Инъекция страха - Щеголев Александр Геннадьевич - Страница 32

У нее несколько испортилось настроение – от предстоящей встречи со свекровью, которой не избежать. Встала, отошла к шкафу, начала раздеваться. Старый растянутый свитер ручной вязки, давно и прочно пропахший какой-то химией (скипидаром? лаком? жженым пенопластом?) и еще, разумеется, табачным дымом. Все в этом мире пропахло табачным дымом: тела и одежда, слова и мысли. Ты смотрел. Следом за свитером тертые дорожные джинсы упали на пол вместе с колготками. Далее – рубашка. Твоя жена любила носить мужские рубашки…

– Как Псков, как спектакль?

– Нормально.

– Когда репетиции начнутся? Я бы съездил посмотрел, с тещей заодно повидался бы.

– Алису с кем оставим, опять со Светланой Антоновной?

– С собой возьмем, ей же интересно.

– Ладно, это нескоро, потом подумаем.

Она врала. Очень натурально, черт знает что. И все-таки удивительное ощущение, когда жена врет и не подозревает, что тебе все известно.

Итак, рубашка: пуговички расстегнуты. Прочь с гладких розовых плеч. Контуры женского тела грациозно изогнулись – быстрее, еще быстрее, потому что холодно в квартире – лифчик, трусики, все прочь. Ты закрыл глаза.

– Подвинься.

У вас широкая кровать, двуспальная. Лучше бы вы раскладной диван купили, а то слишком уж много места занимает.

– Ой, как хорошо быть голой. Как я соскучилась по одеялу – день и ночь в одежде, ненавижу.

Ха, проговорилась и не заметила. Усталость, бессонная ночь, все понятно. Теперь она пахла собой, разогнав прочие инородные запахи, только собой, однако ты не позволил своим рукам двинуться с места.

– Зоя, где ткань?

– Что?

– Ну, ткань где брошена? Жалко, если пропадет.

Твой неожиданный вопрос, вероятно, подействовал на нее сильно, как ты и хотел. Впрочем, реакция жены в полном объеме была не видна, слишком близко вы лежали.

– Какая ткань?

Глухой придавленный голос. Темное лицо – совсем рядом.

– Ладно придуриваться. Махровая ткань, полтора метра в ширину, которую вы из Вильянди привезли.

– У Лены, в подвале.

Ага! Вот и уложилась в схему подруга-керамистка. Мастерская, значит, вместо склада приспособлена, понятно. «Торговка», ха-ха, «угробила великую художницу» – смешно. Нет, не смешно, а символично. «Керамистка и кукольница торгуют мануфактурой» – отличное название для скульптуры какого-нибудь концептуалиста.

– Значит, товар достаешь ты, а Лена занимается реализацией? (Ох, как смешно…) Лена у тебя начальница отдела сбыта? Сколько процентов ты ей оставляешь?

Жена заплакала. Еще и заплакала! Чего ревешь? Я бы что, ругал тебя? Стыдил? Почему ничего не рассказала, зачем было нужно это вранье?! Или у тебя кто-то есть?

– Дурак!

Взвизгнула.

– Не трогай меня!

Оказывается, ты тряс ее за плечи.

– Да, есть у меня кое-кто, есть!

И все рухнуло… Из обломков сложилась неуклюжая, угловатая фраза:

– Кто же он?

– Ты у меня есть! Со своей грустной зарплатой! А вокруг – магазины со смешными ценами! А у тебя есть я – безработная старая баба! Мы нищие, можешь ты это понять?

Она закуталась в одеяло, словно надеялась защититься этим проверенным детским способом. Розовая куколка в коконе.

– Почему не рассказала, я спрашиваю?

Ты все мог понять, честное слово. Но понять – не простить. Трудно найти что-нибудь более хрупкое, чем доверие, жаль, что женщинам этого никто не объяснил. Собственный мелкий стыд для них почему-то важнее. Страх показаться хуже, чем есть – до чего же он усложняет жизнь тонко организованных существ! К счастью, это обстоятельство ты также понимал, и навязшее в зубах «почему» представляло собой всего лишь пустую, наивную обиду.

