Хроники Нарнии. Том 1 - Льюис Клайв Стейплз - Страница 22

 И чем дольше и прекраснее пел Лев, тем упорнее внушал себе дядя Эндрю, что то, что он слышит, может быть только львиным рыком — и больше ничем. А ведь если кто-то очень старается сделать себя тупоумнее, чем он есть, то часто добивается успеха. Добился своего и дядя Эндрю. Вскоре он и в самом деле не различал в пении Аслана ничего, кроме рева. Когда Лев, наконец, заговорил, сказав: “Нарния, проснись!”, дядя Эндрю не разобрал ни слова — только ворчание. А когда в ответ Льву заговорили Звери, он услышал только лай, хрюканье, ржание и вой. Когда же попозже они рассмеялись, то... впрочем, постарайтесь сами представить, что он услышал тогда! Это был самый страшный момент, какой довелось дяде Эндрю пережить за весь этот нелегкий день. За всю жизнь ему не приходилось не то, что услышать, а хотя бы вообразить, что звери могут так жутко, кровожадно и свирепо гомонить и кричать. И тут, к крайнему своему ужасу, он в бессильном гневе увидел, как трое его спутников вдруг покинули укрытие и пошли прямиком к скоплению Зверей.

 — Ах, дураки! — в отчаянии воскликнул он. — Звери сожрут кольца вместе с детьми, и мне уже не вернуться домой! Какой эгоист этот Дигори! Да и остальные не лучше него! Коли им не жалко собственной жизни, это их дело. Но что они делают со мною. Они, похоже, об этом не думают! Им наплевать на меня!

 Когда вся толпа животных устремилась к нему, он повернулся и побежал, да так прытко, как не бегал никогда в жизни. И теперь можно было убедиться, что воздух этого юного мира действительно вдохнул в старика новые силы. В Лондоне он был слишком стар и слаб, чтобы хотя бы вообразить, что он может бегать, но теперь понесся так шустро, что наверняка выиграл бы соревнования по бегу в любой приготовительной английской школе. Фалды сюртука, развевающиеся у него за спиной, являли прекраснейшее зрелище. Но, разумеется, все это было без толку. Среди Зверей, гнавшихся за ним, многие принадлежали к самым быстроногим видам; к тому же это были первые гонки в их жизни, и они горели от нетерпения поскорее пустить в дело свои молодые мускулы.

 — Лови его! Держи его! — кричали они.

 — Может быть, это и есть тот самый Злоужа!

 — Ату его!

 — Быстрее!

 — Отрезай ему дорогу!

 — Эй вы! Окружайте его! А вы держитесь рядом с ним!

 — Уррррра!

 Понадобилось всего несколько минут, чтобы некоторые Звери вырвались вперед и обогнали дядю Эндрю, а потом они выстроились в длинный ряд и преградили ему дорогу. Тем временем другие окружали его сзади. Куда бы он ни рванулся, везде его подстерегал ужас. Даже сверху над ним нависали огромные рога Лосей и громадные слоновьи бивни. Сзади хрюкали тяжелые, неповоротливые Медведи и нетерпеливые Вепри. Прямо в глаза ему смотрели золотистые Леопарды и Пантеры, которые, как ему казалось, саркастически усмехались и нетерпеливо помахивали хвостами. Все пасти были разинуты, что окончательно и сразило его. На самом деле Звери разевали пасти, чтобы легче дышалось на бегу. Но он-то думал, что его приготовились съесть.

 Весь дрожа, дядя Эндрю остановился, но порывался броситься то туда, то сюда. И в лучшие-то свои годы он никогда не любил животных, так как побаивался их. А потом, когда долгие годы проводил над ними жестокие эксперименты, он стал их еще больше бояться и ненавидеть.

 — Ну, сэр, — деловито сказал Бульдог, — отвечайте, кто вы такой. Животное, растение или минерал?

 Вот что он сказал. Но дядя Эндрю услышал только:

 — ГРРррарррхххоуууу!

Глава одиннадцатая

НЕПРИЯТНОСТИ ДИГОРИ И ДЯДИ ЭНДРЮ

 Вероятно, вы уже подумали, что эти Звери были очень глупые, если не поняли сразу, что дядя Эндрю и дети с кэбменом принадлежат к одному и тому же виду существ. Но вы, друзья, должны принять во внимание, что Звери не имели еще никакого представления об одежде.

 Они считали, что платьице Полли, костюмчик Дигори, пальто и шляпа-котелок кэбмена сродни их меху или перьям. Да они бы никогда не догадались, что все трое принадлежат к одному и тому же виду, но дети сами сказали им об этом, и Ягодка, судя по всему, думала так же. А ведь дядя Эндрю был намного выше ростом детей и намного худее кэбмена. И одет он был во все черное, если не считать белого жилета (впрочем, теперь отнюдь не белого), поэтому, с точки зрения Зверей, он выглядел совсем непохожим на тех людей. И вполне естественно, они испытывали недоумение. Но хуже всего было то, что по его виду нельзя было понять, умеет ли он говорить.

 Дядя Эндрю, конечно, пытался что-то сказать. Когда Бульдог с ним заговорил (или, как ему показалось, сперва замолчал, а потом зарычал на него), он протянул к Собаке свою дрожащую руку и пролепетал:

 — Хороший песик... не надо... я бедный старик...

 Но они поняли его не лучше, чем он их — вместо слов им послышалось какое-то шипение и бульканье. И, может быть, это было к лучшему, потому что ни одной известной мне собаке — и особенно Говорящей Собаке из Нарнии — не понравится, если ее назовут “хорошим песиком”. Во всяком случае, не больше, чем вам, если кому-то взбредет в голову назвать вас “маленьким человечком”.

 Они придвинулись к нему, чтобы лучше прислушаться — и дядя Эндрю свалился в глубоком обмороке.

 — Ну вот! — сказал Вепрь. — Я так и думал. Это всего-навсего дерево.

 Не забывайте, что они ни разу не видели обморока и даже не видели того, как падают.

 Бульдог, который тем временем обнюхал дядю Эндрю с головы до пят, поднял голову и заявил:

 — Нет. Это животное. В этом не может быть сомнений. И, может быть, того же вида, как и те трое.

 — Не могу согласиться, — возразил один из Медведей. — Животные не умеют вот так опрокидываться. Мы животные, и мы не опрокидываемся. Мы стоим прямо. Вот так!

 И чтобы показать всем, как прямо он стоит, он встал на задние лапы, шагнул вперед, зацепился за низкую ветку и упал, растянувшись во весь рост.

 — Третья Потеха, Третья Потеха, Третья Потеха! — в великом возбуждении заверещала Галка.

 — Все-таки я считаю, что он дерево! — настаивал Вепрь.

 — Если это дерево, — заявил другой Медведь, — то в нем должно быть пчелиное гнездо.

 — Я уверен, что это не дерево, — сказал Барсук. — Мне показалось, что перед тем, как опрокинуться вверх тормашками, он пытался что-то сказать.

 — Да нет, — возразил Вепрь, — это ветер шелестел в листьях.

 — Уж не хотите ли вы сказать, — обратилась к Барсуку Галка, — что это может быть Говорящее Животное? Он же не сказал ни единого слова.

 — И все-таки, — сказала Слониха (ее муж, как вы помните, ушел на совет с Асланом), — как бы там ни было, это может оказаться каким-нибудь животным. Вот этот беловатый ком, который у него с одного конца — почему бы ему не оказаться чем-то вроде лица? А вон те дырки — глазами и ртом? Разумеется, носа у него нет. Но ведь... хм, хм... вряд ли это свидетельствует против. Если сказать правду, и среди нас лишь немногие могут похвастаться тем, что можно назвать Носом в подлинном смысле этого слова.

 И она скромно, но с вполне извинительной гордостью опустила вниз хобот, расправив его на всю длину.

 — Я считаю, что это сказано очень грубо! — заявил Бульдог.

 — Но госпожа Слониха совершенно права! — сказал Тапир.

 — Послушайте! — находчиво вмешался Осел. — Мне кажется, что это существо, если и не умеет говорить, то думать умеет!

 — Как бы его поставить на ноги? — задумчиво произнесла Слониха.

 Она осторожно обхватила хоботом обмякшее тело дяди Эндрю и поставила его вертикально, но, к несчастью, вверх ногами, так, что из кармана у него на землю вывалились три монеты. Но когда Слониха опустила хобот, дядя Эндрю снова рухнул наземь.

 — Ну и ну! — враз сказало несколько голосов. — Это не животное.

 — Он даже не живой!

 — А я утверждаю, что это животное! — упорствовал Бульдог. — Потому что от него воняет!