Грааль никому не служит - Басирин Андрей - Страница 66

Витман тоскливо промолчал. Унификация вероисповеданий привела к тому, что стало возможным выключать любого человека или сообщество из структуры молелен. До сих пор Церкви не вмешивались в светскую жизнь. Но всё когда-нибудь случается в первый раз.

Среди лионесцев много верующих. Если они узнают, по чьей вине их предали анафеме, Витман обречён. Да что Витман, весь экипаж «Красотки» окажется вне закона.

– Есть выход, мать Хаала.

– Какой же?

– Сигуна, – цензор указал на стену, где психоделическими цветами играла схема звёздной системы. – Мы дадим Андрею катер и высадим на планете. Высадка пойдёт по схеме «Призрак», так что рунархи не смогут её засечь. Аварийного запаса на катере хватит больше чем на полгода. А там уж не обессудьте: кто первый сумеет высадиться на Сигуну, тот и захватит приз.

– А рунархи?

– Нам придётся сдаться капёрам. Я не вижу другого выхода.

– Не видите? Тогда вот что, – мрачно заявила мать Хаала. – Я отправляюсь с ним. Мне совершенно не улыбается встречаться с врагами расы человеческой.

Альберт шагнул вперёд и, запинаясь, заявил:

– Тогда я тоже. С ними. – И оглянулся на меня, словно ища одобрения.

Когда Витман и Сабуро вели нас к отсеку истребителей, мать Хаала негромко сказала мне:

– Не знаю, что за судьба тебя ведёт. Но дело уже не в отступнице, храни её Господь. Чувствую, что мы с тобой накрепко связаны. – Она обернулась и взяла Альберта за руку. – И с тобой тоже.

Глава 7. ЛжеГрааль

Летели мы молча. Что такое схема «Призрак», я отлично знаю. Машина валится вниз камнем, а у самой поверхности включается компенсатор гравитации. Засечь катер из космоса невозможно. Вот только посадка длится около суток – на обитаемые планеты так лучше не высаживаться. Местные жители нервничают, когда над головой повисает сверкающая звезда.

Витман расщедрился. Нам выдали восьмиместный катер – так шаман дикого племени отдаёт лучшие шкуры и оружие отступникам, которых бросает в тундре на верную смерть. Если робокаптернамус не врал, мы заполучили струну Мёбиуса с четырёхместным жилым модулем класса I. «I» – означает «Inferno». Для выживания в ледовом мире этого не требовалось, вполне подошёл бы класс «U» – «Uran». Но всё равно на душе потеплело. Значит, будем жить.

Я вернулся в салон. Четыре спаренных кресла; из них два пилотских вынесены отдельно. Над ними приглушённым бело-синим сиянием светятся ходовые мониторы. Пусть их. Спуск идёт автоматически. Автопилоту я всё равно доверяю больше, чем своим навыкам вождения катеров. Сам я машину посадить смогу, но с трудом. Разбаловался, пока на Симбе летал.

А над головой – звёздное небо. Катер проецирует на потолок картинку окружающего пространства. Мог бы и на пол, но я не позволил. Мои спутники редко летают, парение в пустоте будет их нервировать.

Звёзды, звёзды… Сигуна первая, она же единственная плотной атмосферой похвастаться не может, потому всё так хорошо видно. Я попробовал отыскать в чёрном небе корабли, но скоро бросил. «Игрейн» висит над другой стороной планеты, у нас под брюхом. А пентера ещё слишком далеко. Её локаторы катера пока не видят.

Разложив кресла в подобие кровати, спит не-господин страха. Одеял он достать не догадался, и монахиня укрыла его своим плащом. Лицо Альберта во сне кажется по-детски испуганным. Бедняга… Натерпелся за последние дни.

Сама Хаала стоит посреди коридора на коленях. Руки сложены лодочкой у груди, глаза закрыты. Одеяние картинно раскинулось по полу. Губы что-то беззвучно шепчут.

Молится.

Я уселся в кресло. Столько всего надо выспросить у неё… Ничего, времени много, успеем наговориться.

Интересно, что поделывает Витман? Когда мои спутники покинули «Красотку Игрейн», унося его тревогу и чувство вины, он, конечно же, пришёл в себя. Не завидую бунтовщикам. Ни истеричной счётчице, ни тупому убийце Шамилю. Вряд ли они увидят Лионессе.

Мать Хаала открыла глаза:

– Это ты, срединник. Мстишь тем, кого назначил неправедными, – медленно произнесла она. – И всё же готов оправдать их. В этом я тебе завидую. – Она вздохнула, словно сглаживая свою резкость. – Отчего ты смеёшься? – спросила она.

– Так… Я поймал себя на мысли, что не считаю вас человеком.

Хаала улыбнулась. Кокетливо, совсем по-женски:

– А кем считаешь?

– Ангелом. Усталым ангелом, для которого кинетическая плеть привычней оливковой ветви. Впрочем, я говорю банальности. Извините.

Мать Хаала грациозно поднялась с пола. Уселась рядом со мною.

– Срединник, милый мальчик… Ты пытаешься заигрывать, быть обольстительным. Как ты думаешь, сколько мне лет?

– Честно?

– Конечно.

– Лет сорок. Ну… тридцать восемь.

– Мне около ста пятидесяти. Большую часть жизни я провела в криогенной фуге. Матриархини боятся меня. Они ничего не говорят, но я вижу. Они чувствуют себя рядом со мною слишком…

– …грешными?

– Да. Откуда ты знаешь?

Забавно… Она изо всех сил старается уйти от правды. Цепляется за иллюзии, живёт ими. Ничего. Все мы обитатели ложных миров. И я не исключение.

– Это видно, мать Хаала. Рядом с вами хочется быть лучше. Это прекрасное чувство – но оно отравлено виной. Вы слишком требовательны к себе и другим.

– Ладно, – фыркнула она. – Это всего лишь слова, оставим это. Господь милосерден. Льды приближаются, и нам нет смысла ссориться.

Она отвернулась. В свете звёзд я увидел блеснувшие в её глазах слёзы. Хаала-женщина нуждалась в утешении. Хаала-монахиня убила бы любого, кто сунулся бы к ней с утешением.

Я отпер шкафчик и достал одеяла. Два положил на сиденье рядом с монахиней. Она даже не шелохнулась.

Когда я разложил кресла, чтобы улечься спать, послышался её хрипловатый голос:

– Эй, срединник. Послушай… Это я должна извиняться. – Слова давались ей с трудом. Упрямо, словно преодолевая себя, она продолжала: – У нас на планете мужчина – это запретно. Понимаешь?.. Это евнух или раб. Ещё – охранники, но они генетически заторможены. Вечные юнцы. Восемнадцатилетние, убогие… Нас девчонками водят к ним. Чтобы показать: вот они – мужчины. Вы о них мечтаете? Нате, любуйтесь! Их сальные шуточки, их ограниченность и тупость. Ты уж прости меня.

– Хорошо. Расскажите о своём мире, мать Хаала, – попросил я. – Мне интересно.

– Хорошо. Расскажу. И вот что, срединник. Называй меня на «ты», ладно?

На следующий день она жалела о своём приступе откровенности. Мы оба делали вид, что не было ночного разговора.

Не было рвущих душу сладких исповедей. Не было воспоминаний детства. Ничего не было.

И всё же, всё же…

…Голуби парят в небе над монастырём. Котята под крыльцом – маленькие, беспомощные. И слёзы – когда пономариня нашла укрытие и унесла жалобно мяукающих зверьков к реке. Топить.

А ещё – вечные синяки на разбитых предплечьях и голенях. Ночные часы и тайные разговоры послушниц. Трепет детских сердец. Страх: вдруг наставница услышит? Накажет? Страшилки о Зелёном Дьяволе и Жёлтом Распятии. Потом – наивные и выспренние стихи о любви. Рассказы о Нём – обязательно с большой буквы. У самой Хаалы никогда не было Его. В отличие от других послушниц, она в монастыре жила с рождения – это тоже служило поводом для самобичеваний.

Хаала пронесла через жизнь все свои обиды, всю горечь. Даже Альберт легче принимает мир. Он щурится на красный шар Сигуны, и я почти угадываю его мысли. Нет, красные карлики не взрываются.

Катер плывёт над ледяной поверхностью Сигуны-1, входя в новый день. На меня накатывает безразличие. Всё, что можно сделать, – сделано. На льду горят багровые отблески; изломы скал вспыхивают, словно аметистовые друзы… нет, словно разорванный плод граната. Этот свет – сродни сиянию Грааля, а раз так, то к чему стремиться?

Я уже на месте.

Я нашёл то, что искал. Жаль, Иртанетта меня здесь не встретит.

Краем глаза смотрю на своих спутников. Умиротворение ледовой пустыни захватило их. Альберт привалился лбом к спинке кресла; горькие складки в уголках рта разгладились. Всё. Он своё отбоялся… Здесь нет будущего, которое может тревожить.