Вечер в Византии - Шоу Ирвин - Страница 66

У героя роль длинная – все вертится вокруг него, он не покидает сцены, он единственный исполнитель. Это обусловлено контрактом. Неблагодарный, он иногда ропщет на свое главенствующее положение, готов разругать игру других актеров и не прочь бы их заменить или сократить их роли. Прежде всего он убрал бы, если б мог, Белинду Коэн. На четвертый лень его пребывания в больнице она решила, что он непременно поправится и что процесс его выздоровления ускорится, если он перестанет хандрить, как она выразилась, и займется повседневными делами. Она доложила ему, что расплатилась за него с отелем и собрала вещи. Экономии ради чемоданы его хранятся теперь в конторе. Почту она будет приносить. Все оповещены. В «Таймс» она позвонила. Он попробовал протестовать, но она, как убежденная сторонница порядка и светских приличий, сказала, что друзья, родные и общественность имеют право знать. Он не стал спрашивать, каких друзей и родных она нашла нужным оповестить. Телефон в конторе звонит весь день. Он удивится, когда узнает, какое множество людей проявляют к нему внимание. Надо полагать, что при ее деловитости скоро в его палату ринутся сотни доброжелателей. Он умолял врачей отпустить его и замышлял побег.

И все же к этому времени он достаточно окреп, чтобы принимать посетителей. Иглы из его израненных вен вытащили, переливаний крови больше не делали, он мог садиться и принимать жидкую пищу. Он даже побрился. То, что он увидел в зеркале, потрясло его. На лице была такая же зеленоватая мертвенность, как у того русского таксиста. Он принял решение: пока он в больнице, пусть мисс Балиссано, его военная дневная сиделка, бреет его Она сама это предлагала.

В почте, которую принесла Белинда, лежал счет от адвоката его жены на пять тысяч долларов. В свое время, когда Крейг наконец решил разводиться, он с облегчением вздохнул и, радуясь освобождению, в припадке щедрости согласился оплачивать ее адвокатов, понимая, что с помощью денег ему легче будет все уладить.

Пришло также письмо от бухгалтера, который напоминал ему, что надо как-то решать вопрос о семидесяти тысячах долларов, затребованных управлением налогов и сборов. Дело принимает опасный оборот, предупреждал бухгалтер.

Белинда обнаружила у него в номере экземпляр «Трех горизонтов» и прочла его. Сценарий произвел на нее благоприятное впечатление. Она принесла с собой большие альбомы фотографий голливудских и нью-йоркских актеров и рекомендовала ему посмотреть их и подумать о распределении ролей. Чтобы доставить Белинде удовольствие, он лениво полистал альбомы.

Принесла она и чековую книжку. Поступили счета, требующие оплаты. Он не был членом общества Голубого креста и не страховал себя на случай потери трудоспособности, поэтому больница в тактичной форме попросила его внести аванс. Она выписала чек на тысячу долларов. Он покорно подписал. Потом подписал чеки в уплату за аренду конторского помещения, за телефон и телеграф, уплатил членские взносы в Клуб гастрономов и в Клуб авиапутешественников. Живой или мертвый, он должен доказывать свою платежеспособность. Он надеялся, что профессор психологии из колледжа Энн не увидит его подписи.

Поскольку теперь он снова занялся делами, сказала.

Белинда, она принесла рукописи двух пьес известных авторов, приходивших в контору на прошлой неделе. Она прочла пьесы, они ей не очень понравились, но известные авторы хотели бы иметь его личный отзыв. Завтра она принесет с собой блокнот, чтобы записать то, что он продиктует. Крейг обещал прочитать пьесы этих известных авторов. Она была в восторге от цветов, которые прислали ему супруги Мэрфи, супруги Томас и Уолт Клейн, – великолепных букетов из самого дорогого цветочного магазина Пятой авеню – и пришла в ужас, когда он сказал: – Из-за них мне кажется, что я присутствую на собственных похоронах. Отправьте их в детское отделение.

О мисс Балиссано она сочла нужным высказаться подробно. Сиделка – бессердечная женщина и в то же время маниакально сверхбдительная, сказала Белинда. Ей каждый раз приходится применять чуть ли не физическую силу, чтобы прорваться к нему в палату. Фанатическая сверхбдительность опасна. Это – от негативного образа мыслей. Крейг обещал не поддаваться негативному образу мыслей и подумать о замене мисс Балиссано.

В эту минуту вошла мисс Балиссано, и Белинда встала.

– Как видно, мое время кончилось. – Она сказала это таким тоном, словно ее ударили по лицу. Белинда удалилась, и Крейг – впервые за все время – обрадовался приходу мисс Балиссано.

Увидев на столике рукописи и кипу альбомов с фотографиями, мисс Балиссано взяла их и положила на пол, подальше от глаз. В Корее она кое-чему научилась.

Когда Энн вошла, он лежал с градусником во рту. День был пасмурный, время довольно позднее, почти вечер, и в палате было темно. Энн приоткрыла дверь, она как будто готова была убежать при первом его слове. Он поднял в знак приветствия руку и молча показал на градусник. Она робко улыбнулась, подошла к кровати, наклонилась и боязливо коснулась губами его лба. Он взял ее руку.

– О папа, – сказала она и тихо заплакала. Вошла мисс Балиссано, включила свет, взяла градусник, сделала запись на температурном листке. Она никогда не говорила, какая у него температура.

– Это моя дочь, мисс Балиссано, – сказал Крейг.

– Мы уже знакомы, – угрюмо сказала мисс Балиссано. Впрочем, она всегда была угрюма. Слезы Энн не произвели на нее никакого впечатления. Повозившись немного с подушками, она добавила: – Спокойной ночи. Спите крепко. Не слишком задерживайтесь здесь, мисс. – С тем же суровым видом она повернулась и вышла. Скоро придет ночная сиделка. Ночной сиделкой был молодой пуэрториканец, студент городского колледжа. Он целыми ночами просиживал в углу палаты, читая учебники при свете тщательно затененной лампы. У него была только одна обязанность: вызвать из коридора дежурного врача, если ему покажется, что Крейг умирает. Пока что дежурного врача ему не приходилось вызывать.

– О папа, – опять проговорила Энн дрожащим голосом. – Я не могу видеть тебя в таком положении.

Эгоизм юности, прозвучавший в ее словах, вызвал у него легкую усмешку. Я, я, я.

– Это не по моей вине, нет, папа?

– Конечно, не по твоей.

– Если тебе трудно говорить – не говори.

– Я могу говорить, – раздраженно сказал он. Раздражала его болезнь, а не Энн, но он увидел по ее глазам, что она приняла его тон на свой счет, – Мы приехали, как только Йен получил от мистера Томаса телеграмму, – сказала Энн. – Мы были в Лондоне. «Интересно, – подумал Крейг, – у кого Уодли занял деньги на дорогу». Но он не спросил.

– Хорошо, что приехала, – только и сказал он.

– Ты ведь поправишься, да? – с волнением спросила Энн Лицо у нее было бледное. Плохая путешественница. Крейг вспомнил, что, когда она была девочкой, ему всегда приходилось останавливать машину, потому что ее укачивало, – Конечно, поправлюсь, – сказал он.

– Я вчера разговаривала с доктором Гибсоном – я пошла в больницу сразу же, как мы приехали, только мне сказали, что к тебе еще нельзя, – доктор Гибсон не сказал мне ни «да» ни «нет», когда я спросила его о тебе. Он говорит: «Только время покажет». Ненавижу врачей.

– Он очень хороший врач, – возразил Крейг. Он питал глубокую симпатию к доктору Гибсону – спокойному, деловитому, скромному, надежному человеку. Он просто не любит разыгрывать из себя пророка.

– Но мог же он хотя бы чуточку обнадежить! – по-детски воскликнула она.

– Видимо, он считает, что это не входит в его обязанности.

– Ты не должен стараться быть стоиком, – сказала Энн, – Йен говорит, что ты стоик. – «Ну вот, уже цитирует своего любовника», подумал Крейг – Он говорит, что с наше время такое отношение к жизни не приносит пользы.

– Налей мне, родная, стакан воды, – попросил Крейг. С него достаточно было цитат из коллекции мудрых изречений Йена Уодли. Пить ему, в сущности, не хотелось, но Энн была смущена и растерянна, и Крейг надеялся, что, попросив ее об этой маленькой услуге, он, быть может, сумеет пробить брешь в стене отчуждения, разделявшей их. Он заметил, что слово «родная» обрадовало ее. Он отпил немного из стакана, – А у тебя будут еще посетители, – сказала она. – Завтра приезжает мама и…