Мерзость - Симмонс Дэн - Страница 53

— Почему мы так мало пользуемся ими при восхождении? Почему не пользуемся в условиях высокогорья, на Эвересте? — В спокойном, невинном тоне француза мне почему-то мерещился подвох. Я посмотрел на Дикона, однако он вдруг принялся снова раскуривать трубку.

— Потому что эти чертовы штуковины бесполезны на камне, — наконец ответил я. Роль тупого школьника мне уже начинала надоедать.

— Разве на Эвересте у нас под ногами будет только камень?

Я вздохнул.

— Нет, Жан-Клод, на Эвересте у нас под ногами будет не только камень — но по большей части. Мы можем использовать эти «кошки» на встречающихся там снежных полях, только не очень крутых. Однако шипованные ботинки лучше. Сильнее сцепление. Больше усилие. По сведениям Альпийского клуба и по словам участников экспедиции тысяча девятьсот двадцать четвертого года, Северная стена Эвереста, а также большая часть Северо-Восточного и Восточного гребня состоит преимущественно из наклонных каменных плит, похожих на сланцевую черепицу крутой крыши. Очень крутой крыши.

— Значит, «кошки» там нецелесообразны?

У меня в школе был преподаватель геометрии, который объяснял материал и вел дискуссию в подобном тоне. Я его ненавидел.

— В высшей степени нецелесообразны, — подтвердил я. — Все равно что идти на стальных ходулях. — Мягко выражаясь, это будет нелегко.

Жан-Клод медленно кивнул, как будто наконец усвоил основы восхождения в Гималаях и на вершинах Альп.

— А как насчет ущелья Нортона?

«Ущельем Нортона» альпинисты теперь называли гигантскую, заполненную снегом и льдом расщелину, которая поднималась в центре Северной стены Эвереста до самой пирамидальной вершины. Годом раньше Эдвард Нортон и Говард Сомервелл — не в связке, Нортон лидировал — проложили наклонный маршрут от Восточного гребня на Северный склон над так называемым Желтым поясом скал выше 28 000 футов. Сомервелл неважно себя чувствовал и шел далеко позади, а Нортон добрался до гигантского заснеженного ущелья и попытался подняться по нему, почти вертикально. Но снег был глубоким, почти по пояс. А там, где его не было, громоздились наклонные каменные плиты, покрытые льдом. Наконец Нортон стал понимать опасность своего положения — взгляд под соскальзывающую ногу открывал пропасть глубиной 8000 футов к леднику Ронгбук — и был вынужден отказаться от подъема к вершине, а потом очень медленно спустился к Сомервеллу и срывающимся голосом спросил, стоит ли им идти в связке. (Такая внезапная потеря самообладания после дерзких попыток очень опасного восхождения случается не так уж редко, даже в Альпах. Как будто мозг внезапно вспоминает об инстинкте самосохранения, и тот в конечном итоге пересиливает адреналин и амбиции даже самых отважных альпинистов. Те, кто игнорировал эту «потерю самообладания» в действительно опасных ситуациях — например, Джордж Мэллори, — зачастую не возвращались.)

Попытка Нортона подняться по ущелью поражает воображение. Новый рекорд высоты в 28 126 футов мог быть превзойден только Мэллори и Ирвином во время последней, фатальной попытки пройти продуваемый ветрами Северо-Восточный гребень.

Но большинство альпинистов, побывавших на Эвересте, писали, что ущелье Нортона неприступно. Слишком крутой подъем. Слишком много ненадежного снега. Слишком много вертикального подъема. Слишком серьезная расплата за единственный неверный шаг после многочасового перехода в условиях сильнейшего холода, высокогорья и неимоверной усталости.

— А почему бы не использовать «кошки» для подъема по ущелью Нортона? — спросил Жан-Клод. — Или даже на крутых снежных склонах выше двадцати семи тысяч метров на Восточном гребне или на Северо-Восточном гребне, куда добрались только Мэллори и Ирвин?

Когда прозвучала эта фраза, меня пробрала дрожь. Правда, к тому времени я снял пуховик Финча, а с Кам-Идвал через озеро Ллин-Ваур дул холодный ветер.

— «Кошки» бесполезны на таких крутых снежных полях, как ущелье Нортона, — раздраженно сказал я. — И даже на снежных полях ниже высокогорного лагеря на высоте примерно двадцати семи тысяч футов.

— А почему? — спросил Жан-Клод со своим раздражающим галльским самодовольством.

— Потому что колени и голеностопы человека не гнутся в эту сторону, черт возьми! — громко сказал я. — И еще потому, что «кошки» не держат на крутых снежных склонах, когда вес альпиниста не вгоняет их в снег. Ты сам прекрасно это знаешь, Же-Ка!

— Конечно, знаю, Джейк. — Жан-Клод бросил свои старые «кошки» в снег.

— Думаю, наш друг хочет нам что-то показать, — заметил Дикон. Его трубка теперь дымила вовсю, и он говорил, зажав ее зубами.

Жан-Клод улыбнулся, наклонился к большой сумке и вытащил одну металлическую «кошку», новенькую и блестящую. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы заметить разницу.

— У нее шипы… зубья впереди, — наконец произнес я. — Как рога.

— «Кошки» с двенадцатью зубьями. — Теперь Жан-Клод говорил кратко, по-деловому. — О них говорили немецкие альпинисты. Я попросил отца сконструировать и изготовить их.

Мы знали, что отец Жан-Клода прошел путь от кузнеца до руководителя одной из крупнейших фирм, если не во Франции, то в Шамони, специализирующихся на литье и штамповке металлов. Бизнес месье Клэру-старшего стремительно рос благодаря контрактам французского (а также британского и американского) правительства во время мировой войны. Теперь его компания выпускала самую разнообразную продукцию, от стальных труб до стоматологических инструментов.

— Похоже, это опасно, — сказал я.

— Точно, — подтвердил Жан-Клод. — Для горы, которая не хочет, чтобы ее покорили.

— Кажется, я понял. — Дикон шагнул вперед и взял в руку устрашающего вида «кошку» с 12 шипами. — Ты вбиваешь эти зубцы, переносишь вес тела на твердую, почти не гнущуюся подошву нового жесткого ботинка и используешь их в качестве опоры. Даже — теоретически — на почти вертикальном льду.

— Oui, — кивнул Жан-Клод. — Но не только на «почти вертикальном», друг мой. На вертикальном. И даже хуже, чем вертикальном. Я испытывал их во Франции. А сегодня мы проверим их здесь.

Признаюсь, что мое сердце учащенно забилось. Я никогда не любил работу на льду. Ненавижу поверхности, где нет опоры для обеих ног, даже ненадежной. От слов Же-Ка «сегодня мы проверим их» меня прошиб пот.

— Но это еще не все, — сказал Жан-Клод. — Покажите свои ледорубы, друзья мои.

Разумеется, мы принесли с собой ледорубы. Я выдернул свой из снега и поставил перед собой: длинная ручка и металлическая головка с острым клювом. Дикон тоже извлек свой ледоруб из снега и прислонил к моему.

— Какая длина у твоего ледоруба, Джейк? — спросил Же-Ка.

— Тридцать восемь дюймов. Для вырубки ступеней на крутом склоне я предпочитал именно такой, относительно короткий ледоруб.

— А у тебя, Ричард? — Ри-шар.

— Сорок восемь дюймов. Устаревшая конструкция, знаю. Как и я сам.

Жан-Клод просто кивнул в ответ. Затем протянул руку к битком набитой сумке на снегу и достал из нее «ледорубы», которые на самом деле не были ледорубами. Длина самого большого не превышала 20 дюймов. Господь свидетель, это были просто молотки. Только с разными головками и клювами на деревянных или… Боже милосердный… стальных рукоятках.

Отец Же-Ка не зря владел фирмой по выпуску стальных изделий.

— Твоя конструкция? — спросил Дикон, поднимая одну из этих нелепых штуковин, похожих на молоток.

Жан-Клод пожал плечами.

— На основе тех, что использовали в этом году немцы — вы сами мне рассказывали после возвращения из Мюнхена в ноябре прошлого года. Поэтому я поднимался по ледовым маршрутам с ними в декабре месяце — то есть с несколькими молодыми немцами — и видел их технику, пользовался их снаряжением. А потом сделал собственные модификации на I'usine de mon рerе,[42] попробовал усовершенствовать их.

— Это не ледорубы! — Я почти кричал.

— Разве?

— Нет, — сказал я. — С этими штуковинами невозможно ходить, на них нельзя опираться, ими даже нельзя вырубить ледяные ступени на крутом склоне.