Записки динозавра - Штерн Борис Гедальевич - Страница 24

Но это – пока. Скоро Степаняк-Енисейский им надоест, и они начнут разносить зал.

За окнами уже темно, но луна еще не вышла из-за угла. Наверно, пока я здесь спал, прошел целый мертвый час, а два мертвых часа днем – это гарантированная бессонница до утра.

– Как вы себя чувствуете? – спрашивает Леонард Христианович, не отрываясь от бумаг.

– Ничего, полегчало. Помолодел.

– Странно, как это вы поддались гипнозу? Что вы на меня так смотрите?

Читать его мысли несложно, но, если Гланц в самом деле читает мои, то пусть позовет сюда ученую царицу этого дома. Я ей должен кое-что сказать…

Не зовет. Сидит, пишет.

Где же его хваленое ясновидение? Он даже не предвидит, что произойдет через десять минут.

Леонард Христианович моложав, хотя ему под пятьдесят. На дьявола не похож… Куда ему! Это его послевоенное поколение ударилось в фантастику и падало ночью с голубятен, наблюдая первый искусственный спутник Земли. Это странное, задумчивое, молчащее, наблюдающее поколение, уставшее от обещаний и вранья. Следующие уже горлохваты, вроде Дроздова и Белкина. А у Леонарда Христиановича на лице застыло тихое обиженное недоумение: как же так – дельфины так и не заговорили, Тунгусский метеорит не нашли, снежного человека не поймали, на Марсе яблони не зацвели, летающие тарелки перед домом не сели… А так хотелось!

В общем, Леонард Христианович у нас «неудачник». Однажды это слово было произнесено с высокой трибуны в том смысле, что при развитом социализме могут существовать отдельные неудачники. Слова, сказанные на таком уровне, поднимаются до философских категорий, но термин «неудачник» нам так и не потрудились объяснить. Сочинять же новые слова я не умею, а объяснять старые – последнее дело. Неудачник – и все. Существуют так существуют. Леонард Христианович один из них. Ему самую малость не хватило чувства юмора, чтобы его душа смогла совершить качественный скачок, выйти из детства и эволюционировать в хомо сапиенса сапиенса – тогда у него в жизни все получилось бы, а детские мечты остались бы мечтами. Он не вышел из детства и продолжает галлюцинировать на ходу, потому что дети не умеют смеяться над собой. Самоирония, как зуб мудрости, проявляется к годам восемнадцати как защитная оболочка души от суровых условий существования. А если не появится – беда!

Беда! В Бога они не верят, потому что в детстве им сказали, что Бога нет, но их сжигает такое желание «наукообъяснимых» чудес, что все они какие-то не в себе… Нет, нет, они талантливы, учены, работоспособны и вообще хорошие ребята, но, черт их знает, им вынь да положь снежного человека или внеземного пришельца. Если сказать таким людям, что над Тунгуской взорвался внеземной космический корабль, то они задумаются на всю жизнь и у них произойдет несварение мозгов.

В них дьявол сидит и толкает на благоглупости. Возможно, наиболее сумасшедшим из них все же следует выделять трехкомнатные лаборатории?

Пока я разглядываю Леонарда Христиановича, Татьяна с царицей Тамарой закурили по второй сигаретке и оживленно беседуют. На сцене у Степаняка-Енисейского продолжается словесный понос. Если бы я выступал перед мотоциклистами (а их надо воспитывать, иначе всем нам – кранты!), то сказал бы им так:

«Ребята, следите за регламентом и оборвите меня двупалым свистом, в бабушку и в Бога душу мать, если я не уложусь в пять минут. Вообще, обрывайте говорунов. Пять минут им на выступление, а потом – в шею! Никому не давайте себя обманывать, не давайте вешать лапшу на уши и заговаривать себе зубы, потому что зубы потом болят еще больше. Теперь самое главное: знаете ли вы, что человек отличается от животного чувством юмора? Духовно эволюция работает именно в этом направлении. Вот все, что я хотел вам сказать. Это важно. Подумайте над этим. Сколько времени прошло? Ровно одна минута. Я уложился в регламент. Спасибо за внимание».

Они мне аплодировали бы.

Интересно, о чем могут говорить между собой эти пепельницы? Знакомы они давно, но только сейчас нашли общий язык… Ох, этот альянс меня настораживает!

