Анатолий Тарасов - Горбунов Александр Аркадьевич - Страница 59

«Игра, завершившаяся со счетом 15:4 (6:0, 7:2, 2:2), — писал «Советский спорт» в отчете о калининском матче, — не заслуживает того, чтобы о ее ходе рассказывать подробно. Слишком уж очевидным было превосходство наших хоккеистов. Отсутствие лидеров — ведущих игроков ЦСКА — не ощущалось: и без них чемпион страны выглядел уверенно и мощно… Матч длился дольше обычных двух часов. То и дело игра останавливалась. И надолго. Всякий раз в моменты силовых схваток канадцы всей шестеркой пускались врукопашную. Был момент, когда канадский вратарь ринулся с кулаками на судью Л. Гусева… Судя по всему, проведение таких крупных соревнований еще рано поручать спортивным организациям Калинина».

Последняя фраза газетного отчета — наглядное свидетельство того, что Тарасову удалось сохранить в тайне свою задумку. Он называл акцию «укрощение канадцев». Всё взял на себя. Никогда не понимал тренеров, которые говорили ему, что игроки его команды проявили недисциплинированность, ввязались в драку, а он, тренер, дескать, ни при чем. «В команде, — отвечал Тарасов, — всё должно делаться с ведома тренера. И если хоккеист — пусть и в малом — допускает отсебятину, он способен и крупно подвести команду и тренера».

По прошествии времени Тарасов рассказывал и о том, как он спланировал калининский матч: «Очень мощное, в галоп, начало, в первом периоде звенья добиваются результата. Далее продолжаем наращивать темп и в конце второго периода, когда соперники чуть подустанут, бросаем вызов канадцам». «Я, — рассказывает Юрий Королев, — был на том знаменательном матче ЦСКА с канадским клубом в Калинине, о котором Анатолий Владимирович так подробно и правдиво рассказывает в книге. Помню, как он попросил моего коллегу, сотрудника кафедры хоккея Института физкультуры Льва Гусева: “Ты у нас судья международной категории. Так вот, у меня к тебе большущая просьба: свистни два раза — в начале матча и в конце матча. А в остальном мы разберемся с канадцами сами”».

Даже не с суперсерии-72, а с пришедшихся на более позднее время матчей ЦСКА в Канаде, в частности с «Монреаль Канадиенс», началось взаимопроникновение двух хоккейных школ и стилей. Канадской, подавляющее большинство учеников которой с детских, юношеских лет изо дня в день привыкали к игре индивидуальной, жесткой, порой чрезмерно грязной. И созданной им, Тарасовым, отечественной школы хоккея, созданной, к месту будет сказано, с нулевой отметки и предъявившей миру игру высокоскоростную, атлетичную, с необходимым набором силовых приемов, но в то же время умную, основательно базировавшуюся на принципах коллективизма, «колхозную», как любил говорить сам Тарасов.

«Однако при таком хоккее, при игре в одно касание, спортсмен, отдающий пас, часто остается в тени (особенно в глазах неквалифицированных зрителей), и потому на такую манеру игры могут идти не все спортсмены, а только те, кто ради общего успеха согласен быть как бы на втором плане, только те, у кого хороший, добрый характер. Кто, перефразируя Константина Сергеевича Станиславского, любит не себя в хоккее, а хоккей в себе.

Я твердо убежден, что подлинный коллективизм в современной классной хоккейной команде возможен только в том случае, когда в ней, в этой команде, играют добрые, умные, хорошие и скромные люди, умеющие уважать и любить своих товарищей, люди, которые всегда готовы бескорыстно прийти на помощь другу».

Последний абзац — не набор идеалистических штампов, а твердое убеждение Тарасова.

Он не верил в саму возможность ревизии методов ведения игры в Северной Америке и в появление в клубах НХЛ советских хоккеистов. Тарасов считал, что в Канаде и США будут следовать раз и навсегда выбранной игровой модели, а хоккеисты из советских команд не сумеют в эту модель вписаться. И в обратную сторону — из Северной Америки в СССР — дороги у заокеанских хоккеистов, полагал Тарасов, нет. Он, разумеется, имел в виду не уровень оплаты труда игроков, в те времена несопоставимый, а способность канадских игроков адаптироваться к невероятным для себя физическим нагрузкам, наступить на горло индивидуальной песне и согласиться с принципами коллективного хоккея, подчиняющими личность команде, но в то же время — парадокс! — позволяющими реализовать себя, продемонстрировать свои самые сильные игроцкие качества и спрятать слабые.

