Пропавшие без вести (Кодекс бесчестия) - Таманцев Андрей "Виктор Левашов" - Страница 44

Голубков предупредил меня, чтобы при встрече с Лазаревым я ненароком, хотя бы из вежливости, не стал расспрашивать его о семье. У него было два сына, оба офицеры. Старший погиб в Кабуле во время штурма дворца Амина. Младший сгорел в бэтээре в Грозном в 95-м году. Этого удара жена не выдержала, она повесилась, а сам Лазарев подал в отставку и с тех пор жил бирюком.

Я подождал, когда генерал-лейтенанта немного отпустит, и достал из кармана фотографию Калмыкова, сделанную в Лефортово после ареста. Этим снимком из следственного дела снабдил нас президент Народного банка Буров, отправляя в Мурманск. На всякий случай. Чтобы мы не спутали Калмыкова с кем-нибудь другим.

— Посмотрите на этот снимок, товарищ генерал, — предложил я.

— Уйди, парень, — не поворачивая головы, попросил он.

— Уйду, — пообещал я. — Но вы сначала взгляните.

Он нехотя, только чтобы отвязаться от меня, бросил взгляд на фотографию и тут же схватил, впился в снимок глазами.

— Это он? — спросил я, хотя спрашивать было не нужно.

— Когда? Когда сделан снимок?

— Там указано время.

— Девяносто восьмой год, — прочитал он. — Что это значит?

— Это значит, что вы поторопились его похоронить. Откуда вы узнали, что он расстрелян?

— Донесла агентура.

— И вы поверили?

— Мы перепроверили донесение по всем каналам! Этот снимок — фальшивка!

— Нет, товарищ генерал, не фальшивка, — возразил я. — Снимок сделан в следственном изоляторе «Лефортово». Два года назад майор Калмыков был осужден на шесть лет строгого режима как наемный убийца.

— Майор Калмыков не мог быть наемным убийцей!

— Я не сказал, что он наемный убийца. Я сказал, что он был осужден как наемный убийца. О суде над ним была даже передача по телевизору.

— Он сейчас...

— Да, жив. Жив и на свободе. Но он недолго останется на свободе, если вы не захотите ответить на мои вопросы.

— Смотря на какие вопросы.

— Что произошло четырнадцатого декабря восемьдесят четвертого года на советском военном аэродроме в Кандагаре?

Генерал цепко, остро впился в мое лицо глазами, как бы пытаясь понять, откуда мне это известно. Но не понял, а спрашивать не стал. Сработала профессиональная выучка. Он привык к тому, что никто никогда прямо не отвечает на прямые вопросы. Но на мой вопрос ответить было нужно. Он ответил:

— Это государственная тайна.

— Что произошло в час ночи пятнадцатого декабря? Почему майора Калмыкова выдернули из постели, посадили в новейший истребитель-перехватчик и отправили в Кабул?

— Это государственная тайна, — повторил генерал.

— Что произошло в восемьдесят восьмом году в Пешаваре?

— Это государственная тайна!

— Ладно, — сказал я. — Государственная тайна. Тогда спрошу о другом. Почему жене майора Калмыкова не дали пенсию за пропавшего без вести мужа? Почему его жене не дали пенсию даже после того, как в восемьдесят восьмом году он погиб как герой?

Лазарев не ответил.

— Тоже государственная тайна? — спросил я.

— Да! — крикнул он. — Да, тоже! И не задавай мне больше таких вопросов! Тебе этого не понять!

— Да, мне этого не понять, — согласился я. — Ну, а почему вы просто не пришли к ней, к жене человека, которого вы считали своим сыном, и не сказали: «Галя, Костя погиб»? Почему вы не сказали ей: «Галя, Костя погиб как герой. Скажи его сыну, что он может гордиться своим отцом. Скажи ему». Этого-то вы почему не сделали?

— Я не имел права этого сделать. Я не имел права даже близко подойти к ней. У меня разрывалось сердце, но я не мог этого сделать!

— Почему?

— Потому что этого требовал от меня мой долг! Потому что я давал присягу!

— Кому?

— Я давал присягу служить Родине. И я буду верен присяге. До самой смерти!

Я встал.

— Спасибо, товарищ генерал-лейтенант, что вы согласились побеседовать со мной. У меня больше вопросов нет. Но если вы хотите знать, что я обо всем этом думаю, скажу.

— Да что ты можешь мне сказать! — устало отмахнулся он.

— То, что тебе очень не понравится, старый пердун! Тому, что ты называешь Родиной, ты скормил всех своих сыновей, ты скормил ей свою жену...

— Молчать! — рявкнул генерал-лейтенант Лазарев.

— Да нет уж, дослушай. Ты бросил их прямо ей в пасть! Одного за другим! А сколько она сожрала чужих сыновей? Ты присягал Родине? Ты присягал Молоху! Ты и сейчас продолжаешь служить ему! Ты готов отдать ему и последнего своего сына, который чудом остался жив! Я не дам тебе этого сделать. Слышишь, ты, сапог х..в? Я не дам тебе этого сделать! Я тоже присягал Родине. Той Родине, которая мать, а не бешеная волчица! Будьте здоровы, генерал. Честь имею!

Я развернулся и двинулся к выходу.

Он окликнул:

— Пастухов!

Я даже не оглянулся.

— Пастухов, стоять! — гаркнул он, как тот матрос, который над реями рея.

— Да пошел ты на ...! — вежливо сказал я ему.

— Подожди, Пастухов! — попросил он.

Я остановился.

— Ну?

— Вернись.

Я вернулся.

— Сядь, — сказал он.

Я сел.

— Спрашивай.

— Вы разрешите включить диктофон?

— Включай.

Я вытащил «соньку», положил на середину стола, пустил запись и задал первый вопрос:

— Начните с начала. С восемьдесят четвертого года. Что было четырнадцатого декабря в Кандагаре?

— Четырнадцатого декабря в Кандагаре был очень сильный буран. Мы готовили большой десант в тыл моджахедов. Подготовка, как всегда, велась в строжайшей тайне. Но у нас были сведения, что агентура Ахмед Хана получила информацию, и будет сделана попытка сорвать операцию. На аэродроме выставили усиленное охранение. Приказ был: стрелять на поражение по любой подозрительной цели... Ты куришь?

— Нет.

— Я тоже бросил. Сейчас бы закурил. Ну да ладно. Так вот. В двадцать три пятнадцать по московскому времени или в три пятнадцать по местному одному солдату показалось, что кто-то подкрадывается к стоянке бомбардировщика. Он дал очередь из АКМ. Пуля срикошетила от бетонки и попала во взрыватель бомбы на самолетной подвеске.

— И что?

Генерал Лазарев немного помолчал, с ненавистью посмотрел на диктофон и сказал: