Богач, бедняк... Том 2 - Шоу Ирвин - Страница 34

Капитан отдал приказ провести соответствующее расследование, но никто из команды не дал никаких показаний.

«Самоубийство, причины не выявлены», – сообщил капитан в своем рапорте владельцам судна.

Томас с Дуайером окликнули такси прямо у пирса.

– Угол Бродвея и Девяносто шестой улицы, – сказал Томас водителю.

Он дал этот адрес наобум, и только когда они подъехали к тоннелю, он понял, какую оплошность совершил. Неподалеку от угла Бродвея с Девяносто шестой улицей жила Тереза с его сыном. Ему, конечно, наплевать на Терезу, век бы ее не видать, но он очень, очень хотел увидеть своего сына и, по-видимому, бессознательно сказал этот адрес.

Когда они подъезжали к Бродвею, Томас вспомнил об их договоренности с Дуайером. Он остановится в общежитии Ассоциации молодых христиан на Шестьдесят второй улице и там будет ждать Томаса. Он ничего ему не рассказал о гостинице «Эгейская».

Таксист остановился на Шестьдесят второй улице.

– Ну вот, приехали, вылезай, – сказал Томас Дуайеру.

– Надеюсь, ты очень скоро дашь знать о себе, Томми, – с тревогой в голосе сказал Дуайер, вылезая из машины.

– Это зависит от многого. – Томас захлопнул дверцу. Какое ему дело до Дуайера и его слюнявой благодарности?

Когда они выехали на Девяносто шестую улицу, Томас попросил водителя его подождать. Выйдя из машины, он увидел множество детишек на Бродвее и на Девяносто шестой улице, но среди них не было его Уэсли. Сев снова в такси, он сказал:

– Угол Девяносто девятой и Парк-авеню.

Доехав, он вышел из машины, подождал, пока отъедет такси, и потом остановил другое:

– Перекресток Восемнадцатой улицы и Четвертой авеню.

Доехав, он вышел, прошагал пешком целый квартал, завернул за угол, вернулся обратно и только после всех этих маневрирований подошел к гостинице «Эгейская».

За конторкой сидел Пэппи. Он, не сказав ему ни слова, молча протянул ключ. Трое матросов о чем-то спорили у пальмы в кадке – этого единственного украшения в узком холле с небольшим альковом для конторки регистрации. Они явно ссорились, хотя говорили на незнакомом Томасу языке. Томас не стал задерживаться, чтобы получше их разглядеть. Он быстро прошел мимо, поднялся по лестнице, минуя два этажа, и остановился у двери, номер на которой соответствовал номеру на бирке ключа. Вошел, кинул мешок на пол и с ходу бросился на продавленную кровать, застеленную покрывалом горчичного цвета. Так и лежал на спине, уставившись на трещины на потолке. Жалюзи были опущены, но он не стал их поднимать.

Минут через десять раздался стук в дверь. Стучал Пэппи, это точно. Томас, вскочив с кровати, открыл.

– Ну, что-нибудь слышно? – спросил Томас.

Пэппи пожал плечами. Трудно было о чем-то судить по выражению его глаз. Он днем и ночью носил темные очки.

– Кому-то известно, что ты здесь. По крайней мере, когда ты в Нью-Йорке, кто-то знает, что ты останавливаешься здесь, в моей гостинице.

Они подходили к самому главному. Томас почувствовал сухость в горле.

– Ты что это говоришь, Пэппи?

– Дней семь-восемь назад сюда приходил какой-то парень, – продолжал Пэппи. – Интересовался тобой.

– Ну и что ты ему сказал?

– Что я никогда не слыхал твоего имени.

– А он?

– Ему, мол, известно, что ты здесь останавливаешься. Говорит, он – твой брат…

– Как он выглядит?

– Выше тебя, стройный, вес – сто пятьдесят пять – сто шестьдесят фунтов, короткая стрижка, зеленые глаза, смуглый цвет лица, загорелый, в дорогом костюме, говорит как выпускник колледжа, наманикюренные ногти…

– Точно, это мой чертов братец, – признался Том. – Вероятно, мать дала ему мой адрес. Но я же заставил старуху поклясться, что она никому ничего не скажет. Мне еще повезло, что пока об этом не узнал весь город. Ну и что было ему нужно, моему брату?

– Хотел поговорить с тобой. Я сказал ему, что, если кто-нибудь с такой фамилией появится здесь, в отеле, я ему сообщу. Он оставил номер телефона. Он живет в каком-то городке, который называется Уитби.

– Это он, никаких сомнений. Ладно, позвоню ему, как только немного приду в себя, отдохну. Он еще никогда не приносил мне добрых вестей. Не мог бы ты, Пэппи, кое-что сделать для меня?

Пэппи с готовностью кивнул. За те деньги, которые платит щедрый Томас, он готов все для него сделать.

– Первое – притащи мне бутылку виски. Второе – достань мне пистолет. Третье – разыщи Шульца, узнай у него, не улегся ли дым. Спроси его, нельзя ли мне повидаться с сыном. Четвертое – достань мне девку.

– Сто долларов за все, – назвал свою цену Пэппи.

Томас вытащил бумажник, отсчитал Пэппи две полусотенные. Потом передал ему весь бумажник.

– Положи в свой сейф. – Для чего ему такая куча денег в кармане, ведь он может напиться, а проститутка обязательно станет шарить у него по карманам.

Пэппи, взяв у него бумажник, вышел. Он никогда не говорил больше того, чем необходимо. На пальцах у него два бриллиантовых кольца, на ногах туфли из крокодиловой кожи. Том, заперев за ним дверь на ключ, снова лег на кровать и не вставал с нее до возвращения Пэппи. Тот принес ему бутылку виски и три банки пива, целое блюдо с бутербродами с ветчиной, армейский револьвер «смит-и-вессон» со спиленным серийным номером.

– Случайно оказался у меня дома, – объяснил Пэппи, протягивая ему револьвер. У Пэппи дома можно многое найти, если покопаться. – Только не применяй его в гостинице или поблизости, вот и все.

– Не буду. – Томас открыл бутылку с бурбоном, предложил рюмку Пэппи.

Тот покачал головой.

– Не пью. Больной желудок.

– У меня тоже, – сказал Томас, сделав большой глоток из бутылки.

– Весьма в этом сомневаюсь, – заметил Пэппи, выходя из комнаты.

Что было Пэппи известно о нем, Томасе? Знал ли еще кто-нибудь о нем? Что именно?

Бурбон помогал мало, хотя Томас то и дело прикладывался к бутылке. Он вспоминал, как стоявшие у борта матросы провожали их с Дуайером молчаливыми взглядами: когда они сходили с трапа, в их глазах сквозила ненависть. Может, не стоит их в этом винить? Одно дело – поставить этого горлопана, бывшего преступника, на место, другое – издеваться над ним, жестоко избивать и довести до самоубийства. Томас в глубине души понимал, что если кто-то считает себя человеком, не скотом, то должен уметь вовремя остановиться, дать возможность и другому человеку жить, не притесняя его. Фальконетти, конечно, свинья, вполне заслуживал наказания, и он преподал ему урок, только вот в чем беда: нельзя преподавать урок посередине Атлантики. Для этого существуют и другие места.

Он выпил еще виски. Может, этот глоток поможет ему забыть выражение на лице Фальконетти, когда он, Том, сказал ему: «А теперь можешь идти, скотина!» Как тот встал из-за стола и вышел из кают-компании, а все матросы не спускали с него глаз.

Но и этот глоток не помог.

Ему всегда было горько, когда в детстве Рудольф называл его диким зверем, но станет ли ему горько сейчас, если кто-то такими же словами оскорбит его сегодня? Если окружающие оставят его в покое, то и он никого не тронет, – он искренне в это верил. Он жадно желал спокойствия, внутреннего мира. Он чувствовал, что в море сбросил с себя тяжкий, гнетущий груз постоянно одолевавшей его ярости. Томас надеялся, что будущее для него и его напарника Дуайера – безоблачно, оно не готовит им никаких неприятных сюрпризов, не сулит страданий, несомненно, они встретят его на спокойном море, среди спокойных, безвредных людей. А пока он сидит здесь, в своей комнате, с крошащимися, осыпающимися стенами, с револьвером в руке, а на совести у него – труп. Боже, как хотелось плакать.

Он опорожнил половину бутылки, когда к нему снова постучал в дверь Пэппи.

– Я разговаривал с Шульцем, – сообщил он. – Дыма еще много. Лучше тебе сесть на другое судно и уехать отсюда, да поскорее.

– Конечно, – с пьяными слезами, с бутылкой в руках, согласился Томас.

Дым еще не развеялся. Такой едкий дым сопровождал его всю жизнь. Такие люди, как он, нужны, так, для разнообразия.