Галатея - Штерн Борис Гедальевич - Страница 2

Коробейников ничего не понимал. При чем тут Мадрид? Что происходит в санатории? Пока он болел, тут произошла культурная революция! Скамейки красятся радугой, хотя положено зеленым; дворники моют голых девок; какой-то таинственный худсовет собирается сносить ни в чем не повинного шахтера… и все это называется «вид на Мадрид»?

— Только через мой труп вы снесете шахтера! — тихо сказал Коробейников.

— Ну при чем тут трупы? — поморщился заслуженный деятель искусств.

Коробейников вышел из кабинета и хотел хлопнуть дверью, но ее еще неделю назад унесли к плотнику на ремонт. Где этот бездельник? Опять спит на пляже?

В коридоре Коробейникова догнал главврач и скороговоркой сказал:

— Никто шахтера не сносит, что вы, в самом деле… мне лично все эти статуи до лампочки, что есть они, что их нет! Сейчас таких девиц ставят в каждом парке по десять штук… мода такая! Зачем так волноваться с вашим сердцем?

— Мне плохо, я пойду домой, — пробормотал Коробейников.

Дома он лег на диван, а в глазах у него вертелась голая девка. Ему хотелось говорить о ней, но жена ничего в искусстве не понимала. Она искала валидол и говорила, что нельзя быть таким старым дураком и за всех волноваться.

— Раньше бы за это намылили шею, — вдруг сказал он.

— Ты о чем? — спросила жена.

— Поставили, донимаешь, статую… Со всеми подробностями, — опять заволновался Коробейников. — Женское тело, конечно, красиво…

Он хотел развить мысль, но запутался. Красиво-то красиво, с этим никто не спорит…

Жена подождала, что он еще скажет, но не дождалась и ушла на кухню.

Коробейников лежал на диване и думал. В голове у него завелись какие-то новые мысли об эстетических потребностях. Он никогда о них не думал. От этих мыслей ему было плохо — будто завезли новую мебель и производили в голове перестановку.

Ночью ему приснился Боря, моющий девку на профсоюзном собрании. Сердце быстро задергалось и чуть не оторвалось, жена вызвала среди ночи «скорую помощь», и Коробейников до конца недели пролежал дома.

Новые мысли не покидали его, но и никак не укладывались. Он думал о художниках, которые рисуют и лепят обнаженных женщин, о женщинах, которые позируют им, и о таинственном худсовете, который разрешает все это делать. Похоже, что художники не совсем нормальные люди. Странный озабоченный народ. Возможно, он чего-то недопонимает — споры на эту тему затихли лет двадцать назад, а он до сих пор о них ничего не слышал — где, когда? Эстетические потребности надо, конечно, удовлетворять, но детям никак нельзя смотреть на подобные вещи. И шахтерам. А кандидатам наук — подавно.

Нет, тут какая-то дальновидная государственная политика, думал Коробейников. Рожать стали меньше, вот и ставят для поднятия духа каменных девок.

Мысль была глупа, но хоть с каким-то резоном, и он немного успокоился.

Опасения Коробейникова подтвердились — в понимании искусства кандидаты наук оказались зловреднее шахтеров. А он предупреждал! Пока Коробейников болел, они отбили девке кувшин, и теперь она не шла по воду, а непонятно что делала. Вместо кувшина заслуженный деятель искусств всунул ей в руку букет роз, но получилась ерунда — девкина поза под букет не подходила, — она размахивала цветами, будто подзывала к себе шахтера с отбойным молотком и парня с ядерной структурой, а те, конечно, рады стараться — прямо к ней и устремлялись, чуть не падая со своих пьедесталов. Новый кувшин ожидали из реставрационной мастерской со дня на день, а заслуженный деятель, проходя мимо девки на пляж, по-хозяйски прищуривался — все ли у нее на месте.

Выйдя на работу, Коробейников не застал букета. Он обнаружил в руке девки метлу, а на голове рваную шапку-ушанку с одним ухом. (Боре не попало только потому, что главврач смеялся над его проделкой).

Решив к девке не подходить и даже издали на нее не смотреть, Коробейников отправился проверить, вышел ли на работу плотник. На доске объявлений висела художественная афиша о том, что «фантомас разбушевался», но ввиду плохой погоды сеанс в летнем кинозале может не состояться. Из открытых дверей плотницкой мастерской слышались шуршанье рубанка и на удивление серьезный Борин голос:

— Коробей появился, видел?

— Видел, — отвечал голос плотника.

— Теперь прячь стаканы, житья не будет, — вздохнул Боря. Ударение в слове «стаканы» он поставил на последнем слоге. — Вообще-то, он мужик неплохой, но прямой, как шпала. Он из-за этой статуи получит инфаркт, помяни мое слово. Он добрый, когда все красиво.

— Так она же красивая, — отвечал равнодушный голос плотника.

— Он красоту не так понимает, оттого ему и плохо.

Коробейников задумчиво отошел. Его убедили рассуждения дворника. «В самом деле, пусть стоит, — подумал он о девице с бедрами. — Красиво? Красиво. Значит, пусть стоит».

То ли ноги сами несли его, то ли все дороги в санатории вели к ней, но вскоре он опять очутился у статуи. Сопротивляться было бессмысленно, что-то его туда притягивало. Около нее прямо в клумбе стоял незнакомый бородатый молодой человек, курил трубку и под руководством заслуженного деятеля сажал ей на плечо новый кувшин.

— Кувшин отбили, — неприветливо объяснил заслуженный деятель, когда Коробейников приблизился. — Некоторые граждане не видят разницы между голыми девками и произведениями искусства. Варвары!

Коробейников принял эти слова на свой счет, но промолчал и нерешительно взглянул на девку в упор. Ему показалось, что с ее каменного лица исчезла прежняя улыбка и теперь она глядит как-то тоскливо.

— Это из ваших? — спросил Коробейников, когда молчать стало неудобно.

— Мой лучший ученик, — с гордостью объяснил заслуженный деятель. — Надо мальчикам помогать, кто же после нас будет? Молодец, старается.

Бородач что-то недовольно пробурчал и чуть не проглотил трубку.

— Все мы немножко Пигмалионы, — вздохнул заслуженный деятель. — Носимся со своими скульптурами и чего-то ждем от них. А некоторые в кавычках ценители искусства первым делом спрашивают — сколько же она стоит, эта статуя, в денежном выражении?

Коробейников совсем смутился, потому что именно это и хотел спросить.