Последний бросок на запад - Овчаренков Егор - Страница 59

Забившиеся в угол Дарко и Петко с испугом смотрели на Емельянова. В конце концов старик стал беспокоиться о том, чтобы не разошлись швы на бедре у наемника. Он несколько раз делал попытки что-то сказать, но Дима не обращал внимания ни на что, кроме своего горя, корчась на полу. Тогда Дарко встал и накинул свое одеяло на Диму.

В камере раздался отчаянный рев, который даже охранника заставил перестать ходить за дверью и прислушаться. Одеяло несколько минут колыхалось, дергалось, трещало, потом Емельянов под ним затих.

Старик и юноша осторожно подошли к успокоившемуся наемнику и подняли одеяло. Дима лежал на полу, подобрав колени к самому подбородку и спрятав лицо в ладонях. Плечи его вздрагивали.

Емельянов отвел руки от лица и посмотрел заплаканными глазами на Дарко и Петко. Эти люди видели и слезы, и смерть. Видели не раз. Емельянову вдруг стало стыдно за свое чересчур буйное поведение.

Дима поднялся молча, несколько раз бесцельно прошелся по камере, остановился возле двери.

Неожиданно кормушка-окошко в двери приоткрылось. В коридоре стоял солдат в совершенно новенькой, еще не заношенной форме. На вид ему было лет восемнадцать. Безусое прыщавое лицо было немного растерянным. Он несколько раз испуганно хлопнул густыми ресницами и заговорил, глядя на Емельянова:

— Вы русский? Вас зовут Дмитрий?

Емельянов кивнул.

— Я несколько дней назад вернулся из сербского плена, — сказал солдат. — Мне просто повезло — удрал во время бомбежки. Я тоже был приговорен к расстрелу. Ненавижу эту войну.

— Что тебе нужно, парень? — спросил Дмитрий.

— Я могу вам помочь…

— Тебя кто-то послал?

— Нет. Я сам пришел. Я просто подумал, что если вы и господин капитан дадите мне адреса своих родственников, то я смогу передать им ваши письма.

В камере зависла напряженная тишина, нарушаемая только жужжанием одинокой мухи.

— Я дам вам бумагу и карандаш.

Парень оглянулся и сунул в отверстие кормушки два листка бумаги и один огрызок карандаша. Новак стоял уже рядом. Дима передал все ему, и тот уселся на свой матрас и принялся писать.

Емельянов знал, кому пишет хорват. Конечно, Злате. А кому писать ему? Родителям в Москву? Они уже, наверное, давно в курсе, что он бежал из тюрьмы, пропал. Стоит ли их расстраивать, лишать надежды?

Он понял, что единственный человек, которому он хотел бы передать привет, это тоже Злата. Неважно, что, овладев сербскохорватским устным, грамотой он так и не овладел.

— Я слышал о вас, — сказал юноша хорват Емельянову. — Вас сюда притащил другой русский, ваш друг. Еще он сказал, что это вы расстреливали горожан в Михайловаце и насиловали девушек. Но я ему не верю. Он предатель… — хорват сделал небольшую паузу. — А предателей никто не любит и им не верят…

Хорват замолчал, явно что-то не договаривая. И вдруг Дима подумал, что Чернышев тут не главное, что этот юноша должен сообщить нечто другое. А может…

Неужели Злата? Конечно. Она знает, что Дмитрий здесь. Знает, что ее муж арестован и тоже приговорен к расстрелу. Может, и она в опасности? Может, ждет помощи?

Парень должен еще что-то сообщить. Его лицо приблизилось к кормушке. Но перед этим солдат еще раз оглянулся, что-то увидел и захлопнул маленькую дверцу.

— Передайте все старику, — успел шепнуть он перед этим.

В коридоре послышались шаги другого человека, наверное, охранника. За дверью последовал короткий приглушенный диалог. Очевидно, ругались.

«Какой-то странный малый, — подумал Дмитрий. — Неужели Злата действительно его послала? Где она сейчас?..»

Стоп! А с чего он взял, что здесь каким-то образом замешана Злата? Нет, это невозможно!

Но так хотелось верить, что в эту минуту она думает о нем… Что именно она попросила этого молодого солдата зайти в камеру, таким образом подавая ему, Диме, знак. Что она не оставит его…

За дверью послышались шаги, и Емельянов стремительно вскочил, ожидая, что в камеру сейчас зайдет тот же солдат и договорит все, что ему не дали сказать.

Но свидание оказалось неожиданным.

Дверь распахнулась — и в камеру с видом полноправного хозяина вошел сам Вадим Чернышев. Он был здорово навеселе, и его немного шатало из стороны в сторону.

Обведя взглядом помещение, он наконец заметил Емельянова.

«Ах ты, сука… Сам ко мне идешь… Ну, это последнее, что ты сможешь сделать…» — Дима слегка повернулся, чтобы удобнее было броситься на этого нажравшегося мерзавца.

Чернышев испуганно застыл, заметив состояние Дмитрия. Еще секунда — и предатель окажется полу, не в силах сопротивляться. И ему будет очень больно…

Но вслед за ним в камеру шагнули трое хорватских солдат. Один из них сразу взял автомат на изготовку. Эти воины тоже были навеселе, но не так, как Чернышев.

«Неужели все… — пронеслось у Димы в голове. — Неужели пришьют прямо в камере?»

Двое других подошли к нему, быстро схватили за руки, подтащили к оконной решетке и приковали к ней двумя парами наручников. Емельянов теперь и не думал сопротивляться под дулом автомата.

Чернышев, увидев, что его бывший напарник обездвижен, начал медленно приближаться, нагло улыбаясь и дыша перегаром.

— Как ты себя чувствуешь? — с издевкой спросил он.

Емельянов только прожигал его ненавидящим взглядом.

— Не ожидал тебя здесь увидеть, — продолжал издеваться Чернышев. — Я думал, что ты давным-давно все стены руками порубал и сбежал, — кивнув в сторону заделанного окна, он засмеялся, довольный своей шуткой. И добавил: — Таэквандист хренов.

Емельянов побледнел; такая бледность, как известно, у людей смелых и отчаянных свидетельствует о бешенстве.

Чернышев, несмотря на опьянение, сообразил, что слишком приближаться не следует — ноги-то у Дмитрия были свободными и он мог достать своего бывшего друга.

Трое охранников стояли с автоматами на изготовку. Это обстоятельство и то, что Емельянов был крепко прикован к решетке, придало Чернышеву уверенности в себе.

— Ты бы сказал что-нибудь, Емеля. Может, полегчает.

— Мне не о чем с тобой говорить, — ответил Емельянов.

— Как это не о чем? — наигранно удивился Чернышев. — Я бы с удовольствием послушал о твоих принципах, которые тебе не позволяют, как всем нормальным людям, зарабатывать деньги, а позволяют только умирать.

— Это ты нормальный? — клокоча от ярости, поинтересовался Емельянов.

— Ну не ты же. Я самый нормальный человек, который старается заработать себе на пропитание, — заржал довольный собой Чернышев.

— Ты самый нормальный предатель.

— Я просто умный человек. Если хочешь остаться живым, то надо принимать ситуацию такой, как она есть, а не кричать о своих принципах на каждом углу. Принципиальный какой! Я посмотрю, что ты через пару часов запоешь?!

— С твоей помощью?

— Да! С моей! Ты будешь гнить в земле, а я заработаю здесь денег, а потом поеду обратно в Ригу, где буду чихать на лабусов и на таких, как ты. Такие, как ты, будут мне задницу лизать, чтобы я им только чаевые дал!

Емельянов молчал.

— А ты будешь гнить здесь в земле, да и то если похоронят.

— Может, ты мне окажешь и такую милость? — поинтересовался Емельянов.

Чернышев покраснел от злости. Он уже готов был ударить Емельянова, но остановился.

— Ладно, сука! Я с тобой очень скоро встречусь, и тогда мы посмотрим, как ты запоешь.

Чернышев резко развернулся и вышел..

А с Емельянова только спустя час сняли наручники.

Дима долго не мог прийти в себя после посещения Чернышева.

Когда злость немного улеглась, мысли упорядочились и стали более трезвыми. Емельянов взял себя в руки и понял, что постоянно думать о смерти просто невыносимо. Можно ли хоть что-нибудь предпринять в его более чем незавидной ситуации?

Может быть, отсюда действительно можно бежать?

Дима отметил про себя отсутствие дисциплины у хорватов — если так напился русский наемник и смог беспрепятственно проникнуть в камеру, то что тогда говорить об остальных? Состояние Чернышева обрадовало его — это был шанс!