Библиотечный детектив - Штейн Инна - Страница 16

– Привет, – Алина Александровна оторвала сомнамбулический взор от светящегося экрана и обратила его, уже осмысленный, на малютку Анютку, которая была ниже ее на целую голову (хорошо, что на целую, а не на поломанную).

– Ну, ты знаешь, что я указатель о времени делаю, второй уже, так хотела посмотреть старые книги но философии: Платона, Аристотеля, Спинозу, Канта, можно, конечно, и Синелона.

Они дружно заржали. Как-то в начале перестройки обкомовское начальство, услышав о существовании и других классиков, кроме классиков марксизма-ленинизма, позвонило библиотечному начальству и огласило список философов, гуманистов и просветителей, с чьими произведениями оно желало бы ознакомиться. Сотрудница, которой было поручено это архиважное задание, чуть ли не в слезах обратилась за помощью к эрудитам. То ли так продиктовали, то ли так услышали, только большинства авторов в истории мировой науки и культуры не существовало. Расшифровка, сопровождавшаяся истерическим хохотом и антисоветскими замечаниями, заняла не слишком много времени, и только таинственный Синелон вызвал бурный спор членов команды. Выдвигалась даже совершенно нелепая версия, что это Сименон, пока, наконец, в результате мозговой атаки не родился единственно возможный ответ: конечно же, это был Сен-Симон!

Отсмеявшись, Алина Александровна, уже направляясь к шкафам, спросила:

– А разве ты сможешь включить эти книги в указатель? Он ведь у тебя рекомендательный.

– Алечка, конечно же, нет, просто мне для себя интересно.

Старые книги рекомендовать читателям категорически запрещалось, это было одно из идиотских правил, установленных еще Главлитом. Большинство из них Анна Эразмовна уже давно имела в виду крупным планом, с некоторыми еще предстояло бороться.

Она села на место Алины и вдруг увидела слева от компьютера очень старую, изданную ин-фолио книгу в роскошном, тисненном золотом, кожаном переплете.

Чтобы скоротать время ожидания, она открыла фолиант и стала разбирать латынь титульного листа, но, увы, гимназиев она не кончала и смогла понять только имя автора: ERAZMI ROTERODAMI. «Вот это да!» – восхитилась Анна Эразмовна и спросила Алину, которая волокла уже ей огромную стопку книг: «Это ведь не „Похвала глупости“, правда?, та не такая толстая».

– Что, родственника встретила? Это пословицы Эразма Роттердамского, одна из наших альдин.

– Чаво-чаво? Это по-научному, нам не понять.

– Некоторые старые книги называются по именам их издателей: альдины, этьенны, плантены…

– Эльзевиры, – радостно подхватила Анна Эразмовна. – Что-то я еще знаю. Так издателя звали Альдин?

– Не Альдин, а Альд, полностью Альд Пий Мануций, знаменитый издатель эпохи Возрождения. Он и древнегреческих философов печатал, только я тебе на русском принесла.

– Да уж, по-древнегречески я не особо. А чего это мой родственник у компьютера лежит, неужто каталог готовите?

– К сожалению, нет. Просто мы отдаем ее в переплет.

– Как в переплет? Такую старую? И переплет у нее, как новенький.

– В переплет, в смысле, на реставрацию. Да и не саму книгу надо восстанавливать, а вот эту страничку, гораздо более позднюю, с биографическими и библиографическими заметками про автора. Видишь, уголок вот-вот оторвется, его надо укрепить. Эта страница и делает книгу маргинальной, а значит, особенно ценной.

– Интересно, сколько она может стоить? Скажите, пожалуйста, приблизительно, конечно, сколько стоит этот пароход?

– Понятия не имею. Продавать мы ее не собираемся, несомненно, очень дорого.

– И давно вы ее на реставрацию отдать собирались?

– Еще в начале мая, только Константин Константинович болел, не мог этим^ заниматься. Вот сегодня отнесем.

– И вы не боитесь такую дорогую книгу в переплетной оставлять? Там ведь сигнализации нет, не то, что у вас.

– Мы так всегда делаем, чужие ведь про это не знают, все всегда было в порядке.

– Знаешь, Аля, я свой философский уровень завтра повышу, а сейчас дай-ка мне лучше почитать про Альда и альдины.

Листая книгу известного библиографа, она узнала, что альдины – это палеотипы, то есть книги, изданные на самой заре книгопечатания -в первой половине XVI века. Книг таких осталось очень мало, и хранятся они в крупнейших библиотеках мира. Некоторые были в разное время подарены частными коллекционерами, которые осознали, что такие книги являются достоянием всего человечества.

Анна Эразмовна не могла удержаться и нашла описание «своей» книги и рассказ о том, как Эразм Роттердамский, большую часть жизни проведший в путешествиях, посетил однажды дом Альда в Венеции и как ему, усталому и голодному, было предложено угощение, состоявшее из нескольких листочков салата, плававших в уксусе, и сухой корки хлеба.

Описав в одном из писем друзьям со свойственным ему сарказмом эту скудную трапезу, Эразм добавляет, что «чрезмерная бережливость издателя, ворочающего огромными средствами, объясняется не столько скаредностью, сколько преданностью своему делу, ради процветания которого он вынужден соблюдать во всем величайшую экономию».

Движимая природной любознательностью, она выяснила, что издательская марка «якорь и дельфин», которая привлекла ее внимание, когда она изучала титульный лист, символически изображает латинскую поговорку Semper festina tarde [1].

«Не суетись под клиентом», – перевела она поговорку на одесский язык. Действительно дальнейшие действия следовало хорошенько обдумать.

Глава тринадцатая, которая знакомит с третьим сном Анны Эразмовны

И приснился Анне Эразмовне третий сон.

Она стоит на углу Коблевской (бывшая Подбельского) и Конной (бывшая Артема) прямо перед Новым базаром. В одной руке у нее большая, цвета гнилой вишни, лаковая сумка (о такой она мечтала всю жизнь), а в другой -телефонная трубка с обрезанным проводом. «Что, чтр он сделал?» – отчаянно кричит она в трубку, но слышны только гудки и далекая музыка. Секунду назад ее вызвали в школу: Миша опять что-то натворил.

Делать нечего, надо идти, и она бредет через базар, с удивлением озираясь по сторонам и не узнавая знакомые места. В узком центральном проходе, идущем от ворот до ворот, где обычно торгуют всякими сладостями, теперь стоят лотки с рыбой. Рыбы огромное множество, живая, яркая, зубастая, она шевелится и сверкает на солнце.

За лотками никого нет. Покупатели сами выбирают рыбу, наполняют торбы, крупную хватают за жабры и волокут кто куда, но рыбы меньше не становится. «Какой-то рыбный коммунизм», – удивляется она и не спеша идет дальше.

Но спеши, не спеши, а вот уже она – родная школа, сооруженная из камней взорванного собора. Она достает из сумки пачку документов: ее и старшей дочери табеля, похвальные грамоты, аттестаты; все это, как ей кажется, должно сейчас помочь.

В вестибюле полно детей, но слышно только шарканье ног. Взявшись за руки, парами, они ходят по кругу, девочки в коричневой форме и черных фартуках, мальчики в каких-то странных мундирах, то ли гимназических, то ли военных. Малявка с черными бантами в туго заплетенных косичках пытается что-то шепнуть подружке. «Молчать!» – кричит седая дама, в которой Анна Эразмовна с ужасом узнает любимую англичанку. «Жанна Беньяминовна, что это?» – дрожащим голосом спрашивает она, вопрос звучит испуганно и жалко. «В кабинет директора!» – рявкает любимая учительница. В кабинете перед пустым директорским столом сидят незнакомый мужчина и Миша в шортах и майке «Prodigy». Майка совершенно жуткая, но сейчас она ей почему-то нравится.

– Миша, что случилось? – косясь на мужчину, шепчет она и садится рядом.

– Что, здороваться уже необязательно? -язвительно спрашивает кто-то из-за стола.

Она вскакивает, растерянно лепечет:

– Извините, я вас не заметила, – и по-прежнему никого не видит в директорском кресле.

– Ладно, садитесь, – сухо разрешает голос. -Вы в курсе вопроса?