День джихада - Щелоков Александр Александрович - Страница 17

— На каком основании?

— На основании подозрительности. Что ты делал в зоне боевых действий?

— Слушай, майор! Здесь что, идет война?

— А ты не знаешь!

— Почему же о ней не слыхал наш президент? Он официально заявляет: в Чечне войны нет.

— Хороший вопрос. Я тебе предоставлю возможность вволю над ним подумать. Посидишь недельки две-три, поразмышляешь. Договорились?

Два мрачных служивых без знаков различия, в камуфляже и бронежилетах отвели Салаха к большому железнодорожному пакгаузу у бетонированной погрузочной площадки.

— Входи!

Открылась узкая калитка в большой металлической двери.

— Во дела! — Салах очумело качнул головой. — Дома в плен попал!

Он вошел в пакгауз, прошел в угол, осмотрелся. Взял из кучи гнилой соломы несколько охапок посуше. Натрусил на пол и сел. За ним внимательно наблюдали десятка два внимательных глаз. Никто не проронил ни слова.

Салах прилег и растянулся во весь рост. Усталость, не столько физическая, сколько нервная, давала о себе знать ноющей тяжестью в пояснице. Все же в момент того злополучного прыжка он стронул-таки с места позвоночные диски. И они изредка напоминали о себе тупой пульсирующей болью.

Из небольшой кучки чеченцев, располагавшихся в противоположном углу, напротив двери, к нему двинулся высокий бородатый мужчина. Подошел. Тронул его ногу носком ботинка. Спросил по-чеченски:

— Ты кто?

— Человек. — Салах сел. По всем повадкам подошедший был явно с уголовной выучкой и темным прошлым. Чтобы вести с таким разговор на равных, надо не показывать растерянности, всегда находиться в готовности дать отпор.

— Откуда ты, человек?

— Оттуда. — Салах показал на окно, забранное решеткой. — Шел по лугу. Солдаты решили, что я бык, и загнали в сарай.

Мужчины, сидевшие в сторонке, засмеялись. Ответ им понравился.

— Как тебе здесь показалось?

— Хорошо. — Салах постучал ладонями по соломе. — Мягко. Тепло.

— Тогда лежи, отдыхай. — Бородатый подумал и произнес слово «айкх» — предатель. Понятие ненавистное в любом сообществе — от интеллигентского до бандитского. — Если ты предатель, пощады не будет. Понял?

— Хьяйн бехк сох ма акха. — Салах ответил небрежно. — За свою вину отвечай сам, на меня ее не вали.

И лег, закрыв глаза.

— Гордый! — Бородатый обращался к своим. — Это хорошо. Похоже, наш человек.

Он отошел, и тут же к Салаху приблизился и сел рядом седобородый старик.

— Ты откуда родом, сынок?

Салаху снова пришлось садиться.

— Из Казахстана, отец.

Старик оживился.

— Значит, из настоящих чеченцев? Как твоя фамилия?

— Мадуев.

Сразу несколько человек приблизились к беседующим. Встали кружком.

— Рахман Мадуев не родственник?

— Брат.

Стоявшие рядом дружно загомонили.

— Давно его не видел? — Вопрос задал худой, явно больной чеченец с головой, перевязанной грязным бинтом.

Салах не любил вести разговоры на личные темы с людьми незнакомыми, но в голосе спросившего он уловил нечто большее, нежели простое любопытство.

— Давно. Я только что приехал. Издалека.

— Ваттай! — Собеседник удивился и всплеснул руками. — Ну и ну! Наверное, не знаешь о брате?

— Давно ничего не слыхал.

— Его схватили русские. Он взял заложников…

Сидевшие кружком чеченцы сочувственно зацокали языками.

— Заложников?! — Салах удивился совершенно искренне. Он никогда не замечал у брата преступных наклонностей. Известие было абсолютно неожиданным для него. — Давно это случилось?

— Э-э, — собеседник поднял глаза к потолку, зашевелил губами, должно быть, что-то подсчитывал в уме. — Два месяца назад.

— А я ничего об этом не слышал…

— Русские много шумят, когда что-то не удается скрыть. А с Рахманом все закончилось тихо. Никто не знает, где он сам и его люди.

Салаху не стоило большого труда сопоставить даты, события и сделать неожиданное открытие — скорее всего фамилия и родство с Рахманом в глазах бдительных армейских кадровиков перевесили двадцать лет его верной службы, участие в боевых операциях, ранения и награды.

Он зло стукнул кулаком по соломе, на которой сидел. Подлость всей процедуры, когда человеку даже не объясняют, почему и за что дают пинка в зад, возмущали до глубины души. Ведь и верный пес не прощает хозяина, который причиняет ему боль. Человек — тем более.

Взаперти Салаха держали трое суток. Наконец грязного, со щетиной на лице, которая доставляла немало неудобств человеку, привыкшему ежедневно бриться, под конвоем привели в «служебку». На этот раз его доставили в другую комнату, где за столом сидел не майор, а капитан.

— Подполковник Мадуев? — «Фильтратор» приветливо улыбнулся. — Садитесь.

Салах словно нехотя опустился на табуретку. Шевельнулся и ощутил, что сиденье не шелохнулось — оно было привинчено к полу.

— Слушаю вас.

— Мы запросили часть, где вы до увольнения служили. Нам ответил полковник Лебедев. Он дал вам отличную аттестацию. На телеграмме есть виза командира дивизии: «Согласен». Так что вы свободны. Мы дадим вам соответствующую справку — на будущее…

— Спасибо. А где ваш коллега — майор?

— Мишаков? Отбыл в командировку.

— Передайте ему привет и мою благодарность за хлеб, соль и гостеприимство. Мыши в пакгаузе меня не съели. Ухожу, слегка обогатившись. Вшей, знаете ли, приобрел. Тухлой водички попил. Лечебная, говорят…

— Я так понял, что в случившемся с вами вы вините майора? — Капитан сложил бумажки в папку, закрыл ее. — Ваше дело, конечно. Однако скажу: запрос командиру полка посылал не я, а майор. Вот, пожалуй, и все.

4

За два дня до появления Салаха в Жана-ауле над горами ревущим смерчем пронеслись два самолета Су-25. Мелькнув в синем небе белыми стрелами, они умчались, обгоняя собственный рев. Но две фугаски, сорвавшиеся из-под крыльев, нашли свои цели. Что уж там собирались накрыть могучим ударом крылатые соколы, неизвестно, но одна бомба попала точно в дом Мадуевых, вторая разнесла в щепы хилую сельскую лавку, стоявшую на въезде в аул.

Глазам Салаха открылась огромная яма с краями, запорошенными красной кирпичной пылью. Все остальное, что здесь когда-то было, испарилось, исчезло.

Окаменев, стоял Салах над воронкой и смотрел в одну точку, не в силах сдвинуться с места. Он вдруг ощутил в себе глубокую пустоту, и все, что еще полчаса назад делало его живым человеком, потеряло смысл, стало ненужным.

Дом, семья, твое дело — это настоящее.

Твои дети, внуки и правнуки — будущее.

Ничего этого больше нет, ибо настоящее уничтожено.

А будущее даже не начиналось…

Подошли две женщины — молодая и пожилая. Встали за спиной Салаха, кивая сочувственно головами.

Салах почувствовал присутствие посторонних. Обернулся. Увидел женщин и вдруг улыбнулся, открыв крепкие ровные зубы. И было в этой улыбке не доброе — грустное или радостное, а злое, волчье. Молодая женщина даже отшатнулась, слегка выставив руку вперед, словно хотела отгородиться от видения.

— Офф-фай!

Салах понял, что испугал ее, хотя сам не знал чем. Сказал мрачно:

— Вардах, оха ма кхеталлах — смотри, не упади.

И снова растянул губы все в той же пугающей улыбке. Он будто перешагнул в себе то, что отделяет человека от хищника — страх, жалость, сострадание.

Пожилая женщина молча ушла. Молодая задержалась. Ее звали Деша — Золотая — дочь Накаевых, соседей, когда-то приютивших мать Салаха. Деша учила детей в соседнем ауле, в школе.

Дом Накаевых стоял на пологом склоне, со всех сторон окруженный фруктовым садом. Каждое деревце здесь взрастили трудолюбивые руки отца Деши — Имрана.

В один из дней, когда Деша была в школе, откуда-то из долины, прозвенев в воздухе лопнувшей струной, прилетел одинокий снаряд. Он попал в северную стену дома Ненаевых. Взрыв разметал полдома, сорвал крышу и высадил все окна. Стены родного жилища стали для отца и матери Деши скорбной могилой.