Детектив Шафт - Тайдиман Эрнест - Страница 14

Шафт скакал вниз через четыре ступеньки. По пути он наступил на чье-то лежащее поперек лестницы тело, но не замедлил скорости, сэкономив несколько дополнительных секунд для выхода наружу.

– Осторожно там, – зашипел он Буфорду.

Перед дверью Шафт остановился. Стекла в верхней половине не было, на полу хрустели осколки. Нижняя половина была изрешечена пулями. Шафт выглянул наружу. Буфорд стоял вплотную к нему и тоже смотрел. На улице никого не было, но в доме напротив зажигались огни. Сейчас из окон высунутся жильцы, улица заполнится людьми, приедет полиция...

– Все, я побежал, – шепнул Шафт, – не отставай.

Он очень надеялся, что Буфорд не разучился бегать за те годы, что стоял и разглагольствовал. Один большой прыжок – он перемахнул ступеньки, приземлился в позиции низкого старта и рванул в темноту. Теперь никому его не поймать. На этих черных улицах он дома. Чувство свободы поднималось со дна его желудка. Он не бежал, а летел. Когда понадобится, они найдут переулок, подъезд, черный ход. Их можно достать в четырех стенах, но на улицах Гарлема они неуловимы.

Три минуты истекли.

Позади бестолково завыли сирены. Вдруг ближайший перекресток засверкал пульсирующим светом полицейской мигалки – навстречу без звука мчались копы. Шафт нырнул в подъезд, распластался по стене и скорее почувствовал, чем увидел рядом Буфорда. Оба тяжело дышали, хватая ртами воздух. Полицейская машина проехала мимо. Они выскочили из подъезда и побежали дальше, держась в тени домов, чтобы их не засекли в зеркале заднего вида.

Они были недалеко от Бродвея, когда Шафт решил, что пора посвятить Буфорда в свои планы. Он остановились. Шафт с удовольствием отметил, что Буфорд пыхтит гораздо тяжелее, чем он сам, и под мышками у него темнеют пятна от пота.

– Эй, приятель, у тебя есть жетоны на метро? – спросил он отдуваясь.

Буфорд стал рыться в карманах. Потрясение и длинный кросс без подготовки сделали его тупым и послушным. Шафт улыбнулся. Какой он все-таки живучий. А Буфорд? Горазд только языком молоть. Он так задыхается и дрожит, что рассыпал всю мелочь по тротуару. Шафт забрал у него мелочь и сам отыскал среди монет два жетона.

– Сейчас мы поедем к одним моим друзьям, – сказал он, – и если ты посмеешь в их присутствии вякнуть какую-нибудь гадость о белых, я тебе яйца отстрелю.

Он вел Буфорда на угол Бродвея и Седьмой авеню. Было, наверное, около пяти часов. Их вполне можно было принять за гуляк, возвращающихся с вечеринки, или за уборщиков, которые идут мыть полы в офис. Если бы ему сейчас дали швабру, думал Шафт, он взобрался бы на нее и проспал не меньше суток.

Шафт спал как дитя. Во сне его лицо было безмятежным, открытым и добрым. Оно казалось скорее круглым, чем овальным, а его черты – плоскими, как у азиата. Глаза и нос были словно вырезаны в нем, а не вылеплены на поверхности. Оно напоминало полинезийскую маску из подкрашенной бальзы или другого темного дерева. Губы были полными, но и они растянулись в улыбке. Впрочем, как бы его лицо ни походило на маску, но даже во сне оно дышало жизнью и силой. Его обрамляла рамка черных африканских кудрей с врезанными в нее ушами неожиданно тонкой работы.

Большие, широко поставленные глаза Шафта открылись около полудня. Он отлично выспался, хотя проспал всего шесть часов. Он лежал, наслаждаясь теплом, тишиной и покоем, как белый человек. Это удовольствие было знакомо ему с того дня, когда он познал цену собственной силы. Он до сих пор смаковал ощущения, дарованные ему силой, как бродяга смакует достоинства стодолларовой купюры, которую нашел в куче мусора. Тишина. Из кучи простыней и подушек на другом конце комнаты доносилось ровное дыхание Бена Буфорда. Его длинные костлявые ноги торчали из-под простыни и свешивались с края детской кровати, служившей ему ложем.

