Героиновые пули - Щелоков Александр Александрович - Страница 15

Волчата смотрели на Алексея настороженно, зло, но сидели тихо. С одной стороны они знали — подошел брат погибшего Николая. С другой видели на Алексее камуфляж и догадывались — он не с чужого плеча и надет не для понта. Суя по выправке мужика, было заметно — такого лучше не задирать. Он бьет, потом выясняет надо было ударить или не надо.

— Можно присесть?

— Ну.

Лупоглазый брюнет охотно дал согласие и подвинулся, освобождая место.

— Ты хорошо знал Ника?

Алексею не хотелось упрощать привычное имя — Колька, но он это сделал, чтобы в разговоре не возникло отчуждения.

— Ну.

— С кем он катал колеса?

Лупоглазый сперва подумал — надо ли отвечать на такой вопрос или лучше уклониться от ответа. Но подумал, что брату Ника можно сказать.

— Вон козел сидит.

Алексей посмотрел туда, куда ему указали. В стороне от группы, опустив голову на грудь, на бревне сидел белобрысый парень. Сидел и глупо улыбался.

— Как его зовут?

— Лапик.

Алексей встал, прошел к бревну, сел и подвинулся к Лапику. Тот и ухом не повел. Ему было тепло: снаружи пригревало солнышко, изнутри грела дурь, и он балдел, погруженный в теплую атмосферу нирваны.

— Хай.

Дурацкий американизм, созвучный украинскому «нехай» — пускай, не воспринимался Алексеем как нечто достойное для обращения к человеку. Но, имея дело с любителем балдежа, на чужом поле приходилось играть по его правилам.

Лапик шевельнул глазом, но с места не сдвинулся. Его качала приятная волна расслабухи.

Алексей легонько подтолкнула Лапика плечом. Так, чтобы его чуть потревожить, но не свалить с бревна.

— Кайфуешь?

Лапик умиротворенно прикрыл глаза, но вопрос понял.

— Плыву.

— Помочь не можешь? — И, не ожидая ответа, изложил просьбу. — Дурь нужна…

— Ты не мент?

Такой дурацкий вопрос незнакомому человеку мог задать только обалдевший в конец шмаровой ширакеш — обжирающийся наркотой малолетка.

— Не мент, будь спокоен.

Красные осоловелые глаза ещё раз осмотрели Алексея.

— Говорят, ты с Ником корешился. Где он брал заправку?

— У Козлика. Ты его знаешь?

— Ладно, гуляй. — Алексей хлопнул Лапика по плечу и отошел. Кто такой Козлик он хорошо знал.

Всего два дня, которые Богданов провел в деревне, к собственному его удивлению, позволили отдохнуть от Москвы. Сейчас, проезжая по Тверской, он смотрел на город иными глазами, многое видел по — новому, обращал внимание на то, что ещё недавно казалось привычным и будничным.

Вечернее освещение делало центральную магистраль столицы нарядной и привлекательной.

Машина двигалась медленно, и Богданов тренированным взглядом человека, привыкшего подмечать мелочи, легко различал признаки непоколебимости системы торговли живым товаром. В одиночку и парами с видом праздно гуляющих и глазеющих горожанок по тротуарам фланировали проститутки.

Модные дорогие платья, вызывающе короткие юбки, открывавшие ноги от места вырастания их из корпуса до пяток; груди всех размеров и форм, но одинаково оттопыренные и вздернутые к ключицам хитрыми галантерейными устройствами; многообещающе двигавшиеся бедра: плавный качок справа-налево и тут же вперед и назад, затем то же самое, но в обратном направлении — слева-направо, назад и вперед — все это стояло в том же ряду свободного предпринимательства, что и реклама «Макдональдса», «Пепси-колы», жвачки «Сперминт», которую остряки успели перекрестить в «сперму».

С улыбкой Богданов вспомнил операцию, которую в центре города провела милиция с целью очистки его от уличных проституток. Возглавил действо сам начальник управления генерал-лейтенант Анатолий Петрович Волков, инициативный, уверенный в способности его ведомства решать любые социальные задачи силовыми методами.

Проституток, заполнивших «рабочую зону» своими телами, отлавливали как рыбу, загружали в машины и везли в специально приготовленный спортивный зал. Там встречи с «контингентом» сферы сексуальных услуг уже с нетерпением ждал энергичный Волков.

Готовясь к операции, генерал собрал руководство служб для совета. Рассказав о своей идее и не услышав возражений (где вы видели дурака, который в подобной ситуации будет возражать начальнику, даже если тот готовит всероссийскую глупость?), Волков задал всего один вопрос:

— Как мне лучше обращаться к этой публике?

Спросил и посмотрел на Богданова.

И в самом деле, проблема имелась. Сказать «дамы», адресуясь к сборищу жриц платной любви, задержанных в местах отхожего промысла, генералу казалось неуместным. Дамами он привык именовать женщин другого сорта — бесплатных и оприходованных в мужскую собственность печатями ЗАГСов. Назвать «гражданками» — слишком казенно. Все же генерал не рядовой мент, которому подобное обращение к населению предписано положением о службе. Короче, если не так и не сяк, то как?

Богданов, не отводя взгляда и пряча ехидную улыбку, задумчиво посоветовал:

— Я бы лично сказал: «Бледи и джентльмены».

Громкий выдох заменил взрыв хохота: смеяться до того, как засмеялся высший по чину начальник, у людей в погонах — признак дурного тона. Потому, когда справиться со смехом трудно, его маскируют любым подобающим способом: кашляют, громко вздыхают.

— Все шутишь?

Волков не был беспросветно тупым человеком и обладал достаточно развитым чувством юмора. Он любил анекдоты, умел их рассказывать, но при всей широте натуры не переносил, когда юмор касался его самого. Подначки больно задевали обостренное самолюбие и вызывали начальственное неудовольствие. Потому первое, что постарался выяснить Волков — подковырка имеет личный характер или универсальна по назначению.

— Нет, почему? — Уж что-что, а оправдываться Богданов умел. — Лично я бы так и обратился. Пресса прекрасно поймет…

— Возможно. — Волков покачал головой. — Но мы ещё над этим подумаем.

Тем не менее большой всемосковский сбор бледи из центра и джентльменов из милиции без курьезов не обошелся.

Волков вошел в зал, битком набитый веселыми дамами, с видом работодателя, который вправе решать какой частью тела, где и в каких условиях должен зарабатывать деньги персонал сферы постельных услуг, ему принадлежавшей.

Его появление аудитория встретила громкими возгласами одобрения и жидкими аплодисментами.

Женщины генерала узнали — он нередко возникал на экранах телевидения, когда нужно было попугать мир криминала очередными угрозами и обещаниями призвать распоясавшихся преступников к ответу. Однако появление такой высокой фигуры здесь никого не испугало. Кем бы ни были дамы улицы, права оставаться избирателями их никто не лишал.

Волков на предгрозовое бурчание «спецконтингента» внимания не обратил. Бодро выйдя вперед, он начал речь:

— Я хочу…

— Если хочешь, я дам!

Молодой женский голос прозвучал громко, с вызывающим озорством. Ну в чем мог обвинить лихой милицейский начальник даму или девицу, которая с таким пониманием восприняла его слова «Я хочу»? Волков покраснел от ярости.

— Предупреждаю вас… объявляю вам… мы пресечем эту самую наглую самую циничную форму проституции, выражающуюся в открытом приставании к гражданам…

Первый удар сбил генералу дыхание, выбил из памяти слова, которые должны были прозвучать по-государственному весомо и потому предназначались для внесения в историю борьбы милиции за сохранение общественной морали.

С места вскочила бабенка, явно не очень трезвая, с растрепанными волосами и все теми же гражданскими избирательными правами.

— А если мы не будем приставать?! Тогда можно?

Но Волкова уже не смогли смутить выкрики несознательных гражданок. Речь свою он продумал заранее, а сейчас, испытав сопротивление, вспомнил что собирался сказать и отступать не был намерен.

— Эта форма, установившаяся здесь и получившая массовое распространение, вызывает совершенно справедливое неудовольствие населения в том числе прессы. И мы эту форму пресечем, находясь в рамках закона и наших возможностей. Команда милиции уже дана…