Любовь Орлова в искусстве и в жизни - Романов А. В. - Страница 27

С чувством уважения и симпатии Гр. Александров. Москва, 20 марта 1975 г.».

Случилось так, что откликнуться на приглашение Григория Васильевича, которое он высказал в памятной мне беседе в начале сентября 1976 года, и побывать у него на даче во Внукове мне удалось только через месяц.

Октябрьский день был серым, промозглым. Мокрый туман застилал окна дачи. Накануне мы условились, что я приеду к нему в три часа дня, а приехал раньше, и тем не менее внизу, в «каминной», уже было зажжено электричество.

Григорий Васильевич заметно осунулся, потускнел, и чуть светились под мохнатыми седыми бровями усталые серые глаза. На лице появились морщины, которых в прошлом я никогда не замечал. Он медленно передвигался по комнате, а в кресле, которое я помог ему пододвинуть к камину, буквально утонул.

Вновь и вновь я выразил ему глубокое сочувствие в постигшем его горе.

— Дорогой мой, — сказал он, — прошел уже год и восемь с лишним месяцев после ее кончины, а я все еще ловлю себя на мысли, что она где-то здесь, совсем рядом. До сей поры слышу ее голос и замираю, когда мне вдруг покажется, что она поет... Ночами это особенно страшно...

Он замолчал на минуту.

— Я расскажу вам и о том, о чем стараюсь никому не рассказывать... Не так давно я видел ее во сне... И в какой бы, вы думаете, роли? Анюты?.. Дуни?.. Марион Диксон?.. Или Патрик Кемпбелл?.. Нет и нет, — в роли Периколы у Немировича-Данченко... В той самой роли, в какой я увидел ее в первый раз...

Он опять замолчал, закрыв глаза. Минута эта и для меня была очень трудной. Чтобы как-то скрасить ее, я попросил Григория Васильевича еще раз рассказать об этой первой встрече.

— Что же можно еще рассказать? Многое забылось, остался только образ... и не Периколы, нет, а образ самой Любови Петровны... Вы, вероятно, помните, что нашей первой встрече сопутствовала музыка. И не только музыка... О, как она умела петь!.. Как она пела...

...Когда теперь, уже после смерти Григория Васильевича, я покидаю знакомый дом на Большой Бронной, где живут ныне родственники Любови Петровны и Григория Васильевича, и вхожу в расположенный против него еще не разросшийся, но уже полюбившийся москвичам зеленый сквер, то невольно оглядываюсь.

Слева от ворот, ведущих во двор дома, на цоколе первого жилого этажа, издалека — сквозь крону молодых лип — видна мемориальная доска в виде широкой изогнутой ленты. Ее правую сторону занимает скульптурный портрет знаменитой актрисы, а по левой идет надпись: «Здесь с 1966 года по 1975 год жила народная артистка СССР, лауреат Государственных премий СССР Любовь Орлова».

Впечатление такое, что я и оглядываюсь только потому, что она словно бы смотрит мне вслед с мраморной ленты, улыбается своей неповторимой улыбкой и как-то душевно, как это бывало в прошлом, говорит: «Не забывайте... звоните... заходите!..»

Среди друзей, родных и близких

И вот я снова во Внукове, на улице Лебедева-Кумача, на зеленом дачном участке, где стоит домик № 14, в гостях у родных Любови Петровны и Григория Васильевича. В прошлом здесь постоянно бывали их друзья по искусству — виднейшие мастера советского и зарубежного кинематографа и театра. Особенно часто сюда наведывались Исаак Осипович Дунаевский и Василий Иванович Лебедев-Кумач, соратники по работе и к тому же соседи по даче. С ними обсуждались и новые музыкальные сочинения, и стихотворные тексты новых лирических и массовых песен, и отклики печати на только что вышедшие фильмы, и творческие задумки. Хозяева дачи и гости любили послушать музыкальные импровизации композитора и новые стихи поэта.

Любовь Петровна время от времени садилась к роялю и пела. Ее голос, казалось, еще теснее сближал всех участников таких непредвиденных концертов.

Бывало и так, что здесь прослушивали новые грамзаписи: восхищались тем, как знаменитые певицы Нежданова, Барсова, Обухова, Катульская, Максакова и певцы Собинов, Михайлов, Козловский, Лемешев исполняют труднейшие арии из опер или, казалось, давно знакомые, но всегда волнующие старинные русские романсы и народные песни. Традиция таких импровизированных вечеров сохранялась до последних дней Любови Петровны. А любимый ее романс «Темновишневая шаль», особенно волновавший ее в последние годы в исполнении Валентины Левко, повторялся в записи столь часто, что, кажется, и по сей день звучит здесь его первый куплет: «Я о прошлом теперь не мечтаю, и мне прошлого больше не жаль...»

Впервые я посетил этот уютный двухэтажный домик с большой верандой лет двадцать тому назад, снежной зимой, когда по сторонам узкого проезда от ворот к деревянному крылечку здесь громоздились пышные сугробы, а деревья казались погруженными в снег до самых ветвей, склонявшихся долу под тяжелыми белыми хлопьями. И тогда в большой нижней комнате потрескивали дрова в камине, и все вокруг — и сувенирные фигурки из карлововарского и венецианского стекла, поставленные на просвет на тонких полочках вдоль окна, и старенький рояль, время от времени звучавший под пальцами Любови Петровны, и большой обеденный стол с простыми скамьями возле него, и диван справа от камина, и мягкие, теплые кресла казались хорошо обжитыми и ухоженными.

Л. Орлова

И нынче — те же массивные ворота и та же дорожка, ведущая к крылечку. Только уже нет тех, с кем здесь я встречался когда-то. Мысленно я воздаю хвалу и искреннюю благодарность тем, кто сохраняет в первозданном виде этот домик и все его реликвии.

Как и в прошлом, в былые весенние и летние дни, все вокруг здесь утопает в зелени. Поднялись, распушились русские березы, посаженные теперь уже в очень давние времена, — три из них пошли вверх от одного корня. Разросся, далеко разбросал густую крону красавец дуб. А справа от террасы поднялась мохнатая серебристая ель, посаженная хозяевами дачки в сорок пятом году, в День Победы.

Григорий Васильевич рассказывал:

— Каждый раз под Новый год, когда на украшенных елках люди повсюду зажигают свечи и садятся за праздничные столы, мы с Любовью Петровной одевались потеплее и уходили в зимний лес. Уходили вдвоем, всегда вдвоем, к живой заснеженной елке. Все минувшие сорок лет мы проводили новогоднюю ночь в зимнем лесу, бродили по едва заметным тропинкам, тихонько разговаривали или напевали знакомые песенки, желали друг другу здоровья и счастья...

Заросла густой травой тропинка, что вела в глубь леса, но белая решетчатая скамья, на которой они так любили посидеть вечерами и летом и зимой, сохранилась и скромно стояла на старом месте — под зеленой сенью у края тропинки. И всюду сквозь мураву тянулись к свету цветы: здесь и в прошлом всегда было очень много цветов. Любовь Петровна весной высаживала их и любовно ухаживала за ними. После ее кончины Григорий Васильевич с особой любовью выращивал незабудки. Эти незатейливые цветы у него неизменно вызывали воспоминания о глазах Любови Петровны. «В молодости, — говорил он, — у нее были такие же покоряющие голубые глаза, как незабудки». Это были глаза, знакомые и близкие миллионам.

Л. Орлова

К своему загородному домику, построенному в середине тридцатых годов, Любовь Петровна и Григорий Васильевич были привязаны всей душой. Здесь они прожили совместно без малого сорок лет, здесь работали и отдыхали, обсуждали между собой новые творческие идеи, принимали друзей. Этот свой домик они называли «дачкой» и искренне радовались тому, что совсем рядом такие же дачки во Внукове имели близкие им по духу деятели искусства — Исаак Дунаевский, Сергей Образцов и Леонид Утесов, поэты Василий Лебедев-Кумач и Виктор Гусев.

Стеклянная дверь из большой нижней комнаты вела в своего рода холл, расположенный под верандой. И здесь стоял большой крашеный стол и простые скамьи возле него. За этим столом в летнее время друзья засиживались подолгу. Звучали взволнованные речи, остроты и шутки, стихи и песни, а иной раз и дружеские тосты.