Последний бросок на запад - Овчаренков Егор - Страница 60

Теперь побег стал острым и единственным желанием Емельянова. Но желание — это одно, а вот способ его осуществления — совершенно другое. Только не сдаваться, а думать.

Если не сейчас бежать, то уже никогда. Удачное стечение обстоятельств — второго такого шанса у него уже никогда не будет; тем более, что терять Емельянову было нечего…

«Никогда» составляло от силы часа два, если не меньше.

Емельянов вскочил на ноги — необходимость и, главное, возможность действовать отогнали прочь всякую тоску, мобилизовали все умственные и физические способности для достижения единой цели — бежать.

Прежде всего следовало нейтрализовать охрану. Как — пока неизвестно, но сил, наверное, должно хватить. Слава Богу, что ранение не слишком сильное, да и заживает на нем все, как на собаке.

Потом — наверное, во двор. Там будет значительно сложнее, все открыто, даже если он сумеет добыть автомат. Здесь необходимо везение. Огромное везение! И неплохо бы бежать не одному.

Емельянов осмотрел своих сокамерников — контингент совершенно не боевой. Только Новак.

Но он хорват. Попал сюда за дезертирство. Не очень верится. Скорее всего он жертва каких-то внутренних разборок в хорватском командовании. Но, несмотря на это, можно ли рассчитывать на него в таком деле?

Может, Петко?

Но он скорее всего с автоматом толком обращаться не умеет, слишком молод. А Дарко слишком стар.

Дима прошелся по камере, задумчиво рассматривая своих товарищей по несчастью.

Нет, лучше одному. Обманом заставить охранника — того, что сейчас в коридоре дежурит, — зайти в камеру, вырубить его, отнять автомат. А там как Бог даст. Если здесь все достаточно перепились, то скорее друг друга пристрелят, чем в беглеца попадут. Потом оторваться — и ищи ветра в поле. Только вот Чернышев…

Мысль о Чернышеве не давала ему покоя.

Времени нет, чтобы за этим мерзавцем бегать, но и оставлять его в живых — грех. Ну ладно, Бог даст, еще встретятся.

Невооруженный, к сожалению, охранник в сопровождении еще двух вооруженных вкатил в камеру тележку с завтраком — о смертниках продолжали заботиться.

Емельянов ковырял вилкой тушенку, а сам думал, думал…

Петко и Дарко ели в сторонке, бывший контрразведчик сидел рядом.

— Ну как завтрак? — спросил у Новака Емельянов.

— Нормально. Я солдат — мне все едино. Да и не так долго этой дрянью питаться осталось.

— Это точно. Но ты так спокойно об этом говоришь, как будто и не жалко вовсе. Может, жизнь и паршивая штука, но мне как-то не особенно в кайф с ней расставаться.

— Жалко, — ответил Новак.

— Дети есть? — спросил Емельянов.

— Нет.

— Тогда легче. У меня тоже нет. А то было бы жальче всего детей оставлять сиротами. Да и жену вдовой тоже.

— А мне никого не жалко. Только себя немного, да и то не очень. Знал, куда лезу, сам и виноват. А о жене и говорить нечего. Таких шлюх поискать еще надо.

Дима не знал, что он имеет в виду, но его это все равно задело. Еле сдержался, чтобы не наброситься на мужа Златы.

— А мне показалось, что она тебе симпатична, — сказал хорват. Оба не называли имени Златы, словно боясь ее сглазить.

— Почему ты так решил? — поинтересовался Емельянов.

— Потому что она грязная шлюха… Это из-за нее я тут. — Да?

— Она помогла тебе бежать, а все это дело свалили на меня.

— Я бежал, когда меня вели из твоего кабинета. А она уже была под замком.

— Сначала все валили на нее, а потом на меня. У тебя было заранее припасено оружие — раз. Мой, кстати, пистолет. Ты бежал на моей машине — два. Твой побег удался — три. Впрочем, — вздохнул бывший контрразведчик, — это не причина, чтобы расправиться со мной, это только повод. Причины… Да что я буду тебе говорить — долго объяснять. И потом — это наши внутренние хорватские разборки. Ты все равно ничего не поймешь.

В самом деле — хорватские разборки Емельянова интересовали меньше всего. Зато он впервые начистоту говорил с мужем Златы, и ему было интересно, почему Мирослав отзывается о своей жене столь нелестно.

— Тогда, когда ты допрашивал меня и твоя жена вошла в кабинет, мне почему-то показалось, что ты любишь ее, хоть вы и ругались, — сказал Дима.

Новак поморщился.

— Нет. Может, и любил когда-то, но было это так давно. Тогда я молодой совсем был, а она баба видная, красивая, вот и потянуло. Даже не по любви, а просто красивого тела захотелось.

Дима ловил каждое его слово.

— Да и она меня не любила, — продолжал Новак. — Только делала вид. Как будто я этого не замечал.

— Не похожа она на ту, что по расчету замуж выходит, — предположил Емельянов.

— Не похожа, — согласился Новак. — Только когда в крови гормоны разыгрались, на что угодно согласишься. А тут еще такой-престиж — за военного замуж выйти, — и с неожиданной злостью добавил: — Шлюха!..

Емельянов не нашелся, что ответить, и неловкая пауза стала затягиваться.

За дверью послышались шаги, потом загрохотали засовы, и в камеру вошел охранник, чтобы забрать посуду.

— Этот русский, который приходил к тебе, был очень пьян, — заметил Новак. — Да и все остальные, по-моему, тоже сильно навеселе… Еще бы — разграбить караван с гуманитарной помощью, хрен знает сколько спирта…

Дима внимательно слушал пленника, догадываясь, к чему тот клонит.

Новак продолжал:

— Раньше такого никогда не было. Дисциплина была — будь здоров. А теперь, когда натовцы помогают, ни к черту стала. Если сейчас все пьяны в стельку, то это очень хорошо. Для нас, конечно.

Новак замолчал, ожидая, что скажет Емельянов. Но Дима только молча смотрел на собеседника.

— Я думаю, что это наш шанс убежать, — наконец высказался Новак.

Емельянов только пожал плечами. Он все еще сомневался в Мирославе Новаке — не ведет ли тот двойную игру. Но теперь он поверил, что этого хорвата, кажется, действительно собираются казнить — не для Емельянова же он разыгрывает здесь спектакль. А то, что бывший контрразведчик даже не пытается просить о помиловании, только подтверждает его осведомленность о порядке ведения таких дел.

Деваться ему некуда, расстрел — он и в Боснии расстрел. А помощник в побеге ему не помешает. Тем более, что этот потенциальный помощник — очень умелый солдат, настоящий рейнджер, в чем он убедился на собственном опыте, и к тому же владеет сербскохорватским языком.

— Это наш шанс. Слышишь, русский? — нетерпеливо сказал Новак.

— Слышу.

Емельянов перестал бороться со своими подозрениями и решил отдаться воле случая — семи смертям не бывать, а одной не миновать. Да и не могут же все вокруг заниматься только одним предательством.

— Я не знаю, как хорваты, — сказал он, — но если у русских появился шанс напиться, то они его точно не упустят. За это я могу поручиться.

— Знаю, — ответил Новак. — Наши мало чем отличаются в этом плане.

— Значит, вполне возможно, что относительно трезвой осталась только охрана. А ее, как я понимаю, не так уж и много. Если только и она, дай-то Бог, не перепилась. А если они перепились, то…

— Сейчас самое главное — это заставить вооруженного охранника открыть дверь, — предложил Новак. — Завтрак нам уже приносили, так что могут и не открыть. Ну, давай? Попробуем кого-нибудь дозваться.

В коридоре неподалеку раздались пьяные крики, какая-то не то ругань, не то нестройное пение. Новак и Емельянов моментально замолчали, прислушиваясь к доносившимся из-за двери звукам, которые в этой ситуации звучали для’них праздничной музыкой.

Пьяные приближались. Дима встал сбоку от двери так, чтобы когда она откроется, его не было видно. Новак принялся что было сил колотить в дверь и кричать.

Возле камеры послышалась чья-то ругань. Одного человека. Остальные голоса удалялись по коридору. Через несколько секунд загремели ключи и дверь открылась.

В камеру заглянул пьяный хорват — ворот его рубашки был надорван, короткоствольный автомат «Узи» болтался на локте, стуча по ноге, губа была рассечена. Мутным взглядом он обвел камеру, шагнул вперед и пошатнулся, не ожидая никаких подвохов со стороны арестантов.