Дракон Золотого Руна (СИ) - Башибузук Александр - Страница 35

Но раскаиваются. Глубоко раскаиваются — вон какие морды повинные. Черт, придется исходить из того, что стражники приходили за нами.

— Идите убогие, пока я добрый… — я прогнал взмахом руки разом повеселевших соратников и пошел на мостик приобщатся к морской науке.

Пролив Па?де — Кале — или как его еще называют: Дуврский Пролив, мы уже прошли и теперь чапали по Ла — Маншу, или как говорят бриты: по Английскому каналу. А если еще точнее, шли по заливу Сена. Особой разницы я не заметил, но вода стала гораздо мутнее — из?за впадающей в залив реки. Как вы догадались, река называется Сена. По левую руку оставался порт Харфлер. Его едва было видно, над водой стелилась туманная дымка, да и ушли мы довольно далеко от берега. Я грешным делом поискал на карте Гавр, этот крупный порт как раз расположен в устье Сены, но не нашел — нет его еще, лет через сто только появится. Или около того — история явно не мой конек.

Внук почившего в бою папаши Тильгаута, занял освободившееся штурманскую должность по наследству и лоцию этих мест знал на зубок — дед вбил в голову намертво, но к сожалению, знания оставались большей частью теоретические, поэтому мы решили не рисковать и уйти подальше от побережья.

К обеду туман развеялся и стало припекать солнышко. Ветер усилился, но к счастью, сохранял попутное для нас направление. Шебека чуть кренясь на левый борт с легкостью резала волны, впечатляя своей скоростью. Я прикинул, что если и дальше с ветерком будет везти, то до Нанта — крайней точки нашего путешествия, мы доберемся за дня четыре. Ну, а у Шербура — последней промежуточной остановки, будем завтра поутру. В крайнем случае, пополудни. Хотя, как раз, мне в этом городишке останавливаться совсем не хочется. Там еще Нормандия, считай вражеская территория. Один черт знает, что может случиться, особенно учитывая наши 'подвиги' в Дьеппе. Голубиную почту еще никто не отменял. Послали депешу, однозначно. Да и вообще, я считаю, что мое путешествие не осталось без внимания; шила в мешке не утаишь, так что спокойно себя почувствую только в Бретани. Там на Паука плюют со спокойной ухмылкой. По крайней мере, хочется в это верить.

Пообедал наскоро, здоровенным — с локоть величиной, ломтем хлеба с паштетом из рубленых яиц, ветчины и трюфельного масла. А запил все кувшином великолепного грушевого сидра. Пока хватит, тем более некогда мне. За штурвалом стою — дело весьма ответственное и приятное. Хотя и тяжелое. Да и штурвалом, это устройство особенно не назовешь. Сам я только задаю направление, а рулят два здоровенных матроса, таская по мостику здоровенную хрень, что?то вроде румпеля*. Ничего, построю новый корабль — на нем и появится, тот самый, всем знакомый по фильмам про парусный флот, красивый и элегантный штурвал. Обязательно — это я про корабль новый… и про штурвал, соответственно, тоже.

Румпель — рычаг для поворачивания руля вручную или механическим приводом.

Клаус, как?то разом отошел от морской болезни и ошивался рядом со мной. А потом не утерпел и задал очередной вопрос, поинтересовавшись: а уместно ли, целому барону, блестящему командиру лейб — гвардии и прочая, на глазах у подлого люда так позориться, руля вот этой странной штуковиной.

Пришлось отвечать…

— Представь себе, что ты командир кавалерийской эскадры.

— Я? — недоуменно переспросил Клаус, а затем видимо представив такую блестящую перспективу, гордо согласился. — А что? Я могу ваша милость.

— Тебе надо вести ее в атаку. По ходу перестраиваться, отдавать команды и вообще очень много всего. Так же?

— Ну да, монсьор, — немного приуныл парень.

— Ты храбр, благороден, готов крушить врагов в капусту, но вот со знаниями у тебя пока не очень. А сержант, старый служака, все это прекрасно знает, но он всего лишь сержант и вести эскадру в бой, ну никак не может, ведь есть ты. К тому же, к примеру, он подлого сословия. А вести надо, если не сейчас, то в скором времени. Как выйти из положения?

— Как? — озадачился Клаус. — Ну… надо срочно научиться? Так монсьор?

— Правильно, мальчик мой. А учится надо с самых азов. Вот я и учусь. И это совсем не зазорно, ибо командир знающий воинскую, а в данном случае — корабельную науку хуже своих подчиненных, вовсе не командир, а фигляр ряженный. Понятно?

— Ну да, монсьор, — согласно кивнул головой Клаус, а потом замялся. — А это… а если…

— Тоже порулить хочешь? Ну, давай… становись рядом…

Вот так, не только клинком махать приходиться, но и педагогический талант проявлять. Но ничего, главное зерна падают на благодатную почву. Иоста потерял по собственной глупости, хоть этого постараюсь спасти.

Ветер продолжал усиливаться обещая перерасти в настоящий шторм, к тому же, переменил направление и несмотря на маневрирование нас стало относить к берегу. Течение ветру в этом значительно способствовало. Тудыть его в качель — течение это. Можно было уйти в открытое море, но дело близилось к вечеру, поэтому было принято решение спрятаться в бухте, благо подходящая как раз подвернулась. Верней, не бухта, а относительно спокойный участок воды прикрытый от ветра высоким мысом и цепочкой рифов.

От командования меня отстранили, вежливо дав понять, что пока не по Сеньке шапка. Далее последовало настоящее колдунство — это как для непосвященного, и в скором времени 'Виктория' благополучно бросила якорь. А я направился прямиком в каюту, обмыться и переодеться пред ужином, попутно пообещав себе начертать и заставить моих механикусов отлить настоящий якорь — с лапами, штоком и прочими составляющими. А?то, хрень какая?то вместо него; бесформенная свинцовая чушка с дырой. Стыд один, а не якорь. А в каюте чуть не впал в ступор…

На кровати, скрестив ноги в шоссах моих гербовых цветов и сбив малиновый берет на затылок, сидел какой?то мальчишка и что?то там рукодельничал, мурлыча себе под нос смутно знакомую мне песенку:

— ах тяга к благородным у девушки простой…

— Что за нахрен? — рявкнул я грозным голосом наконец опознав в мальчишке Лидку.

— Ай!.. — девчонка пискнула от испуга и мигом слетела с кровати бухнувшись предо мной на колени. — Простите господин!..

— Монсьор!!! — из боковой комнатушке выскочили близнецы и склонились в поклоне. — Мы вам все объясним монсьор…

— Слушаю? — я как бы особенно не гневался, но грозный вид сохранил.

— Монсьор, это все мы… — начал Луиджи.

— Не она, а мы… — продолжил Пьетро.

— Платьишко у нее совсем пострадало…

— Право дело, не платьишко, а бесстыдство, дырища на дырище…

— Вот мы и осмелились…

— Женского платья?то у нас нет…

— Неча матросне на хозяйскую женщину глядеть…

— Тем более переодеться ей было не в чего…

— Понимаем, грех бабе рядится в мужское платье…

— Но мы отмолим и готовы понести наказание…

— Она не хотела, ей богу не хотела…

— Мы силком заставили…

Лидия прижималась испуганной мышкой к моей ноге и украдкой поглядывала снизу — вверх — видимо уже представляла себя летящей за борт с ядром на ноге. Или что?то вроде того.

Я захотел рассердиться и не смог. Перед глазами как живая встала Франсуа — Франсуаза, которую, порой, я нередко вспоминал. М — да… Экий ты стал сентиментальный бастард Арманьяк. Хотя нет — тут, все просто объясняется. Я добрый. Сентиментальный добряк и ничего поделать с собой не могу, хоть успел зарезать и извести разными другими способами немыслимое количество людей. Натура — она такая, всегда вылезет — как ее не прячь. М — да… сам себя не похвалишь — никто не похвалит.

Итак, что мы имеем? Картина на самом деле очень характеризующая — это конечно, если я все правильно понимаю. Лидка оказалась девчонкой весьма умненькой и навела первым делом контакты с близнецами. Не знаю чем она их взяла, но в результате, пацаны готовы добровольно получить тумаков, хотя, зуб даю — идея с переодеванием не их рук дело. И взяла она именно мозгами, а не своим телом — пацаны просто не осмелились бы, так как нынешнее свое положение весьма ценят. Да и тоже явно не дураки, совсем наоборот — ума близнецам не занимать. В данном лицедействе может быть и их расчет, натуру мою изучить успели и прекрасно понимают: особо гневаться хозяин не будет, а может даже и наградит за радение о хозяйской бабе. Да и за выдумку может. А вообще налицо тайный сговор. Но ничего, все тайное — рано или поздно становится явным — и тогда… У — ух…