Тень Аламута - Басирин Андрей - Страница 43

Лишь на башне сановники смогли перевести дух. Керим вытянул шею, вглядываясь в сгущающиеся сумерки. Пахло дымом и солью. Ветерок доносил тонкий аромат цветущих яблонь, и сердце отзывалось болью.

Аллах великий, в чем провинились мы?.. Перевалил через середину раби-аль-аваль – сияющий весенний месяц. Манбидж окружен садами, но что останется от великолепия цветущих яблонь, вишен, груш, когда уйдет враг? Уже сейчас поблескивают рубины огоньков меж деревьями. Каждый в чадной оправе дыма. А дальше?

– От Исы надо избавляться. Чуешь, Сабих? – Евнух со значением посмотрел на начальника стражи.

Тот соображал быстро:

– Яд?

– Нет. Пусть со стены свалится. Ненароком.

– А вместо?..

Оба помрачнели. Самый плохой господин лучше безначалия. Требовался человек достаточно сильный, чтобы удержать город. Хасан при всех его недостатках годился на эту роль. Но Хасан в плену, и поди знай – жив ли?

– Рошан, он…

– Что ты сказал?!

Керим вскинул голову. В голосе его прозвучали сварливые нотки:

– А что? Он кафир, но это поправимо. Пусть признает, что Аллах велик и нет у него товарищей. Раздаст милостыню, наконец… Будь он мусульманином, я первый отдал бы ему город. Хасан вообще нас хотел Жослену продать!

– Тот хотя бы человек книги. – Заговорщики понурились. Отдать Манбидж христианам – это еще туда-сюда. Но язычнику, огнепоклоннику…

– Без Рошана никак, – после паузы признал Керим. – Я не знаю никого под знаменем Манбиджа. кто может спасти нас.

– Если Балак, конечно… – Сабих энергично рубанул себя ребром ладони по горлу. – Тимурташ, Бурзуки… Кроме гебра. Эх!

В минуты высшего волнения начальник стражи выражался афористично. Но Керим давно знал своего приятеля. Сказанное переводилось так:

«Ты прав во всём. Нам не устоять против сплоченных сил ислама. Союз трех эмиров – Балака, Тимурташа и Бурзуки – гибелен для Манбиджа. Лишь в Рошане наша надежда. Но он, к сожалению, кафир. Я не смогу дать войск ему под начало, потому что мои единоверцы проклянут меня. Но если Балак возьмет город, нам всем не жить. Нет силы и мощи, кроме Аллаха славного!»

– Вот и ладушки, – обрадовался евнух. – Я поговорю с Рошаном. Ты же собирай воинов.

– Если да, то так. Иначе – ахират нам всем. Аллаха молю, чтобы!

Перевода не требовалось.

МАРЬЯМ И ЗНАТОКИ ШАРИАТА

Всё в мире творится по воле Аллаха. Всходит и заходит солнце, растет трава. Жеребцы покрывают кобылиц. Ничто не случается помимо Всевышнего.

Отчего же допустил он столько крови и боли? Как? Зачем? Когда ворвавшиеся в расположение обоза курды зарезали смешного мальчишку-оруженосца, Марьям впала в оцепенение. Тот ведь даже не сопротивлялся! Зачем?! А остальные?

Пути-дорожки вновь привели ее к Манбиджу. Права оказалась кладбищенская ведьма. Судьба назначила Марьям оставаться вечной пленницей. У франков, у Балака.

Скорее бы всё закончилось!

Голоса спорящих доносились до Марьям словно издалека. От курдов, охранявших ее, нестерпимо воняло жиром, конским потом и человеческой кровью. А еще – сталью.

– Беру в свидетели того, кто осветил небеса и землю – я знаю шариат! Хорошо знаю, не хуже тебя, дядя!

– А я говорю, нет! – Бородач в рваном окровавленном казаганде схватил Марьям за плечо, встряхнул. – Таково твое благочестие, Тимурташ? – При каждом слове голова девчонки тряслась, как у тряпичной куклы. – О, зачем дожил я до этого дня! Войти к женщине после гнусного франка, не очистив ее!

– Но выслушай мою историю, дядя!

Бородач отшвырнул девушку к ногам курдов, и та поспешила уползти прочь. От страха перехватывало дыхание. Несмотря на это, Марьям успела заметить, что страшные бородачи похожи друг на друга. Так один лев походит на другого. Старшему прожитые годы добавили солидности и мощи. Младший выглядел утонченным, почти изнеженным. Если бы не шрам через всё лицо и не пустота в глазах, выдававшая склонность к припадкам безумия, его можно были бы счесть красивым. Щегольской халат Тимурташа блистал свежестью и красотой. Балак же не соизволил даже переодеться после битвы.

– Говори, Тимурташ, – объявил он. – И пусть слова твои станут медом на чуреке моего понимания. Клянусь саблей своей и копьем, очень ты меня разозлил!

– Так слушай, дядя. Три года назад это произошло, истину говорю! У Зардены.

Балак кивнул. Зардену он помнил хорошо.

– Мы тогда добычу захватили. А среди нее – девушку, обликом схожую с этой. Во всём она была подобна луне, встречающей четырнадцатую ночь. Бедра ее обещали все мыслимые блаженства, а груди, подобные двум шкатулкам слоновой кости…

– Где? Ну где здесь шкатулки? – забывшись, закричал Балак. – Это что ли?! – Он вновь схватил Марьям и рванул халат. Затрещала ткань. Груди девушки обнажились. Она заизвивалась, пытаясь прикрыться.

– Хорошо. Подобные двум гранатам, – невозмутимо продолжал Тимурташ. Курды заржали. – я приготовился войти к ней, следуя всем установлениям шариата. Я выждал положенный срок очищения. Но, едва старухи приготовили ее, и вымыли и расчесали ей волосы, и умастили ароматическими маслами, и обрядили в лучшие одежды, – напали франки. Дурной сержент затоптал ее конем. Ай, как я горевал! Не поверишь, дядя! Я рассадил кафира от плеча до зебба одним ударом. Небеса радовались! Но желание сердца моего осталось без утоления. Теперь ты видишь, дядя, что я не в силах ждать?

– Я вижу, что ты – похотливый осел. Ты позоришь потомков Артука перед мусульманами!

В животе у Марьям разлился гаденький холодок. Она сжалась в комок, скуля, словно побитый щенок. Спорщики не обратили на нее внимания.

– Слушай, Тимурташ. Слушай и не говори, что не слышал. Не время безумствовать нынче. Мы ведем джихад, и я на всё пойду, чтобы оградить тебя от бесчестия. Продай мне ее. Или подари!

– Нет, сказал я!

Балак разъярился.

– Хатун трижды разведена со мной, – заорал он, – если не подаришь или не продашь мне эту невольницу!

– Клянусь разводом с моими женами, нет и нет! Ты много берешь на себя, дядя!

Курды переглянулись. Дело принимало дурной оборот.

– К Зейду, – предложил Майах.

– К Зейду, – согласились его товарищи. – Ты мудр, Балак, мудр, а Зейд мудрее.

К тому времени, как лекарь пришел на выручку дяде и племяннику, те успели немного подраться. Чуть-чуть порвали халаты, малость попортили чалмы. Борода Балака поредела и скосилась в левую сторону, а Тимурташ хлюпал разбитым носом.

– Благословение и мир вам, воины! – объявил Зейд, подходя к шатру. – Верно, вы пригласили меня из-за какого-то важного дела, постигшего ислам. – Оглядев поле битвы, он всплеснул руками в притворном ужасе: – Ай-ай, что я вижу! Львы делят добычу!

В глазах лекаря прыгали веселые искорки.

– Ничего. Я целитель и знаток Корана. Расскажите мне свое затруднение, эмиры, чтобы я мог разрешить его.

Балак гневно выступил вперед:

– Мы оба поклялись разводом, Зейд. Я говорю, что этот тощий паук подарит мне эту наложницу или продаст. Он же талдычит обратное, как будто не создал Аллах хороших и правильных слов!

– И это всё? Видит Знающий, нет дела проще! Пусть Тимурташ продаст тебе половину наложницы. Другую же – знают небеса, это справедливо – пусть подарит.

– Мудрые слова, – с энтузиазмом вскричал Тимурташ, – так и сделаю! Какую половину ты хочешь?

Он выхватил саблю. Балак придержал его руку и шепнул на ухо:

– Тронешь девчонку – сбрею тебе бороду. Понял?

Угроза подействовала. После каких-то получаса криков и ругани, неизменно сопровождающих торг между правоверными, Марьям перешла в собственность Балака. Ноги не держали ее, поэтому эмир приказал Майаху нести девушку на плече.

– Старух сюда! – приказал он. – Пусть позаботятся о новой наложнице. И пусть не жалеют розовой воды, сурьмы и шелков!

– Что я слышу? А срок очищения? – Балак жалобно сморщился:

– Ай, Зейд, и ты о том же… Не видишь, что ли, как я страдаю? Недаром ведь сказал поэт: