Наследник Тавриды - Елисеева Ольга Игоревна - Страница 91

Курута отстегнул шпагу и протянул ее цесаревичу. Но тот махнул рукой, без сил опустился на стул и закрыл лицо платком. Было очевидно, что он не слышит ничего вокруг, и приближенные на цыпочках вышли из столовой.

В считанные часы Варшава была охвачена движением. Знатнейшие чины двора, войско, духовенство изготовилось к присяге. Ждали приказа. Его не последовало. К Брюлевскому дворцу спешили толпы адъютантов, а потом повалили и сами начальники. Их встречали невнятным: «Его высочество болен». Константин взял паузу.

Поздно вечером 4 декабря позволение переговорить с цесаревичем испросил подполковник Лунин. Бретер и забияка. Константин любил такие характеры. Подумать только, когда-то они хотели стреляться! Подобным людям всегда тесно! А разве не тесно ему самому?

– Входите, Мишель. – Цесаревич привстал со стула, приветствуя гостя, и указал ему на кресло у стола. – Трубку?

– Если позволите. – Лунин остался стоять, ибо прекрасно знал, до какой грани можно пользоваться снисходительным панибратством великого князя. – Я пришел к вам по поручению командиров полков Литовского корпуса. Гвардейские и армейские части, собранные сейчас в Варшаве, не желают присягать Николаю. Вы наш государь.

– Разве я вас принуждаю?

Лунин не ожидал такого откровенного ответа.

– Мы решили во время церемонии заставить полки присягнуть вам.

Константин поднял руку.

– Церемонии не будет. – Его голос звучал отрывисто. – Столица полна слухами обо мне и хочет встречать колокольным звоном. Скоро мы двинемся туда. Готовьтесь цеплять на штыки букеты цветов.

Петербург.

«Дорогая и добрая матушка!

Моя скорбь по отлетевшему ангелу так же глубока, как и Ваша. Однако несмотря на все желание, я не смогу прибыть в Петербург. Если бы я приехал теперь, то это выглядело бы так, будто я водворяю на трон моего брата. Он же должен сделать это сам».

Такой ответ достиг столицы 7-го вечером. Мария Федоровна показала письмо сыну. Ни манифеста, ни просто обращения к народу с подтверждением отказа от короны в почте не было.

– Сам так сам. – Николай уже был доведен до той черты, за которой у одних происходит истерика, а у него начинала хлестать во все стороны напористая злость. – Что вы скажете, мадам, я тут составил манифест на досуге?

Пожилая дама с некоторым сомнением приняла бумажку, которую великий князь прятал за клапаном рукава.

– Слово «императорского» пишется с большой буквы. – Мария Федоровна улыбнулась. – Надо дать Карамзину поправить стиль, а потом Сперанскому выверить все по законам.

– А Милорадович? – на минуту усомнился Никс.

– Вы же все решили, – не позволила ему отступить мать.

Да, он решил. И один Бог знает, как тяжело это далось.

– Своим отказом цесаревич Константин губит Россию! – Генерал-губернатор был потрясен письмами из Варшавы. – Неужели он не понимает, что может пролиться кровь?

– И она прольется, если мы не поторопимся. – В голосе великого князя послышалась непривычная твердость. Случись ему царствовать хоть полчаса, он докажет, что был достоин короны. Оставалась еще надежда, что Михаил сумеет вытребовать у варшавского затворника манифест об отречении. Но проходили дни, а с западной границы не было вестей.

Наступило 12 декабря, день рождения покойного государя, отчего у многих близких сановников и комнатных слуг с утра глаза были на мокром месте. Никс – не исключение. Дамы же предались реву на три голоса в покоях матушки. Великий князь пошел бы к ним, но его отвлек приезд курьера. Адъютант Дибича Фредерикс, молоденький безусый мальчик, с сапог которого пыль сползала слоями, протянул царевичу три пакета. Один обычный, два других с пометой: «Нужное».

– Вы знаете, что здесь? – осведомился Николай, не без колебаний вертя в руках почту.

– Никак нет. – Юноша таращил на царевича красные от усталости глаза и не понимал, почему его не отпустят. – На имя его величества. Точно такие же посланы в Варшаву. Генерал Дибич не знал, где именно находится государь. Он не прибыл?

– Ступайте. – Никс сделал курьеру знак удалиться.

Пакеты лежали перед ним. Какое право он имел их вскрывать? Но, с другой стороны, если почту продублировали, значит, она содержит сведения особой важности. С кружащейся от собственной отваги головой великий князь погрузился в чтение. Уже второй абзац поверг его в трепет. Речь шла о заговоре, раскинувшемся по всей империи от Петербурга до Москвы и 2-й армии в Бессарабии. Начальник Главного штаба Дибич и военный министр Чернышев узнали о нем, разбирая бумаги покойного государя. Они уже отдали приказ об аресте командира бригады Сергея Волконского и полковника Павла Пестеля. Но на большее не решались.

Николай встал из-за стола, прошелся по комнате, потянулся к графину с водой и заметил, что его руки дрожат. Еще вчера ему несносно было собственное фальшивое положение. Случай открыл истинную цену вещей. Нужно действовать. Но все, что Никс сейчас мог – просить других о помощи. А те – оказать поддержку или уклониться.

– В письме назван Кавалергардский полк, а также Захар Чернышев и Никита Муравьев как главные заговорщики. Надобно произвести аресты.

Милорадович мялся.

– Чернышевы и Муравьевы – семьи известные. Родные поднимут шум. К тому же, насколько я знаю, сих господ сейчас нет в столице. Они в отпусках. Не лучше ли подождать, пока расследование на юге не даст результатов? Тогда…

Николай несколько раз сжал и разжал кулаки. Иногда это помогало успокоиться.

– Отдайте по крайней мере полиции приказание следить за тем, что происходит в городе, – глухо произнес он.

– Всенепременно.

На том и разошлись. В своем нынешнем положении Николай ничего не мог предпринять. Ему никто не подчинялся. Он не имел права приказывать.

– Довольно, – молвила Мария Федоровна, перекрестив и поцеловав сына. – Созывайте Государственный совет. Завтра…

– Завтра тринадцатое, – напомнил великий князь.

– Значит, заседание пройдет после полуночи.

Ночь с 13 декабря на 14 декабря 1825 года.

Советники собрались в просторном покое с ложными колонами из малахита. Все чувствовали, что настал решительный момент. Каждая секунда ожидания накаляла атмосферу. Но часы отсчитывали четверть за четвертью, а великие князья не шли. Михаил опаздывал, его не было в городе. Вступив в зал ровно в одиннадцать, Николай извинился тем, что хотел непременно привести с собой брата, который мог бы лично подтвердить все, что написано в посланиях из Варшавы.

– Я выполняю волю цесаревича Константина, – сказал великий князь, садясь.

Все безмолвно смотрели на него. Чтобы прекратить затянувшуюся паузу, Никс взял манифест о своем восшествии на престол и начал читать его. Советники встали. Николай подумал, что и ему надо встать, поднялся, продолжая читать. Эхо от его голоса еще дрожало под потолком, когда члены Совета, не проронив ни слова, склонились перед новым государем в глубоком поклоне.

Был понедельник, первый час ночи, что многие считали дурным началом. Николай Павлович пошел в свои покои. Его встретила Александра. Вместе они сели на диван. Муж держал ее за руку.

– Все называют меня счастливцем. – Его губы искривились в такой кислой улыбке, будто за щекой была клюква. – А Константина – моим благодетелем.

– Бог им судья. – Шарлотта сама помогла мужу раздеться. – Идем спать. Ты устал и извелся.

Никс проводил ее до постели и вышел в смежный со спальней покой. Он хотел помолиться один, но через минуту услышал тихие всхлипывания. Александре жаль было их прежней жизни, старого дома в Аничковом дворце, где счастливо, весело, бестолково семья росла и обожала самое себя. Муж вернулся, встал перед кроватью на колени, называл ее императрицей, целовал в мокрые щеки. Потом сказал:

– Обещай мне быть мужественной. Надо перенести все, что бы завтра ни послала судьба. Если придется умереть, то умереть с честью.