Хроники Нарнии. Том 2 - Льюис Клайв Стейплз - Страница 20

— Как же здесь чудесно! — сказала она себе.

В ночном лесу было прохладно и очень свежо. Отовсюду струились чудесные запахи. Где-то совсем рядом защелкал соловей. Он собирался петь: выводил какую-то музыкальную фразу, замолкал, как бы оценивая ее, а потом начинал новую комбинацию трелей. Впереди было как будто посветлее. Она пошла в ту сторону и, действительно, деревья здесь росли не так близко друг к другу. На земле лежали пятна, а порой и целые озерки лунного света, свет и тени перемешались самым причудливым образом. Тем временем соловей, наконец-то удовлетворившись подобранным мотивом, запел по-настоящему, рассыпая фонтаны блистательных трелей.

Глаза Люси понемногу привыкли к странному освещению, и теперь она различала отдельные деревья, стоявшие поблизости. Ее с неудержимой силой потянуло в прошлое, когда нарнианские Деревья умели двигаться и говорить. Она смотрела на них и совершенно отчетливо видела, как выглядели бы эти деревья, если бы ей удалось их разбудить и они приняли бы свои человеческие обличья. Она явственно представляла их голоса.

Неподалеку от нее стояла серебряная береза. У нее должен быть тихий и нежный голос, подобный шелесту дождя. А выглядела бы она совсем молоденькой девушкой с личиком, почти скрытым в легких пушистых волосах, и была бы большой любительницей танцев. Потом она стала вглядываться в дуб. Этот был бы старичком, очень морщинистым, с густой курчавой бородой; лицо и ладони у него в бородавках, и волосы густо росли бы прямо из бородавок. Но это очень умный и добрый старичок, и сердце у него золотое. Потом Люси поглядела на буковое дерево, под которым стояла, и тихонько ахнула. Конечно, оно было бы лучше и красивее всех: Люси видела перед собой высокую и статную богиню с гладкой светящейся кожей, величавую властительницу лесного народа...

— Ах, Деревья, милые мои Деревья! — тихонько заговорила Люси (хотя за миг до этого совсем не собиралась говорить). — Ах, Деревья! Прошу вас, проснитесь! Проснитесь... проснитесь... проснитесь... Неужели вы все забыли? Неужели вы не помните меня'! Выходите, дриады и гамадриады! Идите ко мне, ко мне...

И хотя не было ни малейшего ветерка, вокруг пронесся легкий шорох, листья и ветви зашелестели. И ей показалось, что в этом шелесте слышатся какие-то тихие слова. Даже соловей замолчал, словно вслушиваясь в этот лепет. Люси вся напряглась. Она чувствовала, что вот-вот поймет, что хотят ей сказать деревья. Но это мгновение так и не наступило. Лепет и шелест звучали все тише, пока не замерли совсем. Соловей, как бы очнувшись, запел снова, а деревья даже в мерцающем лунном свете снова казались самыми обыкновенными.

Однако у Люси было такое чувство, будто она что-то упустила — вы знаете, как это бывает, когда пытаешься вспомнить какую-нибудь дату или название и не можешь. Что-то она сделала не так: то ли заговорила с деревьями на долю секунды раньше либо позже, чем следовало; то ли из всего, что она сказала, одно-единственное слово было неправильным, и его не следовало говорить, потому что оно все испортило; то ли, наоборот, все слова были правильные, но среди них не было одного, самого главного...

И от этих чувств, неясных, но захвативших все ее существо, Люси сразу очень устала. Она вернулась к лагерю, тихонько пристроилась между Сьюзен и Питером и уже через несколько минут крепко спала.

Наутро они проснулись озябшие и не очень-то веселые. В лесу царил серый полумрак (потому что солнце еще не встало), и везде было сыро и неуютно.

— Опять яблоки! Вот тоска! — уныло хмыкнул Трумпкин. — Должен заметить, что вы, древние короли и королевы, не очень-то закармливаете свою свиту!

Покончив с завтраком, они встали, отряхнулись и огляделись по сторонам. Деревья сгрудились в густую чащобу. Куда ни глянь, видно было всего лишь на несколько ярдов.

— Осмелюсь спросить, ваши величества хорошо знают дорогу?

— поинтересовался гном.

— Я — нет, — ответила Сьюзен. — В жизни никогда не видела таких лесов. Сказать по правде, я с самого начала считала, что нам лучше было бы идти вверх по Реке.

— Если так, то ты могла бы сказать об этом и пораньше — до того, как мы забрались сюда, — довольно резко заметил Питер (но, думаю, мы можем извинить его за это).

— Да не обращай ты на нее внимания, — сказал Эдмунд. — Глаза у нее вечно на мокром месте, и больше всего на свете она любит похныкать в подушку. Ведь компас у тебя в кармане, Питер? Значит, все в порядке, остальное — проще некуда. Все, что от нас требуется,

— идти отсюда прямо на северо-запад, пока не дойдем до этой речушки... Как она называлась? Быстрая?... Нет, Быстрица... Ну вот, перебраться через эту Быстрицу...

— Вспомнил, — обрадовался Питер. — Она впадает в Большую Реку чуть повыше Брода Беруны... или Берунского моста, как предпочитает называть его наш Д.М.Д.

— Правильно, — кивнул Эдмунд. — Переправимся через нее, потом через холмы вверх и выйдем как раз у Каменного Стола — то есть Кургана Аслана — где-то между восемью и девятью часами утра. Полагаю, у короля Каспиана найдется для нас приличный завтрак.

— Надеюсь, что ты не напутал, — сказала Сьюзен. — Я ничего подобного не помню.

— Вот это в девчонках хуже всего, — обратился Эдмунд к Питеру и гному. — Они просто не могут представить себе самой простенькой карты...

— Зато мы можем представить кое-что получше такой ерунды, — обиженно возразила Люси.

Поначалу они думали, что дела идут просто отлично. Им даже показалось, что они вышли на какую-то старую тропу. Но те из вас, кто хоть немного имел дело с лесом, конечно, понимают, что там все время наталкиваешься на такие мнимые тропы. Идешь по ней, идешь не менее пяти минут, а потом она исчезает. Некоторое время спустя вам кажется, что вы нашли ее (и вам приходится очень надеяться, что это та же самая тропа, а не какая-нибудь совсем другая), но и она тоже исчезает. И так продолжается очень долго. Лишь окончательно сбившись с нужного направления, вы начинаете догадываться, что ни одна из тропинок не была настоящей. Так было и с нашими путниками, но благодаря тому, что и мальчики, и гном знали кое-что о лесе, каждая из таких проплешин сбивала их с толку всего на несколько минут.

Они пробирались сквозь чащу примерно с полчаса (причем у Сьюзен и мальчиков все болело после вчерашней гребли), как вдруг Трумпкин зловеще прошипел:

— Стоп!

Они остановились.

— Кто-то идет следом за нами, — еле слышно прошептал он. — Точнее, старается держаться вровень с нами, не отставая. Вон там, слева.

Они застыли на месте, вслушиваясь и вглядываясь изо всех сил, пока от напряжения у них не заболели глаза и уши.

— Пойдем дальше, — решил Питер.

— Нам лучше держать луки наготове, — обратилась Сьюзен к гному и наложила стрелу на тетиву.

Трумпкин кивнул. Когда оба лука были на взводе, маленький отряд начал осторожно продвигаться дальше.

Настороженные до предела, они успели пройти всего несколько десятков ярдов по довольно густому лесу, как подлесок стал еще гуще.

Они с шумом и треском ломились через него, не видя и не слыша ничего вокруг. Когда впереди чуточку посветлело и чаща начала редеть, поблизости неожиданно послышалось злобное ворчание. Впереди поперек просвета что-то мелькнуло, и послышался треск ломаемых веток, показавшийся им в это мгновение раскатом грома. Люси что-то ударило и сбило с ног. В тот же миг рядом с нею звякнула тетива. Когда же способность осознавать окружающее вернулась к ней окончательно, Люси увидела, что на земле лежит огромный серый медведь самого зловещего вида, а в боку у него торчит стрела Трумпкина.

— В этом состязании наш Д.М.Д. отыгрался, Сью, — произнес Питер, чуть принужденно улыбаясь. Это приключение ошеломило даже его.

— Я... я опоздала спустить тетиву, — побелевшими губами прошептала Сьюзен, и в голосе ее чувствовалась полнейшая растерянность. — Понимаете, я все время боялась, что это может быть хороший медведь... ну, понимаете — Говорящий.

Ей была ненавистна даже мысль, что она может убить кого-то.