Эфиоп, или Последний из КГБ. Книга II - Штерн Борис Гедальевич - Страница 6

«Разве это не обман? — подумал Гамилькар. — Chest un escamotage, qui ne ressemble nullement a la maniere d'agir d'un grand homme.[19] Если человек тебе лжет, сделай вид, что поверил лжи, и обмани его».

Гамилькар не был черным расистом, но все же не переносил, когда дорогу ему перебегала белая кошка. «Все-таки надо его пощупать», — решил Гамилькар и па прощанье больно ущипнул Муссолини за задницу.

Муссолини вытаращил глаза и никак не ответил. Гамилькар вышел из резиденции, вытирая пальцы носовым платком. Задница у дуче была тугая, как бегемотова кожа, но он сумел ущипнуть больно. Такая задница могла использовать всю Африку как гальюн. Дуче следовало убить.

ГЛАВА 6. Компромат

Майор Нуразбеков вернулся к столу, закурил новую сигарету и вынул из голубой папки отпечатанную страницу:

— Ну, пожалуйста… Сами на компромат напросились. Вот, например… Это вы сказали в ноябре позапрошлого года в пьяной компании: «Брежнев умер, и мне что-то нездоровится»? И все вокруг смеялись при этом.

— А что тут смешного? — прикинулся Гайдамака. — Ничего смешного не вижу.

— Вот и я не вижу. Ну, про Брежнева — это еще туда-сюда, сойдет, пропустим мимо ушей, Брежнев — уже пройденный этап. А вот что это вы несли в ресторане «Подсолнух» насчет пана Щербицкого? Какая у него жопа? Напомнить? «Жирная» — так вы сказали. Хороший, мол, амортизатор для наших дорог… А вот перл: «Везде дураки засели, ряхи отъели, гнать их надо сраной метлой». Это как?… Или вот интересная цитатка: «Сквегной догогой идете, товагищи!» Кто это сказал после партхозактива? Кого это вы «пегедгазнили»? Кого перефразировали?… Молчите?… Да, а почему ваши дорожные рабочие бастуют, как на гнилом Западе? А вы им за это «андроповку» выставляете и обедами кормите. Да за такие выступления плюс за поддержку забастовки плюс за скрытый саботаж с вами в 37-м, знаете, как поступили бы?… Что прикажете делать с этим компроматом? Распустились, ядри вашу творческую интеллигенцию! Ну, положим, вы не творческая интеллигенция, а рабочая кость — тем более! — Майор Нуразбеков потряс компрометирующей бумагой, смял ее и швырнул Гайдамаке. — Читайте, читайте! Так и быть, дарю! Используйте ее по назначению.

Гайдамака расправил бумагу и принялся разбирать куриный почерк майора. Так, почитаем, что о нас пишут в КГБ…

«нтсвтск прпгнд гтц»

Ясно: «антисоветская пропаганда и агитация»… Этот майор Нрзб писал без гласных и заглавных букв, как древний еврей, хоть и слева направо. Почерк был не куриный, а еще круче — вроде двойной колючей проволоки вперемешку с зигзагами кривой сердечной аритмии.

«жрн жп пн щрбцкг…», «врн дрг дт тврщ», «бржнв…», «ндрпв…», «чрннк…» и т. д.

Про жирный амортизатор пана Шербицкого все правильно записано. И про Брежнева, и про Андропова, и про Черненко — все верно. Нет, все-таки наши чекисты сейчас хорошо работают — культурно, грамотно, чужих слов не шьют. Что было, то было — все это Гайдамака не один раз вслух говорил на людях, будто его черти за язык тянули. Постой, помолчи, послушай, что говорят другие. А то, что товарищ майор любезно подарил ему компромат на подтирку, — хороший признак. Значит, не нужен уже компромат майору? Целый час уже прошел, даже больше. Наверно, сейчас отпустит домой с Аллахом. Скажет: «Идите и не грешите, товарищ Гайдамака! Эй, Вова, кто там у нас следующий?» Отпустит, отпустит, куда он, сука, денется? Напугал пациента для профилактики и отпустит. За длинный язык сейчас не сажают — если, конечно, язык не подкреплен делами. Слово и дело надо различать, не при Бироне живем, а, слава Богу, при Константине Черненко. Он же, Гайдамака, конечно, в жизни всякое языком молотил, но никогда ничего такого не делал в смысле опасности для нашего социалистического отечества. Наоборот: хай живэ социалистический лагерь! За длинный язык сейчас не сажают, а просто выгоняют с работы. Да он и сам уйдет, надоело дураком прикидываться. Так, глядишь, не заметишь, как в дурака превратишься — привычка, как известно, вторая натура. Сам, сам подаст заявление и уедет в Нижневартовск за длинными сторублевыми купюрами с портретом отца-основателя в овале. Или в Нарым. Или в Надым. Там тоже дороги плохие и дураков хватает. Интересно, кто там следующий после него на допрос к товарищу майору? Кому там на 12.00 назначено?

Ох, и подотрется он той компрометирующей бумагой — подотрется как надо, с большим мазохистским удовольствием — даже Гаргантюа с Пантагрюэлем, знавшие в этом деле толк, такими бумагами не подтирались — куда им! — и воду за собой три раза спустит, чтоб уж концов от той поганой бумаги не осталось. Все-таки подлец Скворцов. Сволочь. Настоящий хрен из-за бугра, все про него выложил! Впрочем, у американских шпионов свои резоны. А может быть, и не Скворцов раскололся? Откуда Скворцову знать, какой амортизатор у пана Щербицкого, если про жопу Щербицкого Гайдамака при Скворцове не распространялся? Где ж это он разболтал государственную тайну?… Вспомнил: в районной прокуратуре!

«Вышинский, сука, раскололся! Не выдержал допросов при ясной Лупе! — догадался Гайдамака. — И про забастовщиков только Вышинский знал. Вот кто после меня придет на допрос — Семэн с Мыколой. А эта говняная бумага — всего лишь черновая выписка из протокола допросов районного прокурора Вышинского. Апрельские тезисы. У майора таких бумаг — хоть задом ешь. А „Дело“ с американским шпионом в унитазе никак не утопишь».

— Коньяк с Иваном Трясогузом где пили? Здесь у нас внизу, па углу Маркса с Привозом? — спросил майор.

«Все знает! — обалдел Гайдамака. — Следил он за нами, что ли?… Недаром Ванька предупреждал!»

— А вы что думаете? — читал мысли майор Нуразбеков. — Думаете, я тут на чердаке сижу и ничего не знаю? Высоко сижу, далеко гляжу! У меня долг службы такой — все знать. Думаете, я тут с вами в допросы начну играть, жилы из вас тянуть и по морде бить? Много чести! Отвечайте: какой коньяк пили? Молдавский?… Молдавский, молдавский, чую! Амбре какое! И охота вам по такой жаре такую дрянь пить? Вы два но сто выпили, а Трясогуз, конечно, сразу целый стакан засосал?… И объяснил, что в КГБ нужно дураком прикидываться?

«Ох, и вумный монгол!» — ужаснулся Гайдамака:

— И «Красной Шапочкой» закусили, волки?… Завидую я вам, птички божьи. Сейчас бы мне принять грамм сто пятьдесят армянского коньячка и в постельку на бочок.

— С какой-нибудь Красной Шапочкой, — с опаской пошутил Гайдамака.

(Еще шутит!)

— Оно бы не плохо, по мне сейчас не до Красных Шапочек. Выспаться хочу. А тут сиди с вами.

— Что, плохо с похмелья? — от всей души посочувствовал Гайдамака, страстно желая перевести разговор с опасного пана Щербицкого и сквегной ленинской дороги к нейтральным красным шапочкам и молдавскому коньяку. — Так я могу за бутылкой сбегать!

Гайдамака с готовностью хлопнул по своему карману и тут же с досадой вспомнил, что все деньги в спешке отдал Андрюхе Лукьянеико, ни рубля себе не оставил, даже на обратную дорогу.

— Ну-с, и где мы будем распивать эту вашу бутылку? — очень заинтересовался майор Нуразбеков. — В женском туалете, что ли? Или прямо здесь, на моем рабочем месте?… Вы что думаете, я тут по ночам в КГБ коньяк распиваю и пульки расписываю? — рассердился майор. — Работаю я здесь! Ночные допросы веду при ясной Луне, бля! Разбирайся тут с вами! Вы летописи писали когда-нибудь?

— Я не понимаю, о чем вы спрашиваете, — сказал Гайдамака.

— А вот о чем. — Майор вынул из голубой папки очередной лист и прочитал: — Называется так: «Летопись, от».

— От кого? — спросил Гайдамака.

— Просто: от. «От» — и все. Часть речи такая, вроде «бля». Засорение языка. Летописец ставит «от» в конце каждой фразы или периода, как выдох.