Мерзость - Симмонс Дэн - Страница 38

— На что вы намекаете, Englander?[25]

— Я ни на что не намекаю, — говорит Дикон. — Просто вспоминаю, что когда я сам был на том гребне в тысяча девятьсот двадцать втором и вместе с двумя другими альпинистами был вынужден из-за ветра спуститься на скалы Северной стены, мы не слышали криков друг друга даже на расстоянии пяти шагов, не говоря уже о тридцати метрах.

— То есть вы называете меня лжецом? — Голос у Зигля тихий, но очень напряженный. Он убирает локти со стола, и его правая рука опускается к широкому ремню, словно он собрался что-то выхватить — маленький пистолет или нож.

Дикон медленно вынимает изо рта трубку и кладет обе руки — с длинными пальцами, все в шрамах, какие бывают у скалолаза, — на стол.

— Герр Зигль, я не называю вас лжецом. Я просто пытаюсь восстановить последние минуты жизни Бромли и его товарища, австрийского альпиниста, чтобы во всех подробностях передать их леди Бромли, которая места себе не находит от горя. До такой степени, что вообразила, что ее сын все еще жив, где-то там, на горе. Я предполагаю, что когда вы покинули гребень, чтобы продолжить подъем по склону, то рев ветра утих и Бромли смог услышать ваши крики с расстояния тридцати метров.

— Ja, — подтверждает Зигль, его лицо все еще перекошено от гнева. — Именно так все и было.

— Что именно, — спрашивает Дикон, — вы кричали им, и особенно Бромли, и что они вам успели ответить, прежде чем сошла лавина? И кто из них, по всей видимости, был поражен снежной слепотой?

Зигль колеблется, словно дальнейшее участие в разговоре будет равносильно поражению. Но потом отвечает. Его товарищ со странными бровями и тревожным взглядом, герр Гесс, похоже, внимательно следит за обменом репликами по-английски, но я не уверен. Возможно, он просто пытается понять отдельные слова или с нетерпением ждет, когда Зигль переведет ему. Как бы то ни было, происходящее ему явно интересно.

Кроме того, я убежден — хотя причину объяснить не могу, — что сидящий справа от меня человек, знаменитый альпинист Карл Бахнер, точно понимает английские фразы, которыми обмениваются Дикон и Зигль.

— Я крикнул Бромли, который, похоже, вел ослепшего и спотыкавшегося Майера, зачем они забрались так высоко, а потом спросил, не нужна ли им помощь.

— А шесть ваших немецких друзей, исследователей, тоже были с вами на гребне, когда вы обращались к Бромли? — спрашивает Дикон.

Зигль качает своей коротко стриженной и частично обритой головой.

— Nein, nein. Мои друзья хуже переносили условия высокогорья, чем я. Одни отдыхали в третьем лагере — как его называла ваша английская экспедиция, — а другие просто поднялись на Северное седло. На Северный гребень и к пятому лагерю я пошел один. Я уже объяснял разным газетам и альпинистским журналам, что был один, когда встретил Бромли и его пораженного снежной слепотой товарища. Полагаю, вы все это читали, прежде чем прийти сюда.

— Разумеется, — говорит Дикон и снова берет трубку.

Немец вздыхает, словно жалуясь на непроходимую тупость своего английского собеседника.

— Если вы не против, я хотел бы узнать, какова была ваша цель, герр Зигль? Куда вы направлялись со всеми этими монгольскими лошадьми, мулами и снаряжением?

— Попытаться встретиться с Джорджем Мэллори и полковником Нортоном и, возможно, герр Дикон, провести рекогносцировку Эвереста на расстоянии. Как я уже говорил.

— И возможно, взойти на вершину? — спрашивает Дикон.

— Взойти? — повторяет Бруно Зигль, затем смеется резким, неприятным смехом. — У нас с друзьями было только самое примитивное альпинистское снаряжение — с таким невозможно даже думать о покорении такой горы. Кроме того, муссон и так задерживался на несколько недель и мог обрушиться на нас в любую минуту. Именно ваш Бромли был настолько глуп, что решил, что может взойти на Эверест, используя несколько банок консервов, потертые веревочные лестницы и засыпанные снегом закрепленные веревки, которые оставила после себя экспедиция Мэллори. Бромли был дураком. Полным дураком. И оставался им до самых своих последних шагов по ненадежному снегу. Он убил не только себя, но и моего соотечественника.

Несколько немецких альпинистов справа от меня согласно кивают; тот парень, Рудольф Гесс, тоже. Здоровяк с бритой головой рядом с Зиглем, Ульрих Граф, которого представили как чьего-то телохранителя, продолжает смотреть прямо перед собой, и взгляд у него отрешенный, словно он пьян или ему все это неинтересно.

— Мой дорогой герр Дикон, — продолжает Зигль. — По общему мнению, гора Эверест не подходит для одиночного восхождения. — Он пристально смотрит на меня. — Или даже для двух… или трех… честолюбивых альпинистов, поклонников альпийского стиля из разных стран. Гору Эверест не покорить альпийским стилем. Или в одиночку. Нет, я всего лишь хотел взглянуть на гору издали. Кроме того, это ведь английская гора, не так ли?

— Вовсе нет, — говорит Дикон. — Она принадлежит тому, кто покорит ее первым. Что бы там ни думал Альпийский клуб Королевского географического общества.

Зигль усмехается.

— В тот последний день вы кричали Бромли и Майеру, находящимся на склоне… — продолжает Дикон. — Вы не могли бы еще раз повторить, что именно?

— Как я уже говорил, всего несколько слов, — говорит Зигль; похоже, он раздражен.

Дикон ждет.

— Я спросил их — крикнул, — зачем они поднялись так высоко, — повторяет Зигль. — А потом спросил, не нужна ли помощь… они явно в ней нуждались. Майер, по всей видимости, страдал от снежной слепоты и так выбился из сил, что не мог стоять без поддержки Бромли. Сам британский лорд выглядел смущенным, потерянным… ошеломленным.

Он делает паузу и прихлебывает пиво.

— Я предупредил их, чтобы они не ступали на снежный склон, но они не послушались, а потом сошла лавина, положившая конец нашему разговору… навсегда, — говорит Зигль, явно не желая вновь пересказывать всю историю.

— Вы говорили, что кричали по-немецки и по-английски, — продолжает Дикон. — Майер отвечал вам по-немецки?

— Nein, — говорит Зигль. — Человек, которого тибетцы называли Куртом Майером, выглядел очень измученным, страдал от снежной слепоты и не мог говорить. Он не произнес ни слова. Ни единого, до той самой секунды, когда лавина накрыла его.

— Вы им что-нибудь еще говорили… кричали?

Зигль качает головой.

— Снег под ними сдвинулся, и лавина смела их со склона Эвереста, а я вернулся на более надежный гребень — почти полз из-за шквального ветра, — потом спустился к четвертому лагерю, потом на Северное седло и к подножию горы.

— Вы не видели каких-либо признаков тел? — спрашивает Дикон.

Зигль явно злится. Губы у него побелели, голос похож на лай.

— От той точки на Северной стене до ледника Ронгбук внизу больше пяти ваших verdammte[26] английских миль! И я не искал их тела в восьми километрах ниже себя, герр Дикон, я использовал свой ледоруб, чтобы выбраться со своей ненадежной глыбы снега — которая в любую секунду могла присоединиться к остальной лавине — и вернуться на обледенелые скалы Северного гребня, чтобы потом как можно скорее спуститься к Северному седлу.

Дикон понимающе кивает.

— Как вы думаете, каковы были намерения тех двоих? — В его голосе нет ничего, кроме искреннего любопытства.

Бруно Зигль смотрит на сидящих за столом Бахнера и других немецких альпинистов, и я снова задаю себе вопрос: «Сколько человек следят за этим разговором на английском языке?»

— Это совершенно очевидно, — тон Зигля явно выражает презрение. — Я же говорил несколько минут назад. Вы не слушали, герр Дикон? Разве для вас это не очевидно, герр Дикон?

— Скажите мне еще раз, пожалуйста.

— Ваш Бромли — совершивший несколько восхождений с проводниками в Альпах — решил, что может использовать остатки веревок и лагерей, оставленных группой Нортона и Мэллори, чтобы самому подняться на Эверест с этим идиотом Куртом Майером в качестве единственного носильщика и партнера. Это было чистым Arroganz…[27] Stolz…[28] есть такое греческое слово… hubris.[29] Чистая спесь.