Испанская роза - Басби Ширли - Страница 17

— Мне кажется, это отвратительно! — не сдержавшись, крикнула Мария. — Ты не имеешь права так обращаться с ним. Это жестоко и бесчеловечно!

Диего прищурил глаза, внимательно посмотрел на сестру и спросил мягким, почти вкрадчивым голосом:

— Откуда вдруг такая забота о Ланкастере? Или это не вдруг?

Поняв, что ее заступничество может больше навредить англичанину, нежели помочь ему, Мария попыталась успокоиться.

— Это совсем не то, что ты думаешь, — сказала она уже другим тоном. — Просто.., просто, мне кажется, что ты мог бы найти более подходящий случай для.., демонстрации своих боевых трофеев.

— То, что ты думаешь, значения не имеет, не так ли, сестренка? Не забывай, что хозяин в этом доме я! И раз я решил показать англичанина гостям, то поступлю так, как хочу, нравится тебе это или нет. Понятно?

В такие моменты Мария почти ненавидела брата, но, чтобы не накалять обстановку, постаралась взять себя в руки и, глубоко вздохнув, бросила в ответ:

— Да! — Затем резко повернулась на каблуках и быстро вышла из комнаты.

Она так ждала этого праздника, но после разговора с Диего потеряла к нему всякий интерес. Чем бы она ни занималась, Мария думала о зеленоглазом невольнике, посаженном на цепь, и, слушая, как соседи и друзья шутливо поздравляют Диего, как отпускают ехидные замечания в адрес англичанина, она чувствовала, что ее захлестывает волна жалости и сострадания. Но только поздно вечером, когда гости начали разъезжаться, она заставила себя пойти на задний двор. К счастью, англичанина там уже не было, и, тяжело вздохнув, Мария опустилась на каменную скамью.

Праздничные гирлянды маленьких фонариков украшали все вокруг; причудливые тени играли на каменных плитах двора и цветущих кустарниках, живописными группами растущих вокруг дома. Здесь было прохладно и намного спокойнее, только изредка сюда доносились отзвуки громкого смеха или разговора, рассыпаясь звонким эхом в прозрачном воздухе тропической ночи. Но Марии не удалось побыть в одиночестве — не успела она присесть, как, к своему огорчению, увидела дона Клементе, направлявшегося к ней семенящей походкой. Мария встала, отчаянно пытаясь найти благовидный предлог, чтобы избавиться от него. Но на ум, как назло, ничего не приходило, и, заставив себя улыбнуться, она вежливо спросила:

— Вышли насладиться ночной прохладой, сеньор? Дон Клементе был хрупкого сложения, довольно приятной наружности; он обожал заниматься собственным гардеробом и, как ветреная кокетка, радовался новым нарядам, которые всегда были украшены большим количеством кружев и лент. Единственный наследник состояния и титула могущественного отца, он в свои двадцать семь лет ни в чем не знал отказа. Стоящая перед ним девушка была, наверное, единственной, кто посмел так серьезно ранить его самолюбие. Будучи о себе самого высокого мнения, дон Клементе был уверен, что она, хоть и с опозданием, но осознала, какую непоправимую ошибку совершила, отвергнув его, и теперь готова любым способом загладить свою вину перед ним.

— Я бы хотел насладиться, но.., не ночной прохладой, — вкрадчиво ответил дон Клементе, и самодовольная улыбка заиграла на его губах. Он взял руку Марии в свою и страстно приник к ней губами. — Вы так прелестны. Какое несчастье, что я не понял этого в Испании. Если бы я заметил это тогда, то простил бы вам многое и, наверное, не женился на этой гарпии Луизе. Конечно, в моей женитьбе есть своя выгода, но это не значит, что вы и я… — Голос его дрогнул, а взгляд похотливо заскользил по ее фигуре, остановившись на глубоком вырезе платья. — Если мы понравимся друг другу, я думаю, мне удастся договориться с вашим братом так, что это будет выгодно нам обоим.

— Что? — Мария широко открыла глаза. — А вы думаете, донья Луиза тоже найдет в этом выгоду? — Наивные нотки в ее голосе не могли обмануть дона Клементе. Улыбка моментально исчезла с его лица.

— Вы совершаете большую глупость. Не забывайте, кто я, как я знатен и богат. Многие женщины сочли бы за великую честь попасть под мое покровительство.

Мария мягко высвободила руку и несвойственным ей слащавым голосом заметила:

— Вот и предлагаю вам выбрать одну из них.

Злобно взглянув на нее, дон Клементе повернулся и стремительно направился к дому. От нервного напряжения руки Марии мелко дрожали. Господи! Она опустилась на скамейку. Слава Богу, что он поцеловал только руку. Мария непроизвольно вытерла ее о шелковую юбку, словно пытаясь уничтожить всякое воспоминание о мерзком прикосновении. Внезапно до нее донесся слабый шорох, и, повернув голову, она замерла от неожиданности. Из-за большого куста показался англичанин. На его шее блестел широкий металлический ошейник, руки были закованы в кандалы, тяжелая цепь тянулась от ошейника к кандалам и была прикреплена к железному столбу, надежно вбитому в землю. Цепь была коротка, и невольник не мог далеко отойти от столба, но ничто не мешало ему стоять, свободно расправив широкие плечи. Несмотря на то что на нем были только полотняные поношенные штаны, доходившие до колен, а голое тело сплошь покрывали рубцы и ссадины, весь его вид говорил о непреклонном характере.

Их разделяло небольшое расстояние, и презрительный взгляд усталых зеленых глаз встретился с испуганным взглядом ярко-синих. По случаю демонстрации Габриэля гостям его вымыли, побрили и аккуратно подстригли. Мария с интересом рассматривала его. Хотя он и провел в неволе почти десять месяцев, но по-прежнему был очень красив, а исхудавшее лицо и обострившиеся скулы только подчеркивали благородство черт. Сердце ее забилось сильно-сильно, и, поднявшись со скамьи, Мария медленно направилась к нему. Всматриваясь в его дочерна загоревшее лицо, она мягко сказала:

— Я и не знала, что вы все еще здесь. Я думала, Диего отослал вас обратно.

— А мне кажется, что вы были бы уступчивее и намного сговорчивее со своим обожателем, если бы не знали, что я здесь.

— Это гадко. Вы не имеете права так говорить! Габриэль усмехнулся.

— Я еще должен думать, как и что вам сказать? А что вы мне можете сделать? Я столько пережил и испытал в плену у Дельгато, что хуже и придумать нельзя.

Понимая, что бессмысленно продолжать этот разговор, Мария посмотрела на него с болью и обидой и, не сказав ни слова, пошла к дому. Габриэль, не отрываясь, смотрел ей вслед, и что-то похожее на сожаление было в этом взгляде. Он горько усмехнулся. О чем ему сожалеть? Она обыкновенная испанская потаскушка, да к тому же из рода Дельгато. И хотя ему казалось, что он с презрением выкинул из головы все мысли о ней, с того вечера образ Марии начал преследовать его. По ночам, долгими часами ворочаясь на пропитанной потом соломенной подстилке, он представлял Марию такой, какой увидел в тот вечер, и взгляд ярко-синих глаз вызывал в его груди странное стеснение, а изгиб губ будил чувства, которые, как ему казалось, давно умерли. По утрам, когда она проезжала верхом мимо хижин невольников, кровь бросалась ему в голову. Все это было странно и непонятно.

Утром следующего дня Диего отправился провожать гостей в Санто-Доминго, и в доме опять воцарились мир и спокойствие. Но на плантациях дело обстояло иначе. В конце августа и начале сентября начал быстро созревать сахарный тростник, и надсмотрщики подгоняли измученных жарой, недоеданием и болезнями невольников, заставляя их работать все больше и больше. Свист кнута и ругань слышались все чаще.

Однажды утром, лежа на грязной подстилке, Габриэль слушал, как в предрассветном тумане замирает далекий стук копыт, но бормотание и стоны людей, деливших с ним жалкий кров, отвлекли его; шум становился все громче и громче — это Хуан Перес пинками и тычками будил рабов. Неожиданно для самого себя Габриэль вдруг осознал, что настал предел его долготерпению и он не в состоянии пережить еще один день таких унижений, такого жестокого обращения. Он не строил заранее никаких планов, все силы уходили на то, чтобы выжить и своей смертью не доставить удовольствия Диего и его подручным. Но сейчас в голове стучала только одна мысль — теперь или никогда. Жить по-человечески или умереть! Либо надо оказать сопротивление, либо его гордость и воля будут сломлены навсегда. “Нет сил терпеть, — думал он, — я скорее умру, чем позволю себе еще хоть день прожить в этих скотских условиях”.