонин, надеть своему клиенту штаны. Разве вы не видите, как это трико обрисовывает все члены, да к тому же оно еще и розовое? Розовый цвет — поросячий.

Антонин уносил в это время остатки обеда; он держал в руках большую доску, на которой возвышались горкой миски и тарелки. Но, услыхав каноникову речь, он повернулся со своей ношей, чтобы возразить ему.

— Что ж,— промолвил он, подводя итог беседе,— если розовый цвет — поросячий, то ученая серость и чернота — крысиные.

— Черт возьми,— промолвил майор.— Да вас, маэстро, голыми руками не возьмешь! Отчего у вас язык так хорошо подвешен?

— На это много причин,— ответил Антонин.— Могу назвать самую главную: оттого, что я не книгоед.

Пять-шесть лет тому назад здесь жил профессор Карлова университета, человек рассудительный, опытный полемист, знавший старую и новую литературу как свои пять пальцев, можете себе представить? Он не умел точно назвать номер кабины, где раздевался. С тех пор я придерживаюсь мнения, что, если хочешь выразиться, такого рода образование только мешает.

В этой беседе фокусник Арноштек участия не принимал. Он стоял, опершись на перила бассейна, заложив ногу за ногу, глядел и, может быть, покуривал. Короче говоря, стоял глядя и глядел стоя.

— Вижу, впалая грудь не лишает фокусников самоуверенности,— сказал майор.

— Не знаю, как обстоит дело с фокусниками, но что Байрон хромал — это факт. Что Гомер был слеп — тоже факт. У Сократа была звериная физиономия, а земские инспектора — заики,— сказал аббат.

— Поразительный произвол,— заметил Антонин.— Неужели нельзя раз и навсегда установить образец?

Между тем Катержина, которой уже нечего было делать в отделении для дам, вышла оттуда с лоханью грязной воды. Вылив ее, она заговорила:

— Нынешнее лето — не особенно приятное. Вчера шел дождь и, если не ошибаюсь, пойдет и сегодня. А в Голландии тоже такая скверная погода, сударь?

— О, немного лучше,— ответил Арноштек.— Но по воскресеньям льет как по заказу. В десять начинается и льет до полудня. Тут прояснится, и все жители спешат на представление, ибо народ там жаждет образования.

— Вот как? — промолвила пани Дурова, ставя посудину на место.— Неужели это правило без исключений? Неужели в Голландии нет владельцев купален, у которых хороши дела как раз в ясную погоду? Разве можно, разве допустимо, с точки зрения дохода, бросать купальни? Мой муж не ушел бы. Мой муж не сделал бы этого, даже если б затрубили трубы Страшного суда. Мой муж — корыстолюбец.

Фокусник заметил, что это заслуживает осуждения, и пани Дурова с ним согласилась.

— Да! Да! Я твержу об этом каждый день. Но знаете, в чем тут причина? Он пятьдесят лет прожил безвыездно в Кроковых Варах, читает и пишет почти без затруднения, но особенно натренирован физически, так как не перестает упражняться даже вечером, на сон грядущий.

— Вот где камень преткновения,— сказал Арноштек.— Готов биться об заклад, что он упражняется просто, без воодушевления, себе во вред, теша нездоровую страсть к наживе.

С этими словами Арноштек подошел к майору, который вынул свой хронометр.

— Вот я,— промолвил он, наклоняясь над часами,— занимаюсь такими упражнениями, которые хоть и физические, а имеют в значительной мере характер духовный. Сейчас я заставлю этот предмет исчезнуть, так что вы не заметите, куда и как он исчез. А это всего только прием, прием, который я разработал в результате продолжительного размышления и долгого обдумывания.

Тут фокусник чихнул, и собеседники его отступили на полшага.

— Ну-с,— продолжал он, глядя на пустую ладонь,— вы не скажете мне, сударь, который час?

И прежде чем Гуго успел чертыхнуться, а каноник — высказаться подробней, Арноштек, надув щеку, вытащил часы изо рта.

— Брр,— произнес он, вытирая их локтем,— я чувствую холод на бугорке между обоими полушариями мозга и ощущаю удары, очень похожие на пасхальный благовест, оттого что эти часы, сделанные из стекла и металла, охладили мне черепную полость и вызвали в ней раздражение своим тиканием.

— Какой ужас! — воскликнула пани Дурова, изумленная сверх всякой меры.— Эти часы побывали у вас прямо в голове? Вот эта огромная луковица?

— Ваше искусство отменно и заслуживает награды,— сказал Гуго.

Но, заметив движение Арноштека и неудовольствие каноника, он прибавил:

— Это мое мнение, которого вы можете не разделять, но не можете изменить. Что касается нынешнего утра,— продолжал он, обращаясь к Арноштеку,— то мы в состоянии предложить вам только немного копченостей, то есть пять сосисок и глоток рома.

— Вы упомянули о сосисках,— сказала пани Дурова, уже выходя из дуровской кладовой,— и хотите за них заплатить? Вот они.

Фокусник мельком заметил, что привык к этому блюду и любит его. Потом, оседлав скамью, съел три пары сосисок — быстро и решительно. В заключение, обтерев губы, выпил рому.

— Ах-ах-ах! — сказал он, дожевывая ломтик лука.— Я никак не думал, что в столь отдаленных местах встречу таких передовых людей. Моя публика не слишком щедра на одобрения и порой дарит несъедобное.

В Мюльхаузене и в Шеневидене меня чуть не избили, крича, что я присвоил колечко бургомистерши, которое пропало, хотя я не был повинен в этом. Оно утратилось, как многие предметы, принадлежащие обществу.

— Что вы говорите? — сказала пани Дурова.— Как же это произошло?

— А вот как,— ответил он.

Шеневиден — штирийский город, а штирийцы — скальные жители, они вечно распевают и вечно скалят зубы. Остановившись, по стародавнему обычаю всех бродячих артистов, на площади, я стал готовить несколько фокусов, подходя к группам дам и детей и хваля их тонкие шеи, так как на самом деле они все были зобаты. Некоторые нетерпеливые молодчики уж заговаривали о погоде, но я вел свою линию, избегая ссор.

— Ну да,— сказала пани Дурова,— видно, что вы не задира. Но как было дело с колечком?

— С колечком? Я взял его осторожно, украдкой, незаметно. Кинул в воздух, и оно исчезло. Но штирийцы, этот маловерный сброд, хотя поблизости живет архиепископ, целых два часа меня обыскивали. Одному полицейскому было приказано следить за каждым моим движением. К счастью, я вовремя от него отделался. Превратил своего караульщика в простой плюмаж.

— Ах, какие люди грубияны,— заметила Катержина и, подняв палец к своей чувствительной груди и к простодушной голове, прибавила:

— Оставьте их. Пускай погрязнут в своих заблуждениях. Пускай неприлично ведут себя перед архиепископом, который, по вашим словам, живет так близко! В конце концов он их накажет и лишит утешения!