Мартин Хайдеггер - Карл Ясперс. Переписка, 1920-1963 - Хайдеггер Мартин - Страница 34

Эта моя высокая оценка имеет одно ограничение: я нисколько не сомневаюсь в его серьезности и порядочности, но в нем есть опасная чрезмерность, и оттого возможны неожиданные срывы. Балласт, позволяющий кораблю сохранять остойчивость, у Брока невелик. Надеюсь, Вы истолкуете мои слова не как порицание, а как описание таланта и одновременно опасности, — кое-что в его натуре производит на меня впечатление истеричности.

О профессиональных философских достижениях Брока я судить не могу. Он наверняка может еще многому научиться, поскольку регулярно философствовал, но философов изучал нерегулярно. Я ожидаю от него результатов, ибо у него есть искренность в сердце и голова на плечах.

Несколько лет назад (думаю, примерно в 1927-м) Брок был у меня, хотел защититься под моим руководством, намереваясь впоследствии защитить и вторую диссертацию — на право преподавания в университете (правда, вслух он об этом не говорил). Я тогда отсоветовал ему это делать, во-первых, потому, что не рискнул взять на себя ответственность за то, чтобы он, имея законченное медицинское образование и даже не пытаясь практиковать и вести научную работу в этой области, сразу же порвал с медициной, а во-вторых, потому, что его шансы в философии возросли бы, если бы он защитил докторскую диссертацию в другом месте и там же получил право на преподавание. Мой отказ он воспринял тогда как тяжелый удар и, вероятно, не простил мне полностью, однако примирился с ним и остался мне верен.

Летом 1929 года Брок снова побывал в Гейдельберге. Здесь его тогда хорошо знали, поскольку он философски изничтожил Манн-гейма на его же семинаре. Каждая беседа с ним была для меня огромной радостью. Он понимает самые сложные вещи, тончайший намек встречает в нем отклик.

Преимущество его в том, что он не является ничьим "учеником". Его окружает атмосфера свободы.

Если бы мне пришлось искать человека на место ассистента, то из знакомых мне сейчас молодых людей я безусловно выбрал бы Брока.

Риккерт, конечно, задумал свой труд, в частности, с намеком на то, кто унаследует его кафедру[286]. Недавно я говорил Гофману, что приглашение нового специалиста заинтересует меня, только если речь зайдет о Вас или о Кассирере. В противном случае нам никто не нужен. Гофман согласился. Кассирер не перейдет, так как баденское правительство не может платить новому профессору 30 000 марок. Полагаю, что баденская программа экономии вообще не поддержит ни одно назначение на избыточно укомп-лектованные дисциплины.

Вы едете на Спикерог, на остров, столь любимый моим отцом и всей нашей семьей! Надеюсь, Вам будет там хорошо.

Я остаюсь дома, пока рукопись не будет готова к печати. Пред-варительная публикация (своего рода конкретное введение[287]) уже сверстана и, вероятно, выйдет в сентябре. Надеюсь, что и книга скоро уйдет в набор.

С сердечным приветом Вам и Вашей жене, Ваш Карл Ясперс.

[109] Мартин Хайдеггер — Карлу Ясперсу

Фрайбург-им-Брайсгау, 20 дек. 31 г.

Дорогой Ясперс!

Сегодня и вообще к Рождеству — пока только это благодарное письмо за подарок, который Вы сделали мне Вашим большим трудом и его небольшим "введением"[288].

До сих пор я мог читать только "Метафизику*', причем "с конца" — две последние ее главы. Мне требуется очень много времени, чтобы понять [Ваш замысел], и я понимаю его лишь в той мере, в какой меня к этому вынуждают собственные интересы.

Поскольку я заранее целиком с Вами согласен, "о Вашей работе" я пока могу сказать меньше других.

Приводить здесь случайные мысли и неуклюжие возражения, которые, пожалуй, в большинстве своем основаны на незнании целого, я не хочу.

Главное — вместе с Вашим трудом в философии наконец появилось нечто необходимое и цельное. Вы говорите с четкой и решительной позиции победителя, опираясь на богатства экзистенциально проверенного.

Эта работа косвенно выявит скрытое бессилие слабых и всего лишь смышленых, заставит быть скромными всех подлинно старательных, но ограниченных и окрылит тех неведомых нам, кто поймет Вашу задачу.

С тех пор как Ваш труд вышел в свет, меня огорчает только одно: что он не был известен, когда решался вопрос о берлинской вакансии.

