Пропавшие без вести (Кодекс бесчестия) - Таманцев Андрей "Виктор Левашов" - Страница 42

— Давайте вернемся, — сказала она. — Мы с ним часто гуляли в Сокольниках. Я люблю Сокольники. Я здесь выросла. Поэтому он и распорядился купить квартиру в Сокольниках.

Я остановился и внимательно посмотрел на нее.

— В чем дело? — спросила она. — Почему вы на меня так смотрите?

— По-моему, вы не понимаете, что сказали. Вы верите, что он подписался на убийство, чтобы купить вам квартиру?

— Я не хочу в это верить. Но я уже не знаю, чему верить. Я уже ничего не знаю. Я думала, что все самое страшное в моей жизни уже позади. Но все возвращается. Какая-то жуткая безысходность. Жуткая, черная.

— Не бывает безысходности, Галя, — поделился я с ней своим жизненным опытом. — Из любого положения есть выход.

— Какой? — быстро спросила она. — Сейчас — какой? Все это дьявольщина. Да, дьявольщина — вот что это такое! Как вы думаете, Сергей, если мы эту квартиру отдадим, а сами вернемся в нашу коммуналку, все как-нибудь устроится?

— Кому вы отдадите квартиру? — не понял я.

— Не знаю. Кому угодно. Хоть самому дьяволу.

— В жизни не слышал, чтобы от дьявола откупались квартирой. Галина Ивановна, чему вы детей учите? От дьявола откупаются душой!

— Я согласна, — тихо сказала она.

— На что вы согласны?

— Я согласна отдать свою душу дьяволу. Только пусть у него будет все хорошо.

— Вы это серьезно?

— Да.

— Очень серьезно?

— Да, Сергей, очень.

— Ну ладно, — сказал я. — Передам.

— Что передадите?

— Ваше предложение.

— Кому?

— Как кому? Дьяволу.

— А вы...

— Ну да. Мы с ним давно знакомы. Еще с Чечни. Я всегда говорю ему: «Ну что, козлиная морда?» Он обижается.

— О Господи! — сказала она и засмеялась. — Сергей!.. Да ну вас!.. Господи, как вы меня рассмешили!

— Это и есть выход из безвыходных положений. Не лучший, Галя. Но и не худший.

— Помогите ему, — попросила она. — Если сможете.

— Попробую, — пообещал я. — А если не смогу, рассмешу.

Я проводил ее до подъезда и вернулся к джипу. И едва успел открыть дверцу, как из-за дома вырулил красный «Запорожец» с дальним светом фар и встал нос к носу к моей тачке. Фары погасли. Из «запора» вылез Юрий Сомов и подошел ко мне.

— А теперь, парень, послушай меня, — сказал он. — Я не знаю, кто ты такой и чего тебе от нас надо. У нас семья. Я за нее глотку перегрызу. А ему передай: пусть держится от нас подальше. Я был у него в колонии. Я спросил: как нам теперь жить? Я сказал: возвращайся, она тебя примет, а я уйду. Он сказал: нет, живите как жили. Он сказал: забудьте обо мне, я пропал без вести, меня нет. А раз пропал, нечего мельтешить! Хватит она от него поплакала. Девять лет. Девять лет она его ждала и плакала по ночам. Хватит! Так ему и скажи!

«Запорожец» взревел, выпустил струю дыма и рванул к гаражам. Я сел в свою тачку, положил руки на переднюю панель, как при команде: «Руки! Не двигаться!» — и попросил, не оглядываясь:

— Только без фокусов, Калмыков. Оружия у меня нет, злого умысла у меня нет. В Мурманске мы тебя не перехватывали, а охраняли. Ты слышал, что сказал Сомов. Ты слышал, о чем я говорил с Галиной. В ресторане мы говорили о том же, о тебе. Помогать я тебе не буду, тебе это не нужно. Рассмешить тебя не смогу. Но я смогу помочь тебе разобраться в том, что случилось. Что-то знаешь ты, что-то мы. Вместе мы сможем узнать все.

Я замолчал. Позади было тихо. Я решил, что можно продолжать. — Не мне учить тебя жить. Скажу только одно: ты вернулся в страну, о которой не знаешь ничего. Тобой сыграли, как мелкой картой. Тобой продолжают играть. Устраивает это тебя? Тогда вылезай из тачки, а я поеду домой. Если нет — сядь нормально, чтобы я мог видеть твое лицо.

Чуть скрипнули пружины сиденья. В зеркале заднего вида возник силуэт головы. Разглядеть лицо мне мешал свет уличного фонаря в заднем стекле.

— Так-то лучше, — сказал я. — Сегодня говорить мы не будем. Мне нужно получить кое-какую дополнительную информацию, тогда и поговорим. А сейчас я отвезу тебя туда, где тебя не будут искать. Ко мне в Затопино. В Москве тебе оставаться нельзя. Не сегодня — завтра тебя объявят во всероссийский розыск, твоя фотография будет у каждого постового. Не хочешь спросить, почему?

— Почему? — спросил он.

— Потому что шестнадцатого декабря восемьдесят четвертого года военный трибунал в Кандагаре разжаловал тебя, лишил всех наград и заочно приговорил к смертной казни. Ты знал об этом?

— Да, знал.

— Приговор не отменен. Об этом ты тоже знал?

— Нет.

— Теперь знаешь.

В Затопино мы приехали во втором часу ночи. Ольга не спала. Она вышла к нам, поздоровалась, сказала, что ужин в микроволновке, и сразу вернулась в детскую. Последние дни она недосыпала, сын приболел, температурил, капризничал. От ужина Калмыков отказался. Я предложил постелить ему на втором недостроенном этаже дома или в бане. Он выбрал баню.

Я сидел на кухне, пил чай и пытался понять, что, собственно, сегодня произошло. Произошло что-то очень значительное. Банальная по нынешним временам — при всей ее неясной внутренней хитроумности — интрига, в которую был втянут Калмыков, а за ним и мы, обрела многомерность, в ней обнаружилось неожиданная глубина. Возможно — опасная.

Вошла Ольга, подсела к столу. Лицо у нее было усталое и словно бы удивленное.

— Какой странный человек, — проговорила она. — Кто он?

Я и сам очень хотел бы знать. Но этого я ей не сказал, а спросил в свою очередь:

— Почему он показался тебе странным?

— Собаки не лаяли. А всегда лают.

— В самом деле, — вынужден был согласиться я.

— И еще. Он заснул.

— Кто?

— Сергей Сергеевич младший, кто! И температурка исчезла.

Я прошел в детскую. Сергей Сергеевич младший дрых и причмокивал.

— Ну? — спросила Ольга. — Убедился?

— Я тебя люблю, — сказал я.

— Вот! И это! Когда ты мне говорил это в последний раз? Только честно!

— Не помню.

— А я помню. Пусть он у нас поживет подольше.

— Он-то при чем?

— Я не знаю. Но мне кажется, что при чем.

— Я тебя люблю, — повторил я. — Хочешь, я буду говорить тебе об этом утром и вечером?

— Хочу, — быстро сказала она. — И днем.