«Крестный отец» Штирлица - Просветов Иван Валерьевич - Страница 24

2 июня Сталин, выступая на расширенном заседании Военного совета при Наркомате обороны СССР, объявил: «Ягода шпион, и у себя в ГПУ разводил шпионов… Наша разведка по линии ГПУ возглавлялась шпионом Гаем, и внутри чекистской разведки у нас нашлась целая группа хозяев этого дела, работавшая на Германию, на Японию, на Польшу сколько угодно, только не для нас. Разведка — это та область, где мы впервые за 20 лет потерпели жесточайшее поражение»{165}.

Марк Гай был расстрелян 20 июня 1937 года. Создателя советской контрразведки и внешней разведки Артура Артузова (после ИНО он служил в Разведывательном управлении Штаба РККА) за организацию антисоветского заговора приговорили к высшей мере наказания 21 августа 1937 года. Его преемника на посту начальника КРО Яна Ольского арестовали 30 мая, расстреляли 27 ноября 1937 года. Бессменного руководителя Спецотдела ОПТУ — ГУГБ Глеба Бокия арестовали 16 мая, расстреляли 15 ноября 1937 года. Генриха Ягоду берегут для нового грандиозного судебного процесса, подготовка к которому закончится в январе 1938 года.

Для правосудия недостаточно личного признания. Госбезопасность собирает свидетельства и доказательства шпионской деятельности Кима.

Арестованный секретарь ГУГБ НКВД Павел Буланов на допросе 2 июня 1937 года признается: «Со слов Ягоды знаю, что Ким является крупным японским разведчиком…

Ягода приказал Гаю облегчать шпионскую работу Кима… Говорил, что Ким прикрывает японские шпионские базы и связи на территории Советского Союза»{166}. Почему те же показания не берут у самого Ягоды — непонятно. Видимо, следователи выясняли более важные моменты контрреволюционной деятельности бывшего наркома.

9 июня гр. Ким Р.Н. предъявлено обвинение в совершении преступления, предусмотренного ст. 58.6 УК РСФСР — шпионаж. В тот же день обвиняемый подписывает следующий документ: «Признаю себя виновным в том, что начиная с 1922 года по день моего ареста я, находясь на работе в ОГПУ — НКВД, был связан с японской разведкой и по ее заданию занимался активной разведывательной работой в пользу Японии. Мотоно Кинго (Ким)»{167}.

— Ну что, Роман Николаевич, раз признали, надо раскрывать свои связи. Кого из агентов японской разведки вы знаете?

Для старшего лейтенанта Верховина настал звездный час. В прямом и переносном смысле. Допрос ведется, как обычно, ночью — с 15 на 16 августа 1937 года. Верховин работает один. Минаев слишком занят, он теперь исполняющий обязанности начальника 3-го отдела ГУГБ. Прежний начальник отдела Миронов арестован два месяца тому назад (оказалось — заговорщик и шпион, и как хорошо маскировался!).

— Что молчим? Ощепков вам известен? — Да.

— Кто такой Ощепков?

— Когда мы познакомились, он преподавал японский язык в Институте востоковедения и работал в Центральном институте физкультуры. Василий Сергеевич учился в Токио в русской духовной семинарии. Во время японской интервенции на Дальнем Востоке был переводчиком на Сахалине. Со слов япониста Юркевича знаю, что он как будто работал в Разведупре. Юркевич нас и познакомил, по моей просьбе. Кажется, в 1929 году. Я в то время интересовался системой «джиу-джитсу». В последующем у меня изредка бывали встречи с ним на той же базе. Но в последние три года я Ощепкова не видел. И… по разведывательной линии с ним связи не имел.

— Ощепков — японский шпион! Вы не могли о нем не слышать! Например, от военного атташе Хата!

— Хата не говорил, получает ли японская разведка какие-либо материалы от Ощепкова.

— Так и запишем: «Об Ощепкове как об агенте японской разведки я узнал со слов военного атташе Хата». А еще вы наверняка знали, что Ощепков учился в Токио вместе с Юхаси. Знаете Юхаси? Конечно, знаете, он же из разведслужбы японского Генштаба! Значит, знаете и то, что Юхаси привлек Ощепкова к разведывательной работе, когда служил в японском консульстве во Владивостоке. И поддерживал с ним связь, когда стал драгоманом японского посольства в Москве. Записано. Теперь перейдем к Юркевичу. Кем он был завербован?

— Не знаю.

— Говорите, что знаете.

— Мы знакомы по Владивостокскому Восточному институту. Юркевич был связан с подпольным работником Фортунатовым, задания которого выполнял. Это мне говорил сам Юркевич. Позднее я с Юркевичем встречался в Москве…

— …и установил с ним связь на разведывательной основе. Теперь ясно{168}.[31]

Верховину удалось составить обширный список шпионов и предателей. В нем оказались: бывший резидент ИНО в Харбине Иван Перекрест («лично не был знаком, о работе на японцев сделал вывод из беседы с Ямаока»), профессор Невский («лично мне неизвестен», «Хата сообщил, что Невский и его жена прикрывают японскую резидентуру в г. Ленинграде, каков состав — мне неизвестно»), профессор Мацокин («со слов Кавабэ, на связи с японцами с дореволюционных лет»), переводчик советского полпредства в Японии Лейферт («должен вести разведывательную работу по моему указанию, но не вышел на связь»), корреспондент ТАСС в Японии Наги («связник, возможно резидент»), бывший сотрудник Исполкома Коминтерна Цой-Шену («агент»), бывший сотрудник НКИД Вознесенский («в 1923–1926 годах систематически встречался с Отаке»), бывший сотрудник советского военного атташата в Японии Смагин («связан с японским Генштабом, Хата периодически встречался с ним как работником Наркомата обороны»), корреспондент «Бомбей Дейли Ньюс» Азис-Азад («агент Особого отдела НКВД для связи в военное время», одновременно «привлечен к разведывательной работе бывшим атташе Кавабэ»), корреспондент австрийской газеты «Нойе Фрейе Пресс» Бассехес («резидент на случай военного времени»). Еще Ким припомнил агента Бремана, связанного с японским корреспондентом Маруямой, и секретаря артиллерийской академии в Ленинграде, завербованного тем же Маруямой[32].

— Почему же у вас были настолько доверительные отношения с атташе Хата и Кавабэ, что они раскрывали перед вами засекреченных агентов?

— Я являюсь кадровым работником особой службы японского Генерального штаба и имею чин подполковника…

Ким понимает, что бредит наяву, пытаясь опровергнуть окружающий бред, но лишь подпитывает его.

— Раз так, вы должны были знать о создании японской агентуры на Забайкальской, Томской и Омской железных дорогах, а также агентуры на судостроительном заводе в городе Николаев, связь с которой японцы держали через директора Одесского музея Костенко. Знали? Не увиливайте, бесполезно. Ведь все известно, все уже в протоколе. Подписывайте.

«С моих слов записано правильно. Мотоно (Ким)».

Понимал ли Ким, что вносит вклад в приговор своим знакомым и лично не знакомым, но явно не виновным людям? Думаю, да. А может, он подписывался ложным именем в надежде, что когда дело дойдет до суда, пирамида выдуманных показаний рухнет. Не может же безумие длиться бесконечно? Во Внутренней тюрьме НКВД он содержался в одиночной камере и не представлял, что творится снаружи. Или догадывался, памятуя о прошлых арестах и процессах? 

«Целый ряд лиц из числа антисоветского продажного отребья, привлеченных к суду в 1936–1937 гг. за шпионаж и диверсию по заданиям японцев, оказался старыми японскими разведчиками, завербованными еще в годы интервенции, — разъясняла ситуацию “Правда”, главная газета СССР. — Японская разведка всячески поощряла возможно более глубокую маскировку своих шпионов… В течение 10–15 лет эти гады смирно сидели в своих норах, выжидая инструкций от своих хозяев… Ряд шпионских дел говорит о том, что среди массы завербованных шпионов японская разведка выделяет определенную категорию особо доверенных агентов, которые на протяжении многих лет систематически были связаны с закордонным разведывательным центром. Этим агентам или “резидентам” японской разведки поручались не только сбор шпионских сведений и устройство диверсионных актов, но и вербовка новых шпионов… За последнее время изрядное количество чрезвычайно тонко замаскированных японских шпионов выловлено и разоблачено… Характерный случай, имевший место в Ленинграде: в 1936 г. там был разоблачен как разведчик пожилой японец — “рабочий”, прибывший в Ленинград и осевший там по заданию Генштаба еще в 1916 г. 20 лет сидел шпион на одном месте. К нему привыкли все окружающие, считали его “своим парнем”, посвящали его в государственные тайны. Из 20 лет, проведенных им в Ленинграде, шпион А. большую часть времени не вел активной шпионской работы. В 1934 г. он получил даже от своих хозяев специальное предписание прекратить всякую шпионскую деятельность: японская разведка берегла этого агента для чрезвычайно ответственных диверсионных поручений, которые он должен был начать выполнять во время войны Япония с СССР…»{169}