Вы обладаете теперь не только базой, широчайшими горизонтами и твердостью позиции, но и несомненным мужеством, чтобы действительно быть там. А вместо этого к тамошним бесполезным прибавилась еще одна посредственность.

Многие молчаливые читатели, которые окажутся в поле воздействия Вашей работы, помогут перепахать почву, тем самым способствуя обновлению, которое Вы ведете.

То, что о Вашей работе будут писать, не должно иметь значе-

ния, разве что сами эти отзывы попадут под скрытый нажим необходимости.

Пусть радостный отдых по завершении этого этапа подготовит Вас ко второму, решающему шагу "сведущего" водителя и стража в подлинную публичность.

Ваш труд еще раз подтверждает мне, что все эти два года я поступал правильно, не тревожа Вас. Мне и сказать-то было нечего. Ведь я с давних пор — еще до берлинского эпизода! — испуган своим "сомнительным" успехом[289] и понимаю, что дерзнул зайти слишком далеко, за пределы собственной экзистенциальной силы, не видя ясно ограниченности реально мною вопрошаемого.

С тех пор я существую в роли смотрителя галереи, который, в частности, следит за тем, чтобы шторы на окнах были надлежащим образом раздвинуты или задернуты, дабы немногие великие произведения прошлого были более или менее хорошо освещены для случайно забредших посетителей. Не имея картины, я преподаю и занимаюсь только историей философии, т. е. пытаюсь без оглядки на лекционное время изложить то, что полагаю важным для оживления философствования. Наполовину шваб, я достиг также и "швабского возраста", когда человек становится достаточно умен, чтобы знать, что можно и должно, а что нет.

У моей жены и мальчиков все хорошо. Они втроем вернулись со Спикерога — в восторге и полные сил.

Брок очень усерден, добросовестен, хотя немного возбужден и неуверен; он по-прежнему чересчур всерьез относится к хай-деггерствующему кудахтанью нескольких "учеников", которые еще сопутствуют мне.

Завтра мы едем в хижину на все каникулы. Опять будут метели, и лисий вой в заснеженном лесу, и высокое ночное небо, и одинокие поездки по безмолвным горным долинам.

Сердечно приветствую Вас и Вашу жену,

с искренней дружбой, Ваш Мартин Хайдеггер.

[110] Карл Ясперс — Мартину Хайдеггеру

Гейдельберг, 24/12.31

Дорогой Хайдеггер!

Читая Ваше письмо, я испытал необыкновенное счастье услышать важное для меня слово поддержки. Ваше дружеское отношение к моим печатным трудам позволяет мне надеяться, что между нами еще что-то произойдет. 12 лет назад — так мне кажется — едва тлеющая искра в моей "Психологии мировоззрений" была, наверное, едва заметна. Долгие годы я был обязан Вам критическим отношением и утверждением возможного. Вы были единственным моим коллегой, который знал, что мне не удалось. Когда затем в "Бытии и времени" стал вправду заметен настоящий огонек, он все же горел так, что читатель, продираясь через шлак и пепел феноменологии (поскольку они связывали на манер несущего каркаса), мог отвлечься на то, что Вы называете "хайдеггерствованием". И если мне теперь уда-

лось зажечь еще один огонек, то лишь огонек, и не более. Мой труд весьма несовершенен; силы моей мысли хватает только на минутные прозрения, и лишь терпеливость, позволяющая исподволь, хитростью выманить еще и еще что-то из этого вечного погружения обратно во тьму, довольствование каплями дало возможность вырасти книге, в которой по-прежнему останется много недочетов. Наше дело проиграно, если оно догматизировано и существует в виде произведения. Поэтому я вовсе не чувствую себя "победителем", как гласит Ваша дружеская, однако опасно отстраняющая формула; я как бы перед дверью, словно необычайное еще только предстоит, словно мне не удастся постичь мыслью (я не говорю о редких мгновениях собственной жизни), но словно напряжением всех сил я сумею удержать угадываемое и ускользающее. Для публичности подходящей формой было бы не обладающее истиной произведение, а движение размежевания, которое вместо полемики впервые ввело бы в философский мир коммуникативную критику. Мне бы следовало расшатать" Ваше "Бытие и время'*, а Вам — мою книгу так, чтобы из разрушенного по-настоящему ярко вспыхнули их суть и возможность — иначе говоря, то, в чем мы "заранее едины". Потом мы должны продолжить обмен мнениями и наконец представить их общественности как совместный труд. Но такого нельзя достичь усилием, оно может только получиться само собой.