Жена рассказывала, исправляя допущенную ошибку, а твоя обида медленно превращалась в чувство вины. Ты слушал. Сначала сосредоточенно и цепко. Потом не очень, оставив в поле своего внимания лишь отдельные значащие слова. «Повезло, что познакомилась с Верой… Девушка твоего друга Саши, помнишь, они в гости приходили… Удивительно вовремя!.. Заинтересовалась Мати… Муж моей тети, господин Мати Греппа, мы с тобой к ним в Вильянди ездили, когда Эстония еще не была заграницей… Он, оказывается, теперь кладовщиком на мануфактуре работает… Русских всех повыжимали, только мотальщиц да чесальщиц оставили… Верка – просто ужас, какая деловая, сплошные идеи, комбинации… Именно что „компания“, правильно ты сказал… Ты бы со мной развелся, если бы с ними познакомился!.. Решил бы, что я такая же, как я могла тебе признаться?.. Два раза уже ездили, очень удачно… Если честно, я в их механике ничего не смыслю… Бумажки всякие, таможня, автофургон… Без меня им все равно не обойтись, это же у меня родственник в Эстонии, к тому же Мати только ради меня старался, не стал бы он для них ничего делать… Может, конечно, и отодвинут, если какой-нибудь новой комбинацией увлекутся… В Пскове у нас промежуточный склад, ну, еще привал там устраиваем… Мать нашла местную тетку, которая взялась часть ткани распространять… Вот увидишь, Андрюша, мы скоро будем жить, как люди… Не могла я тебе рассказать, ты же мне такие гадости про Верку говорил, помнишь?..»

– Сколько нам ткани дали? – спросил ты жену, стараясь бодрыми модуляциями своего голоса заглушить нелепое, неуместное чувство вины. – Какая наша доля?

Словечки «нам», «наша» вырвались непроизвольно, но твоя жена будто ждала их. Вдруг осмелев, она выбралась из кокона, размякшая и теплая, обняла тебя – рукой и ногой – ты ответил ей, и наконец вы стали вместе.

– Моя доля – два куска. Кусок – это целый рулон, со штампом на обрезе.

– Что за штамп?

– Если стоит штамп, значит, край не срезан, иначе паспорт к рулону недействителен. Знаешь, сколько рулон на фабрике стоит? А мы с Ленкой продаем по три с половиной бакса за метр. Прибыль – в два с половиной раза.

– А что вы ночью у Верки делили?

– Три куска отличались от остальных, двусторонняя махра. Решили резать на всех, чтобы никому не обидно.

Она начала объяснять, как резали спорные куски, как ссорились из-за мест пороков – текстильного брака или непрокраса – но тебя эта тема совершенно не интересовала. Другие темы ворвались в твою душу, заполняя освободившееся место. Те, которые еще предстояло обсудить с женой, и те, которые ты не хотел обсуждать даже сам с собой. Впрочем, в определенный момент коротенького рассказа ты включился, прислушался, потому что…

Потому что речь шла о Саше. Твой друг действительно навещал ночью свою «девушку» Веру. Мало того, попытался помочь в дележке ткани, но спьяну порезал руку ножницами. Ножницы были большие, портновские. Пошел в ванную мазать рану зеленкой, и хорошо, что над раковиной, иначе весь пол испортил бы. Короче, флакон разбил, а обе руки облил так, что Веркины девчонки чуть не родили со смеху. Спьяну – все это спьяну. Наверное, что-то у него стряслось, потому что портвейн он пил, как воду. А зеленка – такая штука, которую просто так не отмоешь. Жди теперь, пока сама сойдет. Да еще пачкается вдобавок, ни до чего дотронуться нельзя. Как он с зелеными руками ходить будет?

– В перчатках, – сказал ты. – В коричневых, шерстяных. Находчивый он парень, Саша.

Очередная тайна – прочь из мозгов! День загадок и разгадок, поскорее бы уж закончился. Мирно заснуть, а потом проснуться – окончательно…

– Теперь насчет Шлемы.

Она среагировала не сразу, сонная была, размякшая.

– Что насчет Шлемы?

– Кроме меня с моей зарплатой и Верки с ее бандой, у тебя есть Шлема. Про него тоже не смогла рассказать?

Впервые она испугалась. Наконец-то. До сих пор – только стыдилась, девочка строгих правил, существо с тонкой нервной организацией. Что ж, добро пожаловать в бред. Места хватит всем.

– Чего глаза выкатила? – нагрубил ты. Она смолчала. Настала твоя очередь вести повествование: она слушала, бросив дышать. Про то, что Шлема, оказывается, нумизмат. Про кражу его коллекции, про переговоры с частным детективом и самим Шлемой, про визит оперуполномоченного Ленского… тьфу, Ларина. Про истинную ценность пропавшей монеты. Про то, что твоего отца (дедушку Славу) подозревают сильно, а вас с женой – умеренно, но тоже подозревают. Хотя чего отца подозревать, если он не знал, кто изъял фамильную монету из бабулиной квартиры?