Предают только свои - Щелоков Александр Александрович - Страница 18

У стойки бара толклось несколько фигур. Знакомых среди них не оказалось.

Джен и Андрей прошли на просторную веранду под легкой крышей. Вдоль барьера, отгораживавшего деревянную площадку от крутого обрыва, стояли столики. Они выбрали один из них и сели в круглые плетеные кресла. Внизу, на темном бархатном планшете ночи, лежали алмазные россыпи огней города. Еще дальше, где темнота казалась особенно густой и тяжелой, сверкало рубиновое ожерелье сигнальных огней аэродрома.

Подошел официант-китаец, строгий, серьезный, как дипломат Поднебесной империи на важном приеме. Небрежно склонил голову в полупоклоне, протянул Джен блестевший лаком обеденный лист. Приняв заказ, официант удалился, ничем не уронив достоинства державы, которую представлял под крышей объединенных рестораном наций. И почти сразу из-за кулис отгороженной от посетителей бамбуковыми палочками кухни вынырнул китайчонок-бой. Он подкатил изящный сервировочный столик на бесшумных колесиках, разложил на скатерти серебряные приборы.

— Неплохо жили старые моряки в приютах, — пытался пошутить Андрей, но Джен не приняла шутки и не откликнулась. Только слегка улыбнулась, отметив, что слышит его.

Андрей уже давно не пугался обилия рюмок, ножей, вилок и вилочек, которыми сервировали столы, но всякий раз удивлялся тому, сколько тщеславия жило в людях, которые свое состояние научились подчеркивать и выделять даже количеством приборов, в обычной жизни на столе совсем ненужных.

Джен, выросшая в обстановке светских условностей, видимо, никогда не задумывалась над такого рода пустяками. Больше того, она наверняка почувствовала бы, что ей уделяют внимание не по рангу низкое, окажись на столе вилок меньше предусмотренного сложными правилами этикета.

Вино, поданное им, показалось Андрею весьма приличным. Рыба была просто великолепной. Некоторое время они молча отдавали дань кулинарному искусству повара, который своими талантами создал славу «Приюту старого моряка».

В какой-то момент Андрей скосил глаза и увидел профиль Джен, нежную кожу на щеках, и волна, горячая волна обожания подкатилась к сердцу.

Джен перехватила его взгляд.

— Почему вы на меня так смотрите? — спросила она, и глаза ее весело блеснули.

— Как так?

— Странно.

Она улыбнулась и легким движением головы поправила золотистую прядь, соскользнувшую на лоб.

Андрей чувствовал, что Джен его неодолимо влечет. Он хотел тронуть ее руку, еще больше хотел коснуться волос. И в то же время он знал, что никогда первым не сделает шага, чтобы переступить то малое пространство, которое разделяет их сейчас. С тем, что их дороги пересеклись, уже ничего не поделаешь, но так ли безопасно переступить черту?

— Я красивая? — спросила Джен неожиданно.

— Да, — ответил он быстро.

Она взглянула ему в глаза, улыбнулась и покачала головой.

— Это ответ мужчины. Если угодно, комплимент. А меня интересует мнение художника.

Она подчеркивала, кого хочет увидеть в нем, и он принял условие.

— Честно? — Теперь в глаза ей смотрел он. — Вы самая красивая женщина, каких я видел в жизни.

Она засмеялась, и Андрею показалось, что так перезванивает хрусталь неосторожно тронутой люстры. И звук этот, мелодичный, тонкий, отдался в его сердце скрежещущей болью. Впервые со всей остротой он осознал, что совершенно беззащитен, открыт перед нею. Если с Розитой он был спокоен и никогда не боялся оступиться, то сейчас ни на минуту не чувствовал себя в безопасности. Словно перед неумелым канатоходцем, перед Андреем возникла альтернатива: либо вовсе не ступать на канат, либо ступить на него, сделать несколько неуверенных шагов, упасть и разбиться. Впрочем, альтернатива была уже позади: он на канат ступил и теперь надо балансировать, чтобы оттянуть миг падения.

Джен, должно быть, угадывала состояние художника, и это еще больше разжигало ее любопытство.

— А во сне вам виделись женщины красивее?

— Такие, как вы, — нет.

Она опять засмеялась.