Мой голубой воздушный шарик бросает наблюдение за Леонардом Христиановичем и улетает в вестибюль подслушивать… Понятно. Они говорят о женихах.

– Ты когда замуж выйдешь, старая вешалка? – вопрошает Татьяна. – Пора о душе подумать.

– Наверно, осенью, – вздыхает царица Тамара. – Мужика уже приглядела, но его надо брать. Лень. Лето еще погуляю. А ты?

– Завтра.

– Шутишь?

– Нет. Обещала деду.

– Блеск! В первый раз в первый загс! Кто же этот несчастный? Дроздов?

– Импотент, спился, – отмахивается Татьяна.

– Бедняжка… Никогда бы не подумала. Кто же?

– Еще не знаю. Давай решать.

– Где? Здесь?

– Да. Сейчас.

– Шутишь! – восхищается царица Тамара.

– Не шучу. Кого посоветуешь?

– Выходи за токаря Тронько Андрея Ивановича. Ничего мужик. К нему в ЦК прислушиваются.

– Сама за гегемона выходи. Он с тебя стружку снимет.

– Это точно, – вздыхает царица.

– Владислав Николаевич меня десять лет добивается, – раздумчиво произносит Татьяна.

– Нет! Не нужен тебе бессмертник, у тебя дед есть. Владика оставь мне. Владик мой, но он еще ничего не знает. К осени его окручу. Буду не блядью, а женой академика.

– Я тебе помогу! – загорается Татьяна. – Он меня слушается.

– Сама справлюсь, только не мешай.

«Ага, – думаю. – Значит, Владик уже пристроен».

– Есть! – вскрикивает царица Тамара. – Нашла тебе жениха! Выходи, Танюха, за марсианина!

– За какого марсианина? – не понимает Татьяна, хотя я сразу понял.

– За Космонавта! Разведенный он. Да нет, с этим делом у него все в порядке, а с женой он разошелся еще до Марса, но развод не оформил, потому что для Марса нужна чистая анкета. А с Марса вернулся весь из себя задумчивый… Его надо развеселить. Ну, задумался парень, бывает. Расшевелить надо. Первый жених в стране! Все точно известно. Без квартиры, неустроен, жрет в столовках, ездит в автобусах… Все бабы перед ним в штабелях, а ты? Бери его к деду, будет у вас жить. Я бы сама за него, но это не мой размер. Не мое. Сделаем так… Ты его завтра в Гагры! Я тебе даю на прокат свой французский купальник – не купальник, а два шнурка, из него все вылазит. Выйдешь на пляж, он вмиг про Марс забудет!

– Какой пляж зимой?

– Да, верно… зима. Делаем так… Блеск! Ты его в Домбай на горные лыжи! Солнце, снег, а ты на лыжах в моем купальнике! Катишь, значит, с горы, он за тобой. Ты падаешь в снег…

– Какой Домбай… Бред все это.

– Да. Бред. Значит, так… Тронько на завтра заказал парную. Они с Космонавтом собрались париться. С пивом. Делаем блеск и нищету куртизанок! Все просто, и ни один мужик не выдержит. Делаем так… Я им спутаю время. Топим баньку. Я топлю, ты готовишься. Приезжает Космонавт в охотничий домик, а ты его встречаешь с веником, с пивом и в моем купальнике. Он, конечно, обалдевает, а ты объясняешь, что у нас в Кузьминках все, как в Европах. И паришь его. А потом он тебя… – следует неприличный жест. – И все.

– А Тронько куда деть? – обалдевает Татьяна. – Потом и Тронько приедет. Его тоже парить?

– Это моя забота. Андрея Иваныча я беру на себя. Ты отдаешь мне купальник, приезжает Андрей Иваныч, я его парю, а он снимает с меня стружку. Тут и думать нечего. Решили! Идем!

Татьяна с царицей гасят окурки и входят в кабинет. Успеваю заметить, что Леонард Христианович по уши в царицу влюблен и жутко рефлексирует в ее присутствии – члены отнимаются и на лице пятна. Представляю, что может делать с мужиками одна такая красивая стерва в небольшом академическом городке. И еще как делает! Две стервы здесь не уживутся. Две стервы на один городок – это стихийное бедствие, как два встречных циклона, создающие ураган. Пусть одна живет в Кузьминках, а другая в Печенежках – тогда полный порядок. Ишь, что задумали: окрутить марсианина!

– Тебе плохо, дед? – настороженно спрашивает Татьяна.