Вечер в Византии - Шоу Ирвин - Страница 49

Когда он подал Энн виски, она все еще разглядывала титульный лист рукописи.

– Кто этот Малколм Харт? – спросила она.

– Мой знакомый по армии. Он погиб.

– А мне казалось, ты говорил, что сам написал сценарий.

– Верно. – Он пожалел, что по пути из аэропорта проговорился. Теперь придется объяснить.

– Тогда почему же здесь стоит фамилия другого человека?

– Считай, что это nom de plume.[30]

– Зачем тебе nom de plume?

– Деловые соображения, – сказал он. Она скорчила гримасу.

– Ты стыдишься своей работы?

– Не знаю. Пока еще не знаю.

– Не нравится мне это. Тут что-то не то.

– По-моему, ты слишком строга. – Ему было неприятно, что разговор принял такой оборот. – Это же давняя, почтенная традиция. Был такой писатель – и довольно хороший – Самюел Клеменс, который подписывал свои книги «Марк Твен». – Крейг видел по лицу Энн, что не убедил ее. – Скажу тебе откровенно: все это – от неуверенности. Или еще проще – от страха. Никогда раньше я не писал и не имею ни малейшего понятия, хорошо или плохо у меня получилось. Пока я не выясню мнение других, я чувствую себя в большей безопасности, скрываясь под чужим именем. Это ты можешь понять?

– Могу. И все же считаю это неправильным.

– Предоставь мне самому судить о том, что правильно, – а что неправильно, Энн, – сказал он нарочито решительным тоном. Не тот у него возраст, чтобы жить по законам незапятнанной совести собственной двадцатилетней дочери.

– Ладно, – с обидой сказала Энн. – Если не хочешь, чтобы я высказывала свое мнение, я буду молчать. – Она положила рукопись на стол.

– Милая Энн, – ласково сказал он. – Ну конечно, я хочу, чтобы ты высказывала свое мнение. Но я хочу высказывать и свое. Справедливо?

Она улыбнулась.

– Ты считаешь меня ребенком, да?

– Иногда.

– Да я, наверно, и есть ребенок. – Она поцеловала его в щеку. – Иногда. – Она подняла стакан. – Будем здоровы.

– Будем здоровы, – сказал и он. Она сделала большой глоток виски.

– Мм! – промычала она от удовольствия. Он вспомнил, как она в детстве пила перед сном молоко. Энн оглядела просторную гостиную. – Должно быть, ужасно дорогой номер, да?

– Ужасно, – согласился он.

– Мамуля говорит, что ты кончишь нищим.

– Думаю, мамуля права.

– Говорит, что ты дико расточителен.

– Кому же знать, как не ей, – сказал он.

– Она все спрашивает, употребляю ли я наркотики. – Энн явно ждала, что он тоже задаст ей этот вопрос.

– После всего, что я видел и слышал, – сказал он, – я считаю само собой разумеющимся, что в Америке нет студента, который не попробовал бы марихуаны. Полагаю, что на тебя это тоже распространяется.

– Да, распространяется, – сказала Энн.

– И еще я полагаю, что ты достаточно умна, чтобы не баловаться чем-нибудь похуже. Вот так-то. А теперь наложим запрет на разговоры о мамуле, хорошо?

– Знаешь, о чем я думала, глядя на тебя во время ужина? – спросила Энн. – Я думала: какой ты интересный мужчина. Эта твоя шевелюра, и ты не толстый; и морщины на усталом лице. Как гладиатор, ставший более осторожным, потому что старые раны дают себя знать.

Он засмеялся.

– Но у тебя благородные морщины, – поспешила добавить она. – Такие бывают, когда человек слишком много познал в жизни. Ты самый привлекательный из всех мужчин, которых я здесь видела…

– Ты еще мало кого видела за эти несколько часов, – сказал Крейг. Но он не мог скрыть удовольствия. «Глупое удовольствие», – сказал он себе. – Подожди дня два.

– Не одна я так думаю, – сказала она. – Все женщины в ресторане очень красноречиво на тебя поглядывали – и эта штучка мисс Сорель, и эта сказочная красавица – французская актриса, и даже Соня Мэрфи, и даже Гейл Маккиннон.

– А я и не заметил, – признался он. Это была правда. И во время ужина, и после он был поглощен своими мыслями.

– Вот в этом-то твоя прелесть, – убежденно сказала Энн. – Ты не замечаешь. Обожаю входить с тобой куда-нибудь – все на тебя вот так смотрят, а ты не замечаешь. Хочу сделать тебе одно признание, – сказала она, с наслаждением погружаясь в мягкое кресло. – Я и не представляла себе, что когда-нибудь стану взрослой и смогу разговаривать с тобой так, как сегодня днем и вечером. Ты рад, что я приехала?

Вместо ответа он подошел к ней и, нагнувшись, поцеловал в макушку. Она ухмыльнулась и стала вдруг похожа на мальчишку.

– Знаешь, со временем из тебя выйдет неплохой отец – на радость одной девушке.

Зазвонил телефон. Он взглянул на часы. Почти полночь. Он не пошевелился. Телефон зазвонил опять.

– Ты не хочешь отвечать? – спросила Энн.

– Едва ли я стану счастливее, если отвечу. – Тем не менее он встал и взял трубку. У телефона был портье. Он спросил, не у него ли мисс Крейг: ей звонят из Соединенных Штатов.

– Это тебя, Энн. Из Соединенных Штатов. – Крейг заметил, что Энн нахмурилась. – Хочешь говорить отсюда или из спальни? Она помолчала в нерешительности, потом встала, осторожно поставила стакан на столик рядом с креслом.

– Из спальни, если можно.

– Переключите, пожалуйста, на второй телефон, – попросил Крейг.

Энн ушла в спальню и закрыла за собой дверь. Немного погодя там зазвонил телефон, и Крейг услышал ее приглушенный голос.

Он подошел со стаканом в руке к балконной двери, открыл ее и вышел на балкон, чтобы не слышать, о чем говорит дочь. На Круазетт было еще много людей и машин, но на террасе никто не сидел – слишком было холодно. Море катило длинные валы и с силой обрушивалось на берег, белая пена в отраженных огнях города казалась призрачной. «Давным-давно Софокл слышал про это на Эгейском море, – продекламировал он про себя, – и размышлял о мутных приливах и отливах страданий человеческих». О каких мутных приливах и отливах вспомнил бы Софокл сейчас, слушая море у Канна?.. Софокл – это настоящее его имя? Или и он пользовался nom de plume? «Эдип в Колоне» Малколма Харта, ныне покойного.

Интересно, прочла ли Пенелопа сегодняшнюю «Трибюн» и какое испытала чувство, если вообще что-нибудь испытала, когда наткнулась на имя Эдварда Бреннера – другого мертвого писателя? Он услышал, как дверь из спальни открылась, и вернулся в гостиную. Энн вошла хмурая. Она молча взяла свой стакан и залпом его осушила. «Видимо, – подумал он, – в нашей семье не один я пью так много».

– Что-нибудь серьезное? – спросил он.

– Да нет, ничего особенного. – Но выражение ее лица не сочеталось с ответом. – Так, один парень из моего университета. – Энн налила себе еще виски. Крейг заметил, что содовой она добавила совсем немного. – О господи, никак от них не избавишься.

– Может, поделишься со мной? – Он думает, что влюблен в меня. Хочет на мне жениться. – Она с угрюмым видом плюхнулась в кресло и вытянула вперед свои длинные загорелые ноги. – Жди гостей. Сказал, что летит сюда. Авиабилеты стали до абсурда дешевые, вот в чем беда. Кто угодно может гоняться за кем угодно. Это одна из причин, почему я и попросила твоего разрешения приехать сюда: хотела от него удрать. Ты не обиделся?

– Что ж, причина как причина, – уклончиво ответил он.

– Я тоже думала, что люблю его, – сказала она. – В первый месяц мне нравилось с ним спать и, наверно, и сейчас понравилось бы. Но замуж – избави бог!

– Я, конечно, старомоден, – сказал Крейг, – но что страшного в том, что парень хочет жениться на девушке, которую любит?

– Всё. Скажи мне, разве Гейл Маккиннон поторопилась бы выйти замуж за первого встречного трудягу? Ты можешь себе представить, чтоб она сидела дома и подогревала в духовке ужин, дожидаясь, когда милый муженек приедет из конторы пятичасовым пригородным поездом?

– Нет.

– Сперва я хочу стать хозяйкой своей судьбы, – сказала Энн, – Как она. А потом, если захочу, муж должен будет принять мои условия.

– Ты что ж, не сможешь быть хозяйкой своей судьбы, когда выйдешь замуж?