— Интересно, художники видят цветные сны?

— Лично я — черно-белые. Чему вы все время улыбаетесь?

— А я иногда вижу сны в цвете. Чаще в зеленом и красном. Мне хорошо и спокойно с вами. — Подумав немного, она спросила: — Вам понравился концерт?

— Я не умею слушать, — признался он. — А у вас, наверное, много поклонников?

— Мужчины вообще не умеют слушать музыку. В этом вы далеко не оригинальны. Кстати, вы знаете женщин, у которых нет поклонников?

Разговор их был долгий, никчемный, хотя в каждой фразе мог почудиться скрытый смысл или неведомая глубина. Такая игра в слова одновременно и возбуждала и утомляла.

Андрей никак не мог понять: идет игра в поддавки или Джен затеяла что-то серьезное. А если не знаешь правил игры, приходится быть осторожным.

— У меня впечатление, — сказала Джен, — что вы не очень-то дальновидны.

Андрей чуть улыбнулся и посмотрел ей прямо в глаза.

— Все может быть, но раньше вы говорили обо мне другое.

— То раньше. — Джен краешком губ зажала сигарету и затянулась. — Я не знаю, каким вы были тогда.

— В чем же проявилась моя недальновидность?

— В чем? — Она взглянула на него лукаво. — Вы не предвидите, что я скажу в ответ на ваши ухаживания. А если я скажу «нет»?

— Простите, мисс Джен. Честно говоря, я и сам бы сказал за вас себе то же самое.

Она засмеялась.

— В этом и заключается ваша недальновидность.

— А может быть, наоборот?

— Может быть… Выходит, вы меня боитесь?

— Вас — нет, себя — да.

— Приятная откровенность, — сказала Джен и утомленно прикрыла глаза. — Поедем? Уже пора.

Он довез Джен до виллы Ринг. Выходя из машины, она нагнулась и поцеловала его в щеку.

— Спасибо за прекрасный вечер.

Андрей смешался, не зная, что и сказать. Она засмеялась.

— Если я решусь вам позировать, то приеду сама. Договорились?

Вернувшись домой на Оушн роуд, Андрей почувствовал себя измотанным до крайности. Спать ему, однако, не хотелось. Ополоснувшись под теплым душем, он лег и погасил свет. Духота в это время года на побережье делалась невыносимой. Сырой горячий воздух, наплывавший с океана, ощутимо густел, и, чтобы надышаться вволю, люди широко открывали рты и походили на рыб, выброшенных на берег. Даже кондиционер не приносил облегчения.

Андрей крутился на смятой постели, стараясь найти положение, в котором можно уснуть. Подушка казалась удивительно жесткой, нескладной, матрас неровным и твердым. Голова была тяжелой, и мысли, как звук граммофонной пластинки со сбитыми бороздками, крутились вокруг одного предмета.

Он думал о Джен. Он пытался разговаривать с ней. Он ощущал ее рядом, нежную и колкую. Он не мог думать ни о чем другом. Бессонница и тревожные мысли о будущем угнетали его, как пытка.

Не выдержав, Андрей смял и оттолкнул ногой простыню и сел на постели. Было четыре часа утра. Едва светало. «Все равно, — решил он, — пора вставать».

11

Что? Где? Как? Когда? Зачем? Почему?

Эти слова есть в лексиконах всех цивилизованных народов. Значит, и вопросы, которые человеку могут быть заданы на разных континентах и в разных странах при наличии определенных условий, легко прогнозировать.

Потому, когда Розита спросила: «Чарли, как ты стал художником?» — Андрей не был безоружен. Он рассказал трогательную историю, полную запоминающихся и, главное, во многом проверяемых деталей. Совсем по-иному все выглядело в день, когда тот же вопрос, правда сформулированный немного иначе, ему задал Корицкий.

— Как давно вы пишете, товарищ лейтенант?

— Пишу?

Андрей поначалу даже не понял, о чем его спрашивают. Он никогда не прилагал слово «писать» к своему увлечению и всегда считал, что рисует.

Заминка с ответом для Корицкого оказалась столь красноречивой, что он пояснил:

— Я имел в виду рисование.

— Рисую с детства, товарищ подполковник.

— Алексей Павлович, — подсказал Корицкий.