День джихада - Щелоков Александр Александрович - Страница 16

— Тебе кого?

— Да вот пришел взглянуть на это хозяйство.

— Посмотрел? — Милиционер не выказал ни капли любезности. — Теперь гуляй мимо.

Заметив, что Полуян не внял его совету, милиционер повысил голос:

— Что, не ясно сказано?

— Прапорщик Турченко, я угадал?

Озадаченный страж порядка внимательно вгляделся в гостя, но не узнал и спросил с подозрением:

— Чего надо-ть?

— Хожу, ищу работу. — Полуян поддержал нагловатый тон, предложенный прапорщиком. — Говорят, вам здесь нужен начальник. Некий Турченко бездельничает. Пора его менять.

Штучки подобного рода не проходят даже в столицах. Офицеры контрольно-оперативной службы, выезжая на задержание мздоимцев в милицейских мундирах, заранее готовы встретить сопротивление вплоть до вооруженного. Выйдя на путь незаконного промысла, стражи порядка перенимают худшие привычки криминального мира и становятся не менее опасными, нежели преступники-рецидивисты.

А если говорить о провинции, да еще глухой, вроде станицы Ковыльной, то здесь вообще мало кто вспоминает о законе, предпочитая решать спорные вопросы силой. А почему нет? Тем более, если за твоей спиной такая стена, как начальник милиции?

— Не знаю, кто ты, — Турченко надвинулся на Полуяна, сильный и злой, — но пошел бы ты отсюда, пока тебе не обломали ребра. — Подумал и добавил:

— Здесь блокпост, и я вправе все… вплоть до применения…

— Это блокпост?! — Полуян пнул пивную банку, оказавшуюся под ногами. Та с грохотом отлетела к куче мусора, набросанной рядом с домиком пикета. — Вот что, мужики, или мы будем с вами служить, или заранее собирайте котомки.

Глаза Турченко полыхнули огнем. Он схватил и сжал запястье левой руки Полуяна железным хватом.

Это уже выходило за пределы.

Полуян перехватил руку Турченко правой, крутанул ее против часовой стрелки, отставил левую ногу и, усиливая рывок всем телом, согнул прапорщика в пояснице. Наращивая давление, заставил его вскрикнуть.

— Отпусти!

И толкнул Турченко. Тот упал на колени в густую, как цемент, пыль.

Бросив побежденного, Полуян подошел к навесу. Снял с крюка автомат. Отсоединил рожок магазина. Щелкнул затвором. Приложил дуло к глазу, посмотрел на свет через канал ствола.

— Когда в последний раз чистили?

Полураздетый напарник Турченко внимательно следил за действиями гостя, без сопротивления признав в нем будущего начальника.

— Фамилия?

— Сержант Тараненко.

— Почему в стволе ужи ползают?

Не понявший командирского юмора сержант растерянно хлопал глазами.

Полуян осмотрел автомат снаружи. На крышке ствольной коробки краснели мелкие пятна ржавчины.

— Такое оружие в руки брать противно! У него корь. Видите сыпь и не лечите… Вой-йяки хреновы!

Турченко поднялся с колен, отряхнул брюки от пыли и начал одеваться. Натянул на плечи рубаху. Накинул на голову кепку. Вынес из помещения оружейные принадлежности. Подошел к столу. Взял автомат. При этом он все время бурчал нечто невразумительное, перейдя от открытого сопротивления к демократическому оппозиционному ворчанию.

Наведя на пикете шорох и обратив строптивого Турченко в христианскую веру, Полуян вернулся в станицу только в сумерки.

3

Грозный — официальная столица Чечни, разгромленный и выжженный, пропахший тротиловой гарью и тошнотворным духом мертвечины, встретил Салаха неласково.

Мадуев сошел на станции Катаяма, намереваясь пешком пройти в Ташкалу, где жили родственники. Но едва он двинулся по улице, его остановил патруль внутренних войск — прапорщик и два солдата в бронежилетах поверх камуфляжа, с автоматами на изготовку.

— Руки! — Ствол жестко воткнулся под левую лопатку Салаха. — Кому сказано?

— Надо бы хоть поздороваться, прапорщик. — Салах говорил спокойно, стараясь передать свое настроение окружившим его военным. Он надеялся, что это убавит их бившую через край агрессивность.

— Перетопчешься! И заткнись! Иначе возьму и замочу.

Уголовный жаргон, на котором изъяснялся прапорщик, больно ударил по нервам. В батальоне Салах старался отучить от подобных слов даже тех солдат, которые опытом предшествовавшей жизни были научены лексике тюрьмы и зоны и приносили ее с собой в казарму.

— Руки! — Прапорщик еще злей повторил приказ.

Солдат, находившийся позади Салаха, снова ткнул ему в спину стволом.

— Шагай!

— Я свой. — Салах все еще надеялся перевести разговор на мирный лад.

— Здесь за каждым углом свои. — Прапорщик говорил насмешливо. — И свои же стреляют. Где надо, там разберутся, кто ты, и радуйся, что живым ведем…

Салах не осуждал прапорщика и его солдат. Офицер, прошедший суровую школу войны в Афганистане, знал, как меняется психология людей, оказавшихся, помимо своей воли, в зоне боевых действий.

Достаточно один раз попасть под крутой обстрел, и ты начинаешь бояться и ненавидеть противника. Один ненавидит больше, чем боится, и становится настоящим воином, умеющим смотреть в глаза опасности и не терять рассудка. Такие либо выживают, став солдатами, либо умирают, но это всего один раз.

Другой боится сильнее, нежели ненавидит, и потому обречен умирать от страха каждый раз, когда слышит выстрелы или неясные шаги за спиной. Прапорщик явно относился ко второму типу вояк. Тем не менее приходилось учитывать, что человек с автоматом в руках не имеет понятия о презумпции невиновности. Все остальные, у кого оружия нет, в чем-то перед ним виноваты, чем-то ему обязаны, что-то должны.

Если тебе испуганным голосом приказывают: «Стой!», значит, лучше ляг и заложи руки за голову. Может быть, и смягчится человек с автоматом, увидев твой неподдельный испуг, и помилует. Может быть, хотя такое и маловероятно. Трусливого солдата чужой испуг подвигает на жестокость. И вообще лучше не спорить с вооруженными.

— Вперед!

Крут, черт возьми, прапорщик. Такого бы в роту да старшиной, вот бы порядки навел! — Салах кхекнул, прочищая горло, зашагал, подталкиваемый стволом. — Куда вы меня?

— А ты не знаешь? — Голос прапорщика был полон насмешки, открытой издевки: чего этому бояться, если такой умный?

— Нет.

— Ах, какие вы все здесь несмышленыши! Вот запустим тебя в фильтрацию, водичкой ополоснем и посмотрим, много ли мути сойдет. — Уж извини, не я порядки тут устанавливал!

И вот — два часа ожидания в предбаннике. Духота, запахи пота, грязных ног. Унылые люди. Молчаливые. Погруженные в себя, не желающие ни с кем общаться. Ничего хорошего для себя не ожидающие.

Обшарпанная дверь открылась.

— Мадуев.

Он вошел в тесную, прокуренную комнату.

Ни стула, ни табурета. Пришлось стоять.

За столом, заваленным бумагами, сидел майор в очках и мятом камуфляжном обмундировании. Лицо усталое, безразличное, глаза красные.

— Фамилия?

— Мадуев.

— Однофамилец или родственник?

— Кому, вам?

— Оставьте шутки, Мадуев. И не придуряйтесь. Я имею в виду Рахмана Мадуева.

— Рахмана? Он двоюродный брат.

— Семейка бандитов? Весьма типично. Какая нужда привела вас в Грозный?

— Уволился из армии. Приехал к родственникам.

— Ладно, примем как версию. Спрашивается: зачем? Ты же здесь не жил.

Внезапный переход на «ты» неприятно задел Салаха.

— Вы, — подсказал он терпеливо. Майор посмотрел на него, как смотрит человек на камень, о который споткнулся и зашиб ногу.

— Пошел ты! Если выйдешь отсюда благополучно, я с тобой буду говорить на «вы», а пока ты для меня никто.

— Очень приятно! — Салах начал заводиться. — Мои два ранения в Советской Армии! Два ордена к ним! Это все ничего?

— Я не Советская Армия. И не я орденами тебя награждал. А будь у меня такое право, подумал бы, кого отмечать наградами. Ты думаешь, у Джохара Дудаева нет орденов? А у Масхадова? Значит, мне их тоже называть на «вы»? Ну уж нет! К бандитам здесь отношение однозначное.

— Я не бандит.

— Обязательно проверим. А пока ты — обычный подозреваемый.