Мерзость - Симмонс Дэн - Страница 52

Мы сидели у крошечного огня до полуночи, пытаясь оттаять. Затем потащились в маленькие комнатушки со странным запахом, в которых было почти так же холодно, как в «Воксхолле». Мы захватили с собой наши лучшие, пуховые, спальные мешки — Жан-Клод предупредил, что субботнюю ночь мы проведем на открытом воздухе — но холод и жуткий запах в крошечных кельях привели к тому, что где-то около трех часов я натянул на себя верхнюю одежду и потащился назад, в гостиную, чтобы снова растопить камин.

В этом не было нужды. Жан-Клод и Дикон пришли сюда раньше меня, разожгли уголь в маленьком камине и уже спали, растянувшись в двух легких креслах у ярко горящего огня. В комнате имелось и третье, совсем древнее кресло. Я подтянул его — скрежет не разбудил моих друзей — как можно ближе к огню, накинул на себя спальник, словно плед, и крепко проспал до шести утра, пока хозяин постоялого двора не выгнал нас из наших уютных гнездышек.

То воскресенье, 25 января 1925 года, было одним из лучших дней в моей жизни, хотя в нежном 22-летнем возрасте почти вся жизнь была у меня впереди. Но честно говоря, ни один из «лучших дней в моей жизни» за почти семь следующих десятилетий — причем не только этот день, но и многие другие на протяжении следующих месяцев — я не провел с кем-либо так, как со своими друзьями и коллегами-альпинистами, Жан-Клодом Клэру и Ричардом Дэвисом Диконом.

Повсюду лежал глубокий снег, но на голубом небе ярко светило солнце. Возможно, это был самый солнечный день за все время моего пребывания в Англии, за исключением разве что того чудесного солнечного дня, когда мы приезжали к леди Бромли. Было по-прежнему холодно — не меньше десяти градусов ниже нуля, — и снег не таял, но громадный «Воксхолл» с его мощным двигателем и гигантскими шинами со странным рисунком был в своей стихии. Даже на проселочных валлийских дорогах, где в то утро не было других машин, мы спокойно и без помех мчались со скоростью тридцать миль в час.

Проехав несколько миль, мы поняли, что больше не можем находиться в похожем на гробницу «Воксхолле», остановили машину посреди пустой, ослепительно белой дороги — двойной след позади нас, исчезающий вдали, словно черные рельсы железной дороги в накрытом голубым куполом белом мире, — и сняли брезентовый верх, уложив окна, боковины и все остальное на пол рядом с огромными вещмешками Же-Ка, которые ехали на заднем сиденье вместе со мной.

Каждый из нас натянул пять слоев шерсти, затем сшитую на заказ парку из ткани для воздушных шаров с гусиным пухом, которые мы привезли от мистера Финча из Цюриха в кожаных чемоданах, а сверху — купленные в «Барберри» анораки модели «Шеклтон». Мы с Же-Ка также надели кожаные летные или мотоциклетные шлемы и маски, а также безбликовые очки из крукса.

Жалко, что в тот день в районе горы Сноудон не было никого, кто мог бы нас сфотографировать. Должно быть, мы были похожи на вторгнувшихся на Землю марсиан из книги мистера Уэллса.

Однако вскоре выяснилось, что наша конечная цель — секрет Жан-Клода — вовсе не популярная в зимний сезон гора Сноудон и не скалы Пен-и-Пасс, куда нас привозил Дикон осенью прошлого года. Пунктом назначения, которого мы достигли в середине утра того январского воскресенья, было озеро Длин и окружающие его морены, roches moutonnees[40] (описание Жан-Клода знакомо мне по многочисленным восхождениям в прошлом году), блестящие страты в скалах, дикие морены и каменистые осыпи, erratics (валуны, принесенные сюда давно растаявшими ледниками и оставшиеся на скалистых плато, словно громадные мячи для херлинга,[41] забытые расой великанов), обнажения пластов твердой породы на вертикальных стенах, каменные плиты и склоны со всех сторон. Длин — само озеро, в то время замерзшее, — окружали скалы из твердых пород. Когда мы вышли из машины и вытянули ноги на снегу, Же-Ка указал на высокие пики И-Глайдер-Ваур и И-Гарн. Мы с Жан-Клодом надели гетры из вощеного хлопка, чтобы сохранить сухими высокие носки. Дикон, тоже в бриджах, предпочел старомодные обмотки — хотя из самого лучшего кашемира — и был похож на разряженных британских альпинистов из экспедиций на Эверест 21-го, 22-го и 24-го годов. Кроме того, в своих бриджах цвета хаки и такой же шерстяной рубашке, выглядывающей из-под расстегнутого пуховика, Дикон напоминал военнослужащего — капитана, — каким он был во время войны.

Вид Дикона в одежде коричневого и защитного цвета и в обмотках вызывал какое-то смутное беспокойство. Но если он сам и вспоминал о войне, то не подавал виду — вышел из большой машины, потянулся, покрутил головой, разглядывая окружающие пики и ледопады, затем достал трубку из кармана своей старой, потертой шерстяной куртки и принялся раскуривать. Я помню, что запах его табака в холодном воздухе действовал как сильнодействующий наркотик.

Я беспокоился, что до места, где мы будем карабкаться по скалам, придется идти пешком еще часа два — как с тем проклятым карнизом, где Мэллори оставил трубку, — но Жан-Клод остановил громадный «Воксхолл» всего в сотне ярдов от места назначения.

Он искал вертикальные водопады, которые зимой превратились в ледопады; ему были нужны 200-футовые стены намерзшего на скалах льда, которые заканчивались устрашающими ледяными навесами. И он их нашел. Замерзшие водопады и впечатляющие ледопады заполняли всю долину, в дальнем конце которой под утесами Кам-Идвал виднелось почти полностью замерзшее озеро Ллин-Ваур. Мы потащили тяжелые сумки к подножию одного из самых больших, самых крутых, отвесных ледопадов, с самыми большими навесами сверху, где Жан-Клод опустил свой вещмешок на снег и махнул нам рукой, предлагая последовать его примеру. А потом начал объяснять нечто, что навсегда изменит технику восхождения как в Альпах, так и в Гималаях.

— Во-первых, вы должны надеть новые ботинки, которые пошил для нас месье Фэгг, — сказал Жан-Клод и вытащил из тяжелой брезентовой сумки две пары жестких ботинок. У него на ногах уже были такие же.

Мы с Диконом с недовольным видом нашли себе по камню, сели и заменили наши новые альпинистские ботинки, удобные и уже разношенные, на непривычно жесткие. Мы пытались ходить в этой обуви по Лондону и обнаружили, что она жутко неудобная. (Лучше всего себя показали высокие ботинки «Лапландер» из войлока и кожи — такое ощущение, словно идешь в высоких, до колен, и очень теплых индейских мокасинах. К сожалению, скалы и камни, по которым мы будем продвигаться в Тибете — как правило, с тяжелыми рюкзаками, во время 350-мильного перехода к Эвересту, — разобьют нам ноги, если мы все время будем носить мягкие ботинки. Но для лагеря они подходят как нельзя лучше.)

Сделав несколько неуклюжих шагов в «жестких ботинках», мы с Диконом переглянулись, а затем хмуро посмотрели на Жан-Клода. Дурацкие ботинки почти не гнулись. И они никогда не разносятся, чтобы стать удобными для ходьбы или для лазания по горам.

Похоже, наши взгляды нисколько не смутили Жан-Клода. Кроме того, он был слишком занят — извлекал из трех тяжелых сумок со снаряжением груду металлических и деревянных приспособлений.

— Что это? — спросил Же-Ка, демонстрируя две пары старых «кошек», которые я видел у него не один раз.

— «Кошки»? — Мне самому не понравилась вопросительная интонация, как у школьника на уроке. — «Кошки», — повторил я уже уверенным тоном.

— А для чего их используют? — продолжал он учительским тоном, с едва заметным французским акцентом.

— Проходить ледники, — еще тверже ответил я. — Иногда подниматься по снежным склонам, если они не слишком крутые.

— Сколько у каждой зубьев?

— Зубьев? — не понял я.

— Шипов в нижней части, — пояснил Дикон. Он снова возился со своей чертовой трубкой. Мне хотелось ударить его одной из четырехфутовых сосулек, свисающих с нижней части ледопада прямо перед нами.

— Десять шипов. — Мне пришлось представить оставленные дома «кошки» и мысленно посчитать шипы. Тупица. Я пользовался ими с подросткового возраста. — Десять.