На определенном этапе тренерской деятельности Тарасов не верил в возможность встреч с канадскими профессионалами. Но мечтал об этом всегда, рассуждая о самой возможности таких встреч: «Они будут беспроигрышны: выиграет мировой хоккей… Хоккей обогатится — две далекие друг от друга школы сблизятся и позаимствуют друг у друга наиболее привлекательные черты. Два хоккея станут двумя ускорителями друг друга».

Взаимопроникновение двух школ — традиционной канадской и тарасовской — пошло на пользу только родоначальникам хоккея. Они действительно взяли на вооружение всё лучшее, добавили к своему, убрав из него лишнее (грязь и жестокость), и принялись развивать новое направление в своем хоккее. В СССР же, а потом и в России, особенно в новейшей ее истории, в хоккейном развитии остановились, замерли на одной точке, предав почти полному забвению фундаментальные тарасовские наработки и взяв из заокеанского опыта лишь примитивные методы ведения игры, от которых там со временем отказались. Крупнейшие турниры, и в первую очередь Олимпийские игры, ради которых в НХЛ устраивались перерывы, с пронзительной наглядностью продемонстрировали, кто есть кто в современном хоккее, кто чем дышит и где пребывает Россия, фактически отказавшаяся от заданного Тарасовым направления.

Призывы копировать Тарасова нелепы. Он сам всегда резко выступал против попыток копирования. Но забвение тарасовских идей, отказ от их развития уже аукнулись на международной хоккейной сцене. В наш — тарасовский! — хоккей, на более высоком, понятно, качественном уровне, заиграли канадцы, американцы, финны и шведы.

Коммуникабельный, когда дело касалось любимого хоккея, Тарасов легко сходился с людьми, вне зависимости от их статуса в обществе. С одинаковой легкостью и непринужденностью общался он с обыкновенными болельщиками, в частности со знаменитой армейской поклонницей Машкой, и с министрами обороны. Но мир хоккея был для Тарасова особым миром. Все струны в нем напрягались, если появлялась возможность для общения, причем плотного, с представителями хоккея Канады и США.

В сентябре 1968 года Федерация хоккея Финляндии, проведав о проблемах, возникших в отношениях между Федерацией хоккея Швеции и ЦСКА, пригласила армейский клуб к себе в гости на товарищеский матч с командой ХИФК. Шведы, к сожалению для Тарасова, нарушили договоренности о совместном проведении тренировочного сбора и товарищеских игр, и финны оперативно заменили соседей по региону.

ЦСКА необходимо было в преддверии чемпионата страны, после напряженных матчей турнира на призы «Советского спорта» сменить обстановку, перевести дух и расслабиться. ХИФК в простеньком матче был обыгран 12:3. Финны создали для ЦСКА все условия для тренировок и отдыха. Безупречность организации сбора Тарасова поражала. Гостей поселили в уютном загородном мотеле. Тренеры и игроки вволю попарились в бане, желающие покатались на катерах по озеру, для любителей рыбной ловли нашлись необходимые снасти, а грибников Тарасов сам повел в лес. «За шестьдесят минут чистого хоккейного времени, — вспоминал потом Тарасов, — собрали три корзины отборных белых грибов». Вместе с тогдашним врачом ЦСКА Алексеем Васильевым Тарасов приготовил ужин. Работники мотеля, попробовавшие блюдо вместе с хоккеистами, назвали его «грибами по-русски».

Тарасов и грибы — история отдельная. Как, впрочем, и Тарасов и баня. А сейчас о другом. Тогда, во время короткой поездки в Финляндию, у Тарасова состоялась «необыкновенная и интересная» встреча с известным канадским хоккеистом Карлом Брюером (в советской прессе и в хоккейной энциклопедии, изданной в Москве в 1990 году, он именовался «Бревером», так его звал и Тарасов). У Брюера завершился контракт в НХЛ, и он работал в Финляндии играющим тренером ХИФКа.