Шафт тихо поднялся и под звон ключей и мелочи натянул свои брюки, которые висели на спинке кровати. Буфорд не проснулся. Шафт зашлепал к двери. Приятно босиком походить по чистому паркету. Он дал себе слово, что первым делом, когда вернется домой, наведет порядок. А то девицы, выходящие из его постели, чувствуют, должно быть, под ногами пески Сахары.

В сияющей чистотой ванной на вешалках висели разноцветные детские полотенца. Сидя на унитазе, Шафт разглядывал желтую пластиковую уточку, которая сушилась у края ванны. Когда он был маленьким, ему нечасто доводилось мыться, тем более запускать уточек. Он смутно помнил, что кто-то его намыливал, драил мочалкой, вытирал, но кто – забыл. Которая из воспитательниц приюта? Миссис Иглстон? Миссис Джонсон? Мисс Кронланд? Нет. Наверное, миссис Андервуд. Старуха часто напивалась, но зато была доброй. Она единственная не жалела мыла и горячей воды для черных сирот.

Шафт отвернул оба крана и взглянул на себя в зеркало: глаза красные. Шесть часов – это все-таки мало. На полочке под зеркалом стоял стакан с несколькими детскими щетками. Нужно почистить зубы. Ребенок никогда не узнает. Шафту стало немного стыдно. Еще он опасался подцепить какую-нибудь заразу, вроде свинки или коклюша. Все его женатые друзья говорили, что первые десять лет дети только и делают, что болеют. Который же из этих заразный? Да ладно, будь что будет – он выбрал самую аккуратную щетку, надеясь, что у ее хозяина нет ничего серьезного. Интересно, можно ли заразиться кариесом? Скорее всего, нет. Иначе каждый раз, когда он засовывает язык в рот какой-нибудь шлюхи... Нет, кариес не подхватишь от другого человека. Да и потом, если в доме такой порядок, то дети, наверное, тоже в порядке. Он с отвращением выплюнул зубную пасту в раковину. Ужасный вкус, но, говорят, она полезная. Надо спросить у Хелен – так, между прочим, – не болеют ли дети. Поставив щетку на место, Шафт поплескал воды себе в лицо и вытерся ближайшим из полотенец. Бритву Марвина он возьмет позже. Выйдя из ванной, Шафт заглянул в детскую: Буфорд спал и слегка похрапывал. После вчерашнего его отношение к Буфорду никак не изменилось. Он был и остался к нему равнодушен. Что толку любить или ненавидеть революционера? Шафт прикрыл дверь и пошел по устланному дорожкой коридору туда, откуда доносился плеск воды и звон посуды.

– Привет, детка, – сказал он молодой женщине, стоявшей у раковины спиной к нему, – в вашем заведении подают кофе?

Хелен Грин с улыбкой обернулась:

– Через минуту будет готово, – она кивком указала на плиту, – я слышала, что ты пошел в ванную. Как спалось?

– Хорошо, – ответил Шафт, зевая и потягиваясь. Кончиками пальцев он почти касался потолка кухни. Его ребристый, как стиральная доска, живот влип в позвоночник, из-за ремня выглянули шрамы.

– Тебе не следует шутить так со взрослыми женщинами рано утром, – сказала она, наливая ему кофе.

Он засмеялся и опустил руки.

Шафт сидел на табурете, положив локти на стол, и рассматривал кухонную утварь. Он делал так каждый раз, когда приходил сюда. На полке стояли голубые банки с сахаром, солью и специями, часы. Миксер пыхтел рядом с тостером. К буфету у окна был прикреплен консервный нож на веревочке. Возле дверей – доска для меловых записок. Все было по делу и на месте в этом образцовом хозяйстве, и Шафту это нравилось.

Хелен взяла со стола карандаш и начала своим детским, круглым почерком составлять список покупок. Шафт смотрел на нее, потягивая кофе. Из всех цветных женщин, которых он знал, она была самой белой, самой красивой и самой женственной. Марвину Грину повезло, что она стала его женой и матерью его детей. А ему, Джону Шафту, повезло, что они его друзья. В их доме он всегда отдыхал от беготни по грязному вонючему городу. К ним он притащил Бена Буфорда, когда больше некуда было его девать. Но хоть сколько-нибудь долго оставаться здесь он не мог. Семейный уют начинал раздражать Шафта. Это была защитная реакция. Проживи он подольше в тишине и спокойствии, он сам притих бы и успокоился, что противоречило его профессиональным принципам.

Хелен перестала писать и взглянула на Шафта серьезно и нерешительно: