Любавины - Шукшин Василий Макарович - Страница 10

– Что такое, дядь Вась?… А? Ты видел, какая она?

Платоныч строго посмотрел на племянника. Негромко и серьезно сказал:

– Не нравятся мне такие штуки, Кузьма. Ты что это?

Кузьма промолчал. Понял, что не сумеет сейчас ничего объяснить.

Молчали до следующего двора. Перед тем как войти в дом, Платоныч остановился, спросил встревоженно:

– Что с тобой делается? Ты можешь объяснить?

– Потом объясню. Вечером.

– 11 -

Братья приехали почти одновременно. Не успел Макар расседлать коня (за шапкой ездил и за обрезом), ворота раскрылись – въехал Егор.

– Ты где был? – спросил Макар.

– Недалеко.

Утро было хмурое. Небо заволокло тучами; они низко плыли над землей, роняли в грязь редкие холодные капли.

– Кондрата нашего, однако, убили, – сказал Макар.

Егор застыл около коня.

– Где?

– Не совсем… Вон видишь, что делается! – Макар показал братнину шапку, всю в крови.

– Скажет тоже – убили!

– Может помереть.

– Дрались, что ли?

– Ага.

– С кем?

– Не знаю.

– У тебя курево есть? – Егор присел на ясли. – Я прокурился.

Макар сел рядом, достал из кармана кисет, подал брату. Нахмурился, разглядывая окровавленную шапку.

– С кем он? – опять спросил Егор.

– Не знаю. Не могу никак понять: чем так звезданули? От гирьки не бывает рвано. А тут вишь… – он сунул под нос Егору шапку.

– Брось ты ее! – откачнулся Егор.

По крыше конюшни забарабанил редкий, но крупный дождь, – ранний собрался. Первый в этом году.

– Пахать скоро, – вздохнул Макар.

Егор подобрал с земли соломинку закусил в зубах.

– Втюрился я, Макар…

Макар живо повернулся:

– Ну-у! В кого?

– В Марью Попову.

Макар заулыбался: такая любовь сулила много хлопот Егору.

– Как же теперь?

– Не знаю. Хоть «Матушку-репку» пой.

– М-дэ-э… – сочувственно протянул Макар. – Плохо твое дело, Егор, шибко плохо. Даю голову на отсечение – он даже разговаривать об этом не станет.

Егор сам знал, что говорить с отцом о Марье – все равно что шилом пахать. Глупо. Емельян Спиридоныч понимал одно: невеста должна быть с приданым. Он за Кондрата высватал некрасивую, хворую девку, зато из богатого дома. «С лица воду не пить», – заявил он.

– Пощупал уж ее? – спросил Макар.

Егор дрогнул ноздрями, сплюнул.

– Оглоед!… Только одно знаешь. Все, что ли, такие?

– Что ж ты с ней… оленей ловил?

– Перестань, а то в зубы заеду!

– Я заеду! – в глазах у Макара загорелся веселый злой огонек. – Попал – так не чирикай.

Егор бросил соломинку, подобрал другую.

– В общем, не видать тебе Марьи, как своих ушей, – сказал Макар, поднимаясь.

Егор задавил сапогом окурок, каким-то не своим голосом тихо сказал:

– Поглядим.

Домой Емельян Спиридоныч приехал на другой день.

Кряхтя, боком влез в дверь, скинул с плеча мешок.

– Здорово ночевали, – весь опухший, темный, с мутными глазами.

– С приездом! – весело откликнулся Макар. Он был один дома. Куда-то собирался: стоял перед самоваром в синей сатиновой рубахе, смотрелся в него.

Отец выжидающе уставился на сына.

– Никто не был?

– Никого. Монголка-то прибежала.

Емельян слезливо заморгал.

– Сама?

– Сама. Ночью. Как заржет под окном… Я думал, мне сон снится.

Емельян Спиридоныч снял рукавицу, высморкался в угол.

– Поеду в город – рублевую свечку Миколе-угоднику поставлю, – поклялся он, устало присаживаясь на припечье. – Иди коня выпряги.

– А где Кондрат?

– Там.

Макар вышел, но тотчас вернулся обратно с широко открытыми глазами.

– Эти… приезжие зачем-то идут.

Емельян Спиридоныч выронил кисет. Встал, хотел идти в горницу, но в сенях уже скрипели шаги. Оба – отец и сын – замерли посреди избы, глядя на дверь.

– Здравствуйте, хозяева! – вошли Платоныч и Кузьма.

– Доброго здоровья! – приветливо откликнулся Макар.

Он несколько суетливо подставил один стул и… сам сел на него. Но тут же вскочил, поправил рубаху.

Кузьма с недоумением глядел на Макара. Тот почувствовал этот взгляд. Тоже уставился на Кузьму – тревожно.

Молчание получилось долгим, тяжким для Любавиных. Емельян Спиридоныч мучительно решал: сесть ему или продолжать стоять? Или вообще уйти в горницу?

– Мы вот по какому делу: решили в вашей деревне школу строить. Поможете?

Емельян Спиридоныч сдвинулся наконец с места, пошел к порогу раздеваться. Макар сел, закинув ногу на ногу. Приготовился с удовольствием разговаривать.

– Школу, значит, строить? – Макар бесцеремонно рассматривал Платоныча. – Большую?

– Хорошую нужно.

– Так. А сортир там будет?

Емельян Спиридоныч гневно обернулся на сына. У Кузьмы багрово потемнел шрам. Один Платоныч сохранял спокойствие.

– Ты что, мастер по сортирам?

– Ага. Я очки вырубаю. И какие очки, ты бы знал!… – Макар говорил серьезно, даже несколько торжественно. – Не очки, а загляденье! Люди сутками сидят на них, и вставать неохота. Сидят и смеются… от радости.

Кузьма с тоской и яростью посмотрел на Платоныча. У того чуть заметно дергалось левое веко.

– Знаешь… Это интересно. Фамилию твою можно узнать? – Платоныч полез в карман за карандашом.

Макар настороженно сузил глаза:

– Зачем?

– А нам такие мастера нужны. Как фамилия?

– Ну, это ты зря, дядя… Я ж пошутил, – Макар невесело улыбнулся.

– Как фамилия?! – строго прикрикнул Платоныч.

Макар сутуло повел плечами.

– Любавин. Только не ори на меня.

– Ты чего это, борода, разоряешься? – спросил Емельян Спиридоныч. – Гляди, это тебе не старинка, – под лохматыми бровями его тускло мерцали, играя, злые глаза.

Платоныч, не оборачиваясь, резко сказал:

– В помощи вашей мы больше не нуждаемся. А за издевательство над общим делом можно спросить! – он круто повернулся и пошел к выходу.

Емельян Спиридоныч посторонился.

Кузьма, глядя на него, замедлил шаг.

– Вот именно – не старинка! Это ты правильно сказал.

– Будь здоров, сопля, – миролюбиво ответил Емельян Спиридоныч.

Кузьма, ощерив стиснутые зубы, пошел грудью на старика – длинный, тонкий, прямой и безрассудный. Боль и гнев стояли в его глазах. Но был он слаб, до смешного слаб против квадратного Емельяна Спиридоныча. Тот в молодости ломал через колено дышло от брички.

– Кузьма! – остановил его Платоныч. – Пойдем.

Когда за ними закрылась дверь, Емельян Спиридоныч подошел к Макару, наотмашь, хлестко стеганул его по лицу портянкой.

– Балабонишь много!

Макар крутнул головой, хищно оскалился… Отошел к окну. Проводил глазами отступающего от кобеля Кузьму, плюнул на крашеный пол.

– С одного раза до смерти зашиб бы… такого. А приходится молчать. Как их Колчак не угробил?!

– Меньше вякай про это! – рыкнул отец. Стащил сапог с ноги и мрачно задумался. – Они нам еще завьют горе веревочкой.

– Просидели тут в семнадцатом годе, – не то упрекнул отца Макар, не то сказал с сожалением. – Про… Сибирь.

Емельян Спиридоныч посмотрел на сына, ничего не сказал. Подумал, спросил с издевкой:

– Что же ты не шел спасать ее в переворот-то? Вон они, не так уже далеко были, партизаны-то, – забыл сгоряча Емельян Спиридоныч, что было Макару в ту пору пятнадцать-шестнадцать лет – вояка еще зеленый.

Сам же сообразил, что сказал глупость, добавил уклончиво:

– Ничо, не пропадем пока.

– Это – как сказать. Я вон стретил вчера Елизара Колокольникова, он говорит: «Передай, – говорит, – отцу, чтоб нынче в пахоту не нанимал никого». Гумага какая-то ему пришла от начальства. «Сами, – говорит, – управляйтесь».

Емельян Спиридоныч опять невесело задумался. Потом озверел вдруг:

– Ты скажи ему, чтоб он не совал нос куда не надо! А то я его вместе с гумагой энтой в Баклань спущу. Председатель… – матюкнулся и полез на печку отсыпать пропитую ночь. Не стерпел и еще подал оттуда: – Хлебушка им дай, а людей не нанимай!