Предают только свои - Щелоков Александр Александрович - Страница 19

— Так точно, товарищ подполковник, — согласился Андрей с предложенным обращением и пробующе добавил: — Алексей Павлович.

— Была к этому тяга или способности проявились случайно?

— Так точно, случайно, товарищ Алексей Павлович. Мне подарили масляные краски, и я стал пробовать…

Корицкий улыбнулся, услышав столь необычно употребленное имя и отчество в сочетании со словом «товарищ». Однако поправлять лейтенанта не стал. Что с них взять, с этих гарнизонных строевых служак, зажатых рамками команд и командных слов, затянутых поясами и портупеями?

— Случайность счастливая, как вы считаете?

— Пока не знаю, — сказал Андрей, и Корицкому понравилось, что он не пытается ему поддакивать, хотя сделать это было совсем нетрудно.

— Как у вас с иностранными языками? — спросил Корицкий в таком тоне, будто задавал вопрос проходной, для их знакомства совсем несущественный.

— Знаю немецкий, — ответил Андрей. Причем сказал столь уверенно и твердо, что у Корицкого сразу возникло желание срезать лейтенанта на хвастовстве, доказать, что таким тоном следует говорить лишь в тех случаях, когда действительно знаешь язык без дураков, не по-школярски.

— Это всерьез? — тут же спросил Корицкий по-немецки. Спросил, не выделяя слов, как то делают учителя, а бегло, стремительно, выстрелив фразу как нечто единое, слитное. — Не обманываете ли вы себя, мой друг?

— Может быть, и обманываю, — ответил ему в том же беглом темпе Андрей. Слова слетали с его языка легко, свободно и аккуратно закруглялись там, где раздавалось едва заметное грассирование. — Но тогда я сам жертва обмана. Сами немцы говорили мне, что я кое-чего стою в их языке.

— Откуда у вас такой язык?! — спросил Корицкий ошеломленно. Последнюю фразу лейтенанта он слушал, закрыв глаза, и теперь, глядя на него, не мог отрешиться от мысли, что говорил здесь все же кто-то другой. По опыту Корицкий знал, сколь плохо, точнее, сколь отвратительно советская школа учит людей языкам. Получив документы о ее окончании, где в графе «немецкий язык» стоит оценка «отлично», многие выпускники школ на деле умеют произнести лишь: «Гутен морген» и сказать: «Их вайс нихт».

С давних времен Корицкий помнил анекдот, как некий православный иерей в духовной семинарии принимал экзамен по немецкому у отличника богословия. Тот бодро отбарабанил все положенные склонения и, довольный собой, ждал оценки. Иерей же густым солено-огуречным басом произнес:

— Немецкий, сын мой, ты знаешь изрядно. Но произношение у тебя, как бы это сказать деликатнее, — матерное…

«Матерность» произношения советская школа прививала ученикам вместе с незнанием лексики. И вдруг Корицкий услышал язык, настоящий, живой, легкий, полный интонаций, характерных для старого мюнхенца.

— Так откуда у вас такой язык?

— Не понял, — сказал Андрей. — Что вас конкретно интересует? Когда я научился, кто меня научил или где я учился?

Корицкий с удивлением вскинул глаза на лейтенанта. Подумал с одобрением: эко проникает в вопросы! Другой бы ответил, не задумываясь, на первое, что ему почудилось главным, и счел ответ исчерпывающим. Лейтенант вышелушил из вопроса все, что можно было в него вложить, и потребовал уточнений. Ай, молодец!

— Пожалуй, меня интересуют все три аспекта.

— Знаю с детства, — ответил Андрей. — Во всяком случае, к пятому классу, когда у нас начали изучать немецкий, я его уже знал, как сегодня. Изучал по необходимости. Жил в селе Тоболино Чимкентской области. В Казахстане. Село немецкое. Все мои друзья с детства — немцы. Играли, общались — все на немецком. Произношение мне ставил Хенрик Хансович Бауэр. Он был отцом моего друга Вернера. Вот и все, пожалуй.

— Что ж, — сказал Корицкий. — Я вас поздравляю. Как языковед-профессионал, скажу — знания у вас настоящие. Такой язык терять просто преступно. С ним надо работать.

— Значит, — спросил Андрей с ноткой отчаянного самодовольства в голосе (потом, вспоминая свой вопрос, долго испытывал чувство стыда), — мог бы сойти за немца? Где-нибудь в Мюнхене или Берлине?

Ответ подполковника прозвучал сухо, даже, как показалось Андрею, брезгливо. Во всяком случае, таких интонаций у Корицкого никогда впоследствии он не замечал.

— Да, — сказал Профессор. — Сошли бы. Только не в Берлине. А, извините, на базаре в селе Червонный Шворень Голопупенского района. Перед бабкой Агафьей и дедом Назаром. Вы бы могли нагнать на них страху. Особенно, если надеть на вас форму солдата бундесвера.

Андрей вздрогнул, как от удара, покраснел, поджал губы. Корицкий заметил это и сменил тон.

— Из ничего, товарищ лейтенант, не может рождаться нечто. Чтобы вас приняли за немца, надо многому учиться. Запомните раз и навсегда, молодой человек, между рыбой и тем, кто плавает как рыба, существует непреодолимая разница. Только тот, кто вырос в какой-то среде, может воспринять ее нравы, обычаи и привычки.

— Чего я не знаю? — В голосе Андрея снова послышалось молодое упрямое хвастовство.

— Вы? — сказал подполковник и покачал головой. — Несмотря на упрямство, вы не знаете многого, что знает с детства настоящий немец.

— Только что вы сказали, что у меня хороший язык. — Андрей не скрывал обиды. — Только что…

— Язык — да. А немецкости в вас ни на пфенниг. Пожалуйста, прочтите мне молитву: «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа…»

— Я все понял, — признался Андрей со стыдом.

— Хорошо, забудем все и пойдем дальше. Как вам давался язык?

— Не знаю, товарищ подполковник. Я ведь его не изучал. Просто разговаривал.

— В конце концов, зовите меня Алексеем Павловичем. У вас не должно возникать желания связывать мой облик с погонами.

Андрей взглянул на Корицкого с удивлением. За годы службы он твердо усвоил, что армейская система держится на том, что в любых обстоятельствах подчиненные — офицеры и солдаты — должны связывать свое отношение к человеку именно с его погонами и размером звезд на них. Так, и только так. Тем не менее послушно ответил:

— Слушаюсь, товарищ подполковник!

Корицкий улыбнулся и сказал:

— Значит, если вокруг вас говорили бы на каком-то еще языке, кроме русского, вы бы освоили и этот язык? Верно я понял?

— Так точно. У нас в Тоболино жили и казахи. Я этот язык тоже знаю.

— Казахский?

— Да.

— Хорошо. А сколько вам понадобилось бы, чтобы изучить новый язык?

— Смотря какой.

— Разве это имеет значение? Новый язык, и все.

— Разница есть.

— Какая? — Корицкий пытливо взглянул на лейтенанта.

— Турецкий я возьму за полгода. Конечно, если буду плотно заниматься. Французский или итальянский — думаю, за год.

— Почему такая разница?

— Под турецкий у меня есть задел. Французский придется учить от «а» до «я».

— Хорошо, а если английский?

— Тоже год.

— А быстрее?

— Можно, конечно. Только тогда придется ничем другим и заниматься.

Корицкий улыбнулся. Подумал иронически: «Знал бы ты, мальчик, сколько времени в сутки я заставлю тебя заниматься языком и другими делами, не был бы ты столь беспечен…» Но сказал не то, что подумал:

— Далее, молодой человек, наш разговор обретает формальный характер. Мне положено предупредить вас о неразглашении нашей беседы и даже взять с вас расписку. Но вы — офицер, и для начала будет достаточно вашего слова.

— А если поинтересуется комдив, о чем мы беседовали? — Андрей никак не мог представить, что ему даже от своих высоких начальников кое-что предстоит сохраняться в тайне.

— Неразглашение, — пояснил Корицкий, — это значит тайна от всех.

— Понял, — кивнул головой Андрей. — Понял, Алексей Павлович.

— Прежде всего, молодой человек, я не по ведомству культуры. Я из военной разведки. Наше знакомство с вами совсем не случайно. Пока я вышел на вас, пришлось посмотреть немало лейтенантов. Ни один из них для нашего дела не подошел. Это к тому, чтобы вы ощутили ответственность перед теми, кто вас как бы делегировал. С другой стороны, мне важно знать ваше желание. Личное. Полное. Готовы ли вы к тому, чтобы пройти подготовку и потом работать за рубежом на положении нелегала? Что скажете?