Русская военно-промышленная политика 1914—1917 - Поликарпов Владимир Васильевич - Страница 66

Здесь, как и в примере с Балтийским заводом, правительство проявило готовность в какой-то мере учесть «интересы частных лиц», а когда акционеры не согласились на 8%, привело в действие свое «формальное право» кредитора. И на этот раз, в отличие от опыта с Обуховским заводом, удалось проделать экспроприацию без судебной тяжбы и с минимальными издержками.

Таким образом, правительства трех последних императоров испытали разные способы экспроприации промышленных предприятий. Сановники вдумчиво и осторожно пользовались «европейскими» нормами, стараясь по возможности воздерживаться от идеологически, казалось бы, обоснованного откровенно репрессивного подхода к правам недобросовестных или неспособных партнеров. Опытным путем удалось выработать настолько совершенную процедуру отъема, что явного вторжения в собственнические права не требовалось: чуть ли не само собой выходило, что собственник так или иначе утрачивал свое право (продавал свои паи или акции, оказывался банкротом), и его завод переходил к казне. Не получилось, правда, с Обуховским заводом: пришлось дорого заплатить собственникам.

По сравнению с этим ограничения, касавшиеся надельных крестьян, выглядят более существенным нарушением прав собственности: в их имущественном праве, сословном по социальному качеству, изначально отсутствовало по меньшей мере одно из трех основополагающих, с точки зрения классической теории, начал собственности (владение, пользование, распоряжение): свобода распоряжения своим имуществом. «Личный собственник, по смыслу закона, властен распоряжаться своей землей… он может прикупить себе земли, может заложить ее… может, наконец, продать ее», — разъяснял права крестьянского сословия Столыпин. Но тут же напоминал, что установлены и «известные ограничения» и «стеснения»; «и мы, гг…. ограничения эти сохраняем: надельная земля не может быть отчуждена лицу иного сословия; надельная земля не может быть заложена иначе, как в Крестьянский банк; она не может быть продана за наличные деньги; она не может быть завещана иначе, как по обычаю»{760}. Не только продать по своему усмотрению, но и вообще как-либо расстаться со своим имуществом (наделом) крестьянину мешали, по закону, юридические рогатки, далекие от коренных принципов «римского» права (вплоть до запрета реализовать свое намерение, свою волю отказаться владеть имуществом).

Но и в отношении собственников промышленных заведений тот же принцип свободы распоряжения имуществом подвергался ограничению — по национальному и вероисповедному принципам. В 1870–1880-х годах правительство постепенно распространяло на все акционерные компании запрещение допускать участие евреев (как и иностранцев) в управлении предприятием. Кроме того, лицам иудейского вероисповедания не разрешалось участвовать в капиталах предприятия, если у него свыше 200 десятин (или если оно арендует эту землю на срок более 12 лет). Всё новые ограничения по составу акционеров и администрации распространялись постепенно на другие категории акционерных компаний, что привело к громким скандалам после оформления совокупности стеснений в виде специальных секретных правил, утвержденных Николаем II 18 апреля 1914 г. Совет министров 24 мая 1916 г. фактически отклонил более либеральный в этом вопросе проект «Нормального устава», подготовленный в Министерстве торговли и промышленности для упрощения процедуры регистрации новых компаний{761}. Центральный пункт секретных правил 1914 г., казавшийся промышленникам и банкирам неприемлемым (право акционерного общества владеть не более чем 200 десятинами земли, иначе евреев из администрации — вон), неуклонно соблюдался. В этом отношении на «еврейском» направлении еще до войны были предвосхищены те достижения правовой мысли, что были вскоре обращены против «неприятельских» собственников. В довоенное время правительство опасениями за безопасность военных предприятий объясняло ограничения, направленные против участия немцев в капитале и администрации заводов, поставлявших порох и взрывчатые вещества, однако было вынуждено идти на уступки, делая исключения, либо пыталось влиять на собственников, выставляя фильтрацию личного состава условием предоставления казенных заказов. При этом было вполне осознано, что всякие такие меры вредят приливу в отрасль иностранных капиталов («затрудняют реализацию складочного капитала») — при недостатке русских. Но с созданием под Самарой новых казенных заводов у военных властей прибавилось уверенности, и в 1910 г. явилось убеждение в том, что затруднение с приливом капиталов «едва ли может иметь существенное для интересов государства значение», так как теперь, пополняя боевые запасы, военное ведомство «в состоянии будет удовлетворять свою потребность во взрывчатых веществах собственными средствами, не прибегая к услугам частной промышленности»{762}.

Новые возможности усечения прав собственности открылись с началом мировой войны, когда образовалась еще одна категория неполноправных собственников — неприятельские подданные. Но репрессии распространялись и на «русских подданных из германских, австрийских или венгерских выходцев», и на «бывших подданных Германии, Австро-Венгрии или Турции, а равно их потомков». Исключение делалось для «лиц, удостоверивших… свою принадлежность к православному исповеданию» до 1914 г. или «к славянской народности» по крови, от природы{763}.[199] Как видно из доклада Министерства внутренних дел Совету министров от 10 октября 1914 г., сущность поставленной себе правительством задачи сводилась к «необходимости вновь[200] юридически обособить иностранных поселенцев — русских подданных… в смысле… сужения их гражданских прав», так, чтобы в конечном счете «германское» землевладение было «до возможных пределов ликвидировано». Предполагалось, что имущество будет не отобрано у «немцев» безвозмездно, а «приобретено на условиях, напоминающих общий порядок принудительного отчуждения для государственных целей»{764}. В случае, если бывший владелец не соглашался с заниженной, по его мнению, оценкой переходящего к Крестьянскому банку имения, он мог жаловаться, но не в суд, а в Сенат, где дело разрешалось «окончательно»{765}. Совет министров с удовлетворением отмечал, что тем самым «интересы собственника находят себе полное ограждение», и в то же время — что таковое обжалование будет, «как сказано, бесцельным»{766}. Действительно, к тому времени Сенат представлял собой послушное орудие правительства и «способствовал проведению правительственных планов, расходящихся с законами… создавая новые толкования ранее имеющихся актов, противореча собственной ранее сложившейся практике, но открывая пути новым правовым решениям»{767}.

Анализ законов о ликвидации «германского» землевладения тогда же показал, что они «существенно подрывают коренные устои нашего гражданского права». Во-первых, оценка отбираемого имущества была предоставлена «безграничному усмотрению» Крестьянского банка, без судебной гарантии интересам прежнего владельца и третьих лиц. Во-вторых, был отменен принцип немедленной уплаты (вместо него — выплата по 4,5% в течение 25 лет). В-третьих, владелец получал за отобранное имущество не деньги, а «именные билеты» Крестьянского банка, реализовать которые не было возможности (владельцы не имели права этими бумагами расплачиваться, завещать их или вообще кому-либо передавать){768}.[201] Установленный таким образом порядок расчета с бывшим владельцем проясняет, какими воззрениями руководствовалось в 1906 г. правительство, заменяя в формуле о собственности из французской революционной «Декларации» 1789 г. «справедливое и предварительное возмещение» на отечественное «справедливое и приличное вознаграждение».

Совет министров, стараясь придавать подобным операциям видимость чуть ли не коммерческой сделки, плодил юридические фикции. Возникшие в 1915 г. в Совете министров разногласия по вопросу об оформлении мер против нежелательных землевладельцев (меньшинство министров предлагало откровенно проводить «возмездную конфискацию») показывают, что правительство стремилось не создать поводов для истолкования своих действий как «простого отобрания земель… по принудительной оценке», то есть «принудительного отчуждения в чистом его виде». Чтобы не появлялось почвы для жалоб, процедуру было решено обставить как всего лишь «присвоение Крестьянскому банку права преимущественной покупки». Банк будет «приобретать» отбираемые земли «по предложенной за них вольным покупщиком цене или по [цене,] определившейся на торгах». Торговая сделка, и ничего больше: собственник продает по цене, принятой покупателем, просто вместо одного покупателя ему уплатит ту же цену другой (на что тут жаловаться?) — Крестьянский банк. Однако если банк усмотрит, по его понятиям, «явно недобросовестное поднятие цены имуществ при добровольной сделке либо на торгах» — он воспользуется издаваемым законом и возьмет эти земли «по их действительной стоимости», а определять ее будет местное отделение самого же Крестьянского банка.