Вечер в Византии - Шоу Ирвин - Страница 67

– О господи. Как она узнала?

– Я позвонила ей, ответила Энн с виноватым видом. – Она ужасно расстроилась. Ты не сердишься, что я ей сказала?

– Нет, – солгал он.

– Обычная человечность.

– Согласен, – нетерпеливо сказал Крейг – Согласен. Обычная человечность.

– И Гейл тоже едет, – сказала Энн, – Ей тоже ты звонила? – Да. Я делала лишь то, что считала правильным, папа. Ты на меня не сердишься? – Нет. – Крейг поставил стакан на столик, обессилено откинулся на подушки, показывая Энн, что устал и хочет быть один.

– Я должна перед тобой извиниться. Когда я писала тебе письмо, то так спешила, что ничего не сказала о твоем сценарии. Не знаю, имеет ли это для тебя какое-нибудь значение, но я от него в восторге и должна была тебе сказать.

– У тебя другое было на уме.

– Конечно, ты вправе иронизировать, – смиренно сказала она. – Во всяком случае, я в восторге. И Йен тоже. Он хотел, чтобы я тебе это сказала.

– Вот и славно.

– Он уже разговаривал с мистером Томасом. Их мнения о сценарии во многом схожи. Они оба уверены в успехе.

– Вот и славно, – повторил Крейг.

– Конечно, мистер Томас обо мне еще ничего не тает. – Она замялась. – Йен боится, что из-за меня ты будешь против него. Я имею в виду, против того, чтобы он работал над сценарием. – Она хотела услышать, что Крейг на это ответит, но тот молчал. – Я сказала Йену, что ты слишком благороден, чтобы становиться ему поперек дороги только из-за того, что… – Она не договорила.

– Я уже не тот благородный человек, что был на прошлой неделе, – сказал Крейг.

– Йену страшно нужна работа, – сказала Энн. – Он говорит, что без нее он не чувствует почвы под ногами. Он был в ужасном положении… Ты ему не откажешь, папа, правда? – Она уже умоляла.

– Нет, не откажу, – сказал он.

– Я так и знала. – Она сказала это тоном маленькой девочки, которой папа обещал веселую загородную прогулку и для которой не существует ни больниц, ни боли, ни крови. – Йен сейчас внизу. Он очень хотел бы прийти сюда и поздороваться. Он ужасно тревожится за тебя. Можно, я позову его? На минутку.

– А шел бы он… – выругался Крейг. Энн ахнула от неожиданности. Если ему не изменяет память, он еще ни разу при ней так не бранился.

– О папа! Как можешь ты быть таким несправедливым? – Она резко повернулась и выбежала из комнаты, «Ничего, она уже большая, – думал Крейг, погружаясь головой в подушки. – Знает все бранные слова. Я, пожалуй, переберусь в общую палату. Туда не пускают посетителей».

Вечером того же дня его оперировали. Анализы показали, что у него возобновилось внутреннее кровотечение, хотя оно и не было столь обильным, как в ту ночь в отеле. Медленное, опасное, истощающее кровотечение, источник которого невозможно определить.

Пока ему брили грудь и живот и еще не сделали предоперационную инъекцию морфия, он ясно сознавал, что не боится. «Пятьдесят на пятьдесят», – сказал доктор. Более справедливых условий игры человек не может требовать.Лица появлялись и исчезали, мимолетные, молчаливые, едва различимые, точно окутанные туманом, – Мэрфи, Томас, доктор Гибсон, уклончивые, не предостерегающие и не подбадривающие; его жена, его дочь Марша, неестественно полная и плачущая; Гейл Маккиннон, свежая, как после морского купания; Констанс, суровая до неузнаваемости; Эдвард Бреннер… Но Эдвард Бреннер умер. Уж не во сне ли он всех их видит? Заговорил он только однажды. – Марша, – сказал он, – до чего же ты располнела».

Он чувствовал острую боль, но сдерживал стоны. Африканцу со шрамами из салона первого класса это было бы непонятно. Бремя Белого Человека. Он держался стоически, ждал очередной – раз в четыре часа – порции морфия и не требовал больше. Кто сказал, что стоицизм бесполезен? Во всяком случае, не его друг.

Рабочие сцены, все в белом, вносят реквизит – шприцы, кровь. Осветительную аппаратуру передвинули на другое место. В ушах раздавался шум морского прибоя. Он просыпался. Засыпал. Лица появлялись и исчезали, каждое – со своими претензиями. Где Йен Уодли, этот расхлябанный вероломный человек? Где Белинда Коэн в платье цвета электрик? Какие еще чеки она принесла ему подписать? Еще врачи. Лучший специалист в стране. Тихие голоса медиков, шепот за спиной. А белокурая скандинавка с опытными руками так больше и не появлялась. Увы.

Сколько дней прошло с тех пор, как он уехал из Мейрага? Какой напиток заказывал он на terrasеe маленького ресторана с видом на гавань Кассиса? Что рассказала та девушка о своей матери? Он мог сидеть в постели и даже есть, но температура не спадала. Утром – около ста одного, вечером поднималась до ста трех с половиной. Над головой его висел пластиковый пакет, день и ночь питавший организм антибиотиками. То ли от жара, то ли от антибиотиков (или от того и другого вместе) у него мутилось сознание, он начал терять ощущение времени и уже не помнил, давно ли находится в больнице. Врачи молчали, но Крейг видел, что они обеспокоены: что, если это какой-то совсем новый вид больничных бактерий, против которых медицина пока еще бессильна? Доктор Гибсон запретил все посещения, и Крейг был ему благодарен. Доктор Гибсон сказал, что если нормальная температура продержится трое суток, то его выпишут. А пока что Крейг смотрел сонными глазами на экран телевизора, который вкатили ему в палату и поставили в ногах койки. Преимущественно он смотрел бейсбольные матчи. Приятно смотреть на парней, быстро бегающих по залитой солнцем зеленой лужайке. Было хорошо видно, когда они выигрывали, а когда проигрывали. Крейг читал как-то об одном убийце, осужденном в штате Массачусетс, – тот тоже смотрел по телевизору в своей камере бейсбольные матчи и жалел только о том, что так и не успеет узнать, выиграла ли вымпел его любимая команда «Доджерс».

«Интересно, – подумал он, – узнаю ли я, кто выиграет в этом году вымпел».

Все же Мэрфи сумел убедить доктора Гибсона, что ему непременно надо увидеть Крейга. У Крейга уже два дня было приличное самочувствие. Температура понизилась до девяноста девяти градусов утром и до ста двух – вечером. Мисс Балиссано по-прежнему отказывалась сообщать ему температуру, но доктор Гибсон был не так строг.

Лицо Мэрфи, когда тот вошел, сказало Крейгу не меньше, чем зеркало: выглядит он ужасно. После операции он ни разу не взглянул на себя в зеркало.

– Я должен был с тобой увидеться, Джесс, – сказал Мэрфи. – Завтра мне придется вылететь за Западное побережье. Дела все накапливаются, так что мне надо быть там.

– Конечно, Мэрф. – Собственный голос показался Крейгу слабым, старческим.

– Три недели – это максимум. Больше я не мог посвятить Нью-Йорку.

– Это я столько здесь пролежал? – спросил Крейг. Мэрфи с удивлением посмотрел на него.

– Да.

– Долго.

– Да. И врачи не хотят говорить, когда ты отсюда выберешься.

– Они не знают.

– Гибсон говорит, что ты не сможешь работать по крайней мере полгода. Даже если завтра тебя выпустят.

– Знаю, – сказал Крейг. – Он и мне это говорил.

– Томас не может ждать, – сказал Мэрфи. – Через месяц он должен начать съемки – иначе в этом году не закончит. Из-за погоды.

– Из-за погоды. – Крейг кивнул.

– Они с Уодли работают по восемнадцать часов в сутки. Томас говорит, что у Уодли действительно здорово получается. Говорит, что ты просто ахнешь, когда увидишь окончательный вариант.

– Я в этом убежден.

– Хочешь знать, каких они подобрали актеров?

– Да нет, Мэрф.

Мэрфи снова взглянул на него с удивлением.

– О деньгах не беспокойся, – сказал он. – Большой кусок ты получишь сразу, а потом – пять процентов с прибыли.

– Здорово, – сказал Крейг.

– Томас оказался настоящим джентльменом.

– Разумеется. – Крейг закрыл глаза. Мэрфи стоял далеко-далеко, в дальнем конце длинного зала, и это его беспокоило.

– Ты устал, – сказал Мэрфи. – Больше не буду тебе надоедать. Звони мне, если что нужно.

– Позвоню обязательно. – Крейг продолжал лежать с закрытыми глазами.