Наследник Тавриды - Елисеева Ольга Игоревна - Страница 106

Раевский лежал, заложив руки за голову и опустив веки. Смотреть в высокий сводчатый потолок камеры не хотелось. Вид небеленого камня с зеленью грибка надоел до одури. В тюрьме больше всего мучает холод. Стылая сырость, выедающая кости изнутри. Арестант не страдал ни от голода, ни от жестокого обращения охраны, ни от пребывания в переполненном каземате. Баранина с горохом на завтрак, щи на обед. Забыл, что на ужин. Однообразие пищи и одиночество – единственное, на что можно пожаловаться. Ну и вода с потолка. Ах да, крысы. Александр развел на столе свинарник, вот они и полезли из всех щелей.

Два раза в неделю комендант проходил по камерам, справлялся, не надо ли чего?

– Может быть, зонтик, – язвил полковник. – И крысоловку!

Последней предмет среди тюремного инвентаря не значился. С хвостатыми обитателями боролись иначе. Рассыпали по углам отравленное пшено. Длинные зерна, обмазанные чем-то свекольно-красным, украсили собой все четыре стороны света тесной ойкумены Александра. Одна из серых соседок налопалась их и выползла на середину камеры подыхать. Ее предсмертные корчи несколько развлекли арестанта. Но в целом зрелище было непотребное, и узник отвернулся к стене.

Что привело его сюда? И что могло вывести? Абсолютная пустота. Скука жизни. Та самая, которую он так стремился заполнить. Событиями. Риском. Высокой целью. Ему казалось, что честолюбивые планы новых робеспьеров вот-вот осуществятся и тогда… Тогда он займет достойное место. В конвенте, в революционной армии, среди законодателей и судей. Возможно, палачей… Разве Бонапарт не командовал расстрелами врагов народа?

Раевский привык представлять себя наперсником будущей победы. Живописать в воображении тот день и час, когда все, кто сегодня смотрит свысока, придут к нему вымаливать пощады. И Лиза придет. Обязательно. Что теперь? Рудники. Сибирь. Виселица?

Он слишком мелкая сошка, чтобы накидывать на него петлю. Ни в одном из русских тайных обществ не состоял. А про дела с карбонариями знали немногие. Однако лучше ли долбить кайлом камень и громыхать цепями? Разве для этого он родился?

Тяжелая тоска поднялась снизу, из темных подвалов души, и костистой лапой сжала сердце. Полковник вообразил себя небритым каторжником в вонючих от пота обносках и рваных сапогах. С руками, на которых не заживают язвы от кандалов. С лицом, разбитым в кровь хамами-караульными. Такого унижения пережить нельзя. Кто угодно, только не он!

Александр встал и заходил по камере. Сильный человек сам решает свою судьбу. Пусть дураки уповают на милосердие! Если он не волен жить, как хочет, то права не жить у него не отнимут. Среди имущества арестантов не было ничего, что могло бы причинить хоть малейший вред. Взгляд Раевского упал на пшено. Пыльная гадость, распиханная по углам. На крыс она действовала. Если собрать все, хватит и для человека.

С минуту полковник боролся с отвращением. Потом его точно кто-то за руку потянул. Встав на колени в углу, он сгреб в горсть остатки сарацинского зерна. На струганых досках стола возвышалась крынка с водой. Арестант взялся пальцами за глиняное горлышко и сначала хлебнул, чтобы смягчить пересохшие губы, а потом запихал отраву в рот. Дрянь отдавала мочевиной. С трудом ему удалось протолкнуть в горло слипшийся комочек величиной с голубиное яйцо. Остальным Александра вывернуло на пол.

Замок в двери лязгнул. От сырости доски разбухали и давили на железо, мешая языкам засовов свободно двигаться в пазах. Створка приоткрылась. В сопровождении коменданта крепости и дневального в каземат вступил генерал Толь.

– Александр Николаев сын Раевский? – осведомился он для порядка, хотя все формальности были уже соблюдены и бумаги переданы. – Ваше дело закрыто за недостатком улик. Впрочем, – генерал понизил голос, – сообщаю приватно: государь всемилостивейше соизволил подписать ордер об освобождении по просьбе его сиятельства графа Воронцова.

Мгновенная резь вспорола узнику кишки. В глазах потемнело, и он, не в силах удерживать в себе рвоту, сблевал под ноги вошедших.

– …твою мать! – вскрикнул от неожиданности комендант.

– Пшеном, вишь, траванулся. – Догадливый дневальный отступил подальше от арестанта. – Не пужайтесь, ваше скородь. Тут на курицу не хватит.

– За фельдшером дуй, филозоф! – Генерал Толь зажал нос платком.

Аккерман.

– Да пускай едут! – Михаил Семенович сдержанно рассмеялся и подал денщику знак накрывать на стол. – Только спросите их о дне отбытия и числе лошадей, которое мы, как принимающая сторона, должны выставить.

Посол Рибопьер в крайнем изумлении уставился на товарища. Переговоры зашли в тупик. А иного никто не ожидал. Турки уперлись, не желая отдавать приграничные крепости. И даже как бы оказали стремление к отъезду. В надежде, что русские кинутся их удерживать. Как бы не так. Воронцов повел игру жестко.

Прежде всего турецких представителей поразил пароход «Надежда», