Последний бросок на запад - Овчаренков Егор - Страница 42

Лицо мертвеца уже посинело, опухло и было похоже на грязный, вывалянный в грязи мяч. Белки глаз, напоминавшие сваренные вкрутую яйца, блестели в темноте. Едва только Дима тронул одеяло, которым было накрыто тело, смрад стал еще сильнее, и он поспешно отошел в другой конец помещения.

— Боже мой… — тихо произнес он, присев на свой матрас.

Мутным взглядом он обвел остальных. Взглянул в окошко на занимающийся рассвет. И понял, что его привели в другую камеру. И тут все умерли. И он будет в этой страшной комнате один, среди разлагающихся трупов. Пока не подохнет тут сам. Или пока не согласится на предложение Новака.

Емельянов почувствовал, что сознание оставляет его; он подбежал к двери, забарабанил кулаком.

— Здесь все умерли! — заорал он что было мочи. — Здесь уже гниют трупы!

За дверью послышался звук шагов подходящего человека. Емельянов снова стал орать:

— Трупы! Здесь все трупы!

— Не все, — ответил знакомый голос охранника. — Вот когда и ты там будешь лежать и вонять, тогда будут действительно все. А пока — приятного отдыха. Эти ребята уже три дня без общения лежат, так что они будут очень рады твоей компании.

И Дима отошел от двери, поняв, что бесполезно что-то доказывать.

Сладкий смрадный запах сжимал горло, душил. Дима почувствовал, если он сейчас же не глотнет свежего воздуха, то просто умрет…

Но он взял себя в руки и посмотрел на зарешеченное окно. Он понял: надо устроить тут вентиляцию и как-нибудь открыть защелку на окне.

После долгих и мучительных усилий он сумел просунуть пальцы и добраться до защелки, чуть не вырвав ее с «мясом», и рывком открыть окно.

Рама открывалась внутрь, но решетка не давала возможности распахнуть окно настежь, однако и той маленькой щели, которая получилась, было достаточно, чтобы прийти в себя…

Емельянов не помнил, как, надышавшись, добрался до матраса, не помнил, как заснул…

Когда он проснулся, то увидел входившего охранника; одной рукой он вез за собой тележку, а другой брезгливо зажимал нос.

— Сука… — только и смог сказать Емельянов, наконец сообразив, что это ему принесли обед.

Почти минуту он неотрывно смотрел на тарелку, словно для собаки поставленную на пол. Тут ему стало казаться, что этот ужасный запах идет не от разлагающихся трупов, а от тарелки с едой. Он вскочил на ноги, схватил тарелку и с размаху запустил ею в закрытую дверь.

Дверь распахнулась, и на пороге появился хорват. Он флегматично пожал плечами, убрал разбросанное Емельяновым и небрежно вытер тряпкой дверь. Его слишком спокойный вид, казалось, говорил — «если бы не приказ, то я бы на тебя даже баланду не тратил».

К вечеру принесли ужин.

На звук гремящей посуды на Этот раз никто не отозвался, и только ближе к ночи, когда Емельянов уже задремал, пришел все тот же охранник и, критически оглядев помещение, поманил пленника пальцем.

Замкнув ему руки за спиной железными браслетами, он повел Емельянова по уже знакомым коридорам во двор, по знакомой дорожке, усыпанной щебенкой, — в соседнее здание, на второй этаж, где находился кабинет капитана контрразведки Новака.

— Как отдохнул? — хмуро поинтересовался Новак, как только Емельянова привели в кабинет.

— Нормально, — спокойно ответил Дима.

— А кормили как?

— Тоже нормально.

— В таком случае я надеюсь, что у тебя было достаточно времени, чтобы подумать. Мне нет смысла тебе угрожать — ты умный человек и понимаешь, что с тобой будет, если ты не согласишься. Кстати, предупреждаю, что слукавить тебе не удастся — в любом случае стопроцентного доверия к тебе не будет…

Емельянов молчал. Новак повернулся к окну и, глядя в него, заявил:

— Должен поставить тебя в известность, что действие Женевской конвенции о военнопленных на наемников не распространяется. Здесь идет война без правил, и не просто война — а гражданская. И я могу сделать с тобой, что захочу. Если ты не согласишься, то умрешь медленной, мучительной смертью и перед этим вообще пожалеешь, что родился на свет. Так что думай, и думай хорошо. И не забывай про две с половиной тысячи, предложение по-прежнему в силе. — Новак улыбнулся. — Даже треть этой суммы тебе и не снилось получить у Радована Караджича.

Емельянов помолчал немного, словно подбирая слова для ответа, а потом сказал:

— Я ранен.

Новак, почувствовав, что Емельянов готов согласиться, улыбнулся и сказал:

— Я разговаривал с врачом. Он сказал, что через две недели можно будет снять все повязки. После этого около двух недель немного поограничивать себя в нагрузках… Я думаю, что война за это время не закончится.

Емельянов согласно кивал, придумывая сам для себя объяснения, почему он хочет отказаться от этого предложения, изложенного в достаточно ультимативной форме.

Он сильно привязался к сербам? Нет. Его не устраивает зарплата, предложенная хорватами? Наоборот, более чем устраивает.

В дверь вежливо постучали и в комнату вошла… Наемник оторопел: это была та самая девушка, которую он спас после налета на какой-то город от своих сослуживцев, — Злата, кажется.

Емельянов, который часами мог сидеть в ледяной воде, который был способен отжаться неимоверное количество раз, который не терял равновесия, пять часов стоя на одной ноге, который мог переносить этот ужасный трупный запах, в конце концов вдруг почувствовал, что у него так застучало сердце и закружилась голова, что он едва не свалился со стула… Он поспешно отвел от нее глаза, чтобы не показать хорватам свое смущение.

Девушка заинтересованно посмотрела на Диму. Несколько секунд она вспоминала, легкая тень недоумения пробежала по ее лицу, но, ничем не выдав свои чувства, она тоже отвернулась от него.

Между ней и Новаком начался разговор, из которого Емельянов с удивлением понял, что Злата — жена этого самого капитана-контрразведчика. Еще он понял, что супруги были в ссоре. Сказав Новаку, что она идет к его начальству, но скоро вернется, девушка вышла, хлопнув дверью.

Новак тяжело вздохнул, глядя на дверь, потом перевел взгляд на пленника и резко спросил:

— Так каково твое решение?!

Приход Златы резко изменил ход мыслей Емельянова — не то чтобы жизнь стала менее дорога, но помогать этому типу со шрамами вообще расхотелось. Новак считает его проституткой, но он докажет, что это не так. Пусть даже во вред себе.

Понимая, что теперь он все равно, при всем своем желании, не придет ни к какому конкретному решению, Дима сообразил, что у него есть еще возможность тянуть время: а вдруг что-нибудь да изменится? Жизнь полна превратностей, а на войне — тем более…

— Каково твое решение? — жестко повторил свой вопрос хорват.

— Уведите меня обратно в свой морг.

— Это отказ?

— Нет.

— По-моему, ты переоцениваешь свою значимость. Нам некогда с тобой возиться и продукты на тебя переводить незачем — намного проще расстрелять.

— Я гражданин иностранного государства, — Дима ухватился за это, как за спасительную соломинку.

Новак жестко улыбнулся.

— Ну и что?

— Вы не имеете права, — ответил наемник едва дрогнувшим голосом.

— Расстрелять?

— Не имеете права.

— Почему?

— Ну, потому что… — Дима не мог дать вразумительного ответа на этот вопрос.

— Мы здесь, на своей земле, на все имеем право, — заверил его контрразведчик, — а расстрелять — тем более. Никто никогда не узнает, где и когда ты погиб. Документов у тебя нет. Имени никто не знает. Неопознанный труп, — с удовольствием добавил он.

— Я требую встречи с русским консулом.

— Для чего?

— Я имею право к нему обратиться?

— Тут, в этом городке, отродясь не было русского консула, — произнес офицер.

— А где есть?

— Ну, наверное, в Белграде, у сербов есть русский посол.

— А в Загребе?

— Наверное, есть… Но ты находишься в Боснии.

— В Сараево?

— Да не поможет тебе русский консул, идиот! Даже если каким-то чудом здесь окажется. Ты взят в плен на поле боя с оружием в руках, — усмехнулся хорват. — А значит, ты воевал против нас на нашей земле. И в этом виноват.