Армия любовников - Щербакова Галина Николаевна - Страница 26

К вечеру Ольга была готова на все сто. Чтоб и водочка, и закусочка, и сама. Он пришел раньше времени, она успела нарисовать один глаз. Конфузно встречать гостя, на которого поставлено все, одноглазой, пришлось голый и блеклый глаз прикрыть ладошкой. Тамбулов влетел как ветер, сказал, что его ждет машина, что Москва расстаралась и нашла им какую-то дачу и теперь они все туда едут, спасибо ей за кров и дом, и вообще, даст Бог, увидимся, бардак конечен, как и все в живой природе, но это так здорово, что они собираются своим кругом, уже года четыре – или пять? – не виделись. Две минуты – и он уже «с чемоданчиком на выход», на пороге затормозил на ней взглядом. «Глаз болит? – спросил, и даже как бы сочувственно. – Промойте крепким чаем».

И все! Даже руки не подал. Отсалютовал двумя пальцами к виску.

– Дочке кланяйтесь! – Это уже с лестницы, сквозь топот убегания.

Ольга посмотрела на себя одним накрашенным мертвым глазом, сняла ладонь и увидела другой, который моргнул, как виноватый, неоправленный, с легкой краснотой век, умученных карандашом. Глаз.

Шипело в чугунке мясо по-монастырски. Обалденная еда для радости. Водочка в морозильнике мягко лежала на пакете с клюквой.

Сначала она тщательно вымыла лицо. Когда вошла в кухню, там уже пахло подгоревшим мясом. Выключила конфорку. Потом пошла и легла на спину, без подушки. На потолке был старый след от убитого комара. След Кулибина. Их тогда налетела тьма, и они их били, били… А этот, особенно настырно жужжащий, нагло отдыхал на потолке. И Кулибин ткнул в него еще маминой палочкой, с которой та ходила. Палочка так и продолжала уже сто лет висеть в прихожей. Самое удивительное, что Кулибин попал в упоенного собственной недосягаемостью зверя. И на потолке отпечатался резиновый кружок палки и ничтожное комариное тело. Оттирала его потом со стола кусочком ваты в пудре. Но до конца не оттерла, след следа остался. Сейчас со спины был почти хорошо виден круг и иероглиф мертвого тела.

Ольге было стыдно так, что хоть из окна… За вчерашнее, за сегодняшнее. Она чувствовала полный разлад в той системе, которая отвечала за координацию ее отношений с мужчинами. С ней нельзя так поступать! Но можно сколько угодно нагнетать в себе самой самоуважение, иероглиф комара пищал о другом. В отношениях с мужчинами она всегда была дурей себя самой. Всегда. Ей всегда казалось лучше, правильней брать отношения в свои руки, быть, так сказать, водилой – ну и что? В результате все ее романы кончались ничем. Они уходили у нее из рук, мужчины. И те, которых она хотела удержать, и те, кого она отпускала без сожаления. Никто не пытался что-то сделать обратное, обхватить ее руками-ногами и сказать: «Нет!!!» Даже муж Кулибин, казалось бы… Даже Миша. Она только чуть плечом повела, и он тут же: «Я понял… Меня уже тут нет…» Любил ли ее хоть один до задыхания, до того, чтоб через все… Иероглиф ответил: «Нет!»

С этим она у меня и объявилась. Без лица, без лихих одежек, такая вся в простоте и безысходности. Женщина из толпы. У меня как раз сидела Оксана Срачица. Она показывала мне панно, сделанное целиком из поношенных, что на выброс, детских колготок. Панно было сюр. Причудливая тварь смотрела на меня одним большим глазом-пяткой в бахроме ниток. Некто.

Было не понять, как старый чулочно-носочный материал смог сказать о тебе самом больше, чем ты сам про себя знаешь. Перед приходом Ольги я сказала Оксане, что иметь в доме такого соглядатая, как этот чулочный зверь, просто опасно для здоровья.

– Да что вы! – ответила она. – Это же Мотя. Он хороший.

Ольга же вцепилась в панно намертво.

– Сколько оно стоит? – спросила она.

– Я не продаю, его дети любят, – ответила Оксана. В отказе ее было слишком много чувства.

– Чего хотят ваши дети? – Ольга держала Мотю за ту его часть, которая уже не была глазом, а была как бы шеей, но одновременно и деревом, на котором он пребывал. Вообще Мотя мог быть деревом с глазом, равно как и левой стороной птицы, но не в том смысле, что правой было не видно, а в том, что это была законченная «левая птица», но если настаивать на дереве, то дерево как раз было «правым». Хотя где вы видели правые деревья?

– Я могу исполнить какую-нибудь мечту ваших детей, – настаивала Ольга, но Оксана вытащила из ее рук «шею дерева» и сказала тихо: «Да что вы!» И улизнула из квартиры не то смущенная, не то оскорбленная, не то испуганная «этой женщиной».

– Деньги ей не нужны! – возмутилась Ольга. – Это же надо!

– Что с тобой? – спросила я. – Где твое лицо?

Видимо, то, что она так сильно отвлеклась на Мотю, сбило ее с толку, она даже чуть поежилась в своем теле, ища то, с чем она ко мне шла.

– Скажи, – резко спросила она, – вот ты живешь со своим почти сорок лет… Это можно назвать любовью – или это уже совсем другое?..

Так я и стану ей говорить о себе. Нет на земле такого человека, с которым я бы стала обсуждать саму себя и свои чувства к кому бы то ни было. Моя душа – это мой строго охраняемый загон. Я тут и пристрелить на кордоне могу, если что… Я и сама лишний раз не лезу туда с ревизией. Я ей верю, моей душе. Она у меня девочка умная. Когда я по человеческой подлости сотворю какую-нибудь гадость, она мне устроит такой тайфун, такое торнадо, что мало не покажется. Ну что я могу сказать? Мои отношения с мужем – они под ее юрисдикцией. Любовь не любовь, я не знаю, что это… Но это у меня неговоримо…

Ольга ждала ответа на вопрос, а я пошла включать чайник. Вернувшись, я сказала:

– Когда-то попробовав, я отвергла измену как не подходящий для меня способ жизни… Даже если он радость…

– Ну понятно, – перебила она меня. – Ты у нас поэтому хорошая. Я же ничего не отвергла… Я вполне по этому делу… И потому плохая… Я тут даже не спорю… Зачем пришла? Забыла… А! Вот это… Оскорбительно или нет признаться, что мужики у меня не держатся, или так мне и надо?

– Чего ты хочешь? – спросила я, когда она мне все рассказала. – Ты сама предлагаешь необременительность отношений. Пришла, дверь закрыла… Какого ты ждала от этого навара?

– Значит, сама виновата, – ответила она. – А сразить я по-женски уже не могу? Ну, посмотри на меня и скажи! Так, чтоб после меня уже никого не захотелось?

– Еще в древних книгах сказано, что вода сия есть одинакова на вкус из всех источников. Ну что ты как маленькая!.. К тебе грамотный пришел, книжки читает на ночь… Это же не Миша, у которого по молодости лет каждый день солнцестояние. Просчиталась ты с членкором… Тебе что, так не терпелось?

– Да, – ответила она. – Не в том смысле! Мне хочется причалить…

– У тебя еще времени уйма. Ты еще и родить можешь…

– Нет, – ответила она. – Нет. Хотя на самом деле мне нагадали длинную жизнь. Ты права. Время еще есть. Но меня так это заело… Мясо приготовила. Такое на мне было белье. Сейчас ведь можно купить что хочешь. Маньку спровадила к отцу, у того день рождения, и они с молодой купили гарнитур. На мои денежки, между прочим… Маньке нравится у них бывать. Новая новость… Я потом целый вечер лежала и смотрела в потолок… Ни одного звонка, ни одного… Даже встала проверить, работает ли телефон. И поняла: муж нужен именно для таких случаев. Когда ты никому, никому не нужна, он выходит из соседней комнаты. Пузыри на коленях, волосята на голове реденькие, такой никому не нужный, но свой. Так?

– Так, – ответила я. – Тут есть ключевое слово «свой».

– А-а… – протянула Ольга. – Значит, мне это не подходит. Значит, правильно, что Кулибин живет в другом месте. Я маркиза хочу. Маркиза… Чтоб у него хватило ума на элегантный уход, чтоб не стремглав… Черт знает что! Лучше б я была фригидной, как в детстве. Такая хорошая, чистая независимость. И изнутри тебя ничего не скребет.

Потом она стала просить меня уговорить Оксану Срачицу продать ей Мотю, с Оксаны переметнулась на Членова.

– Вот бы встретиться, чтоб гордо пройти мимо, – сказала Ольга. – Тут фильм смотрела. Соплячка, лет двадцати пяти, перечисляла тридцать своих любовников очередному хахалю. И про каждого нашла доброе слово. Даже такое: «язык крепкий». Во-первых, тридцать я бы не вместила. А во-вторых… Знаешь… Каждый раз… Или почти каждый… Мне хочется думать, что это навсегда… Что за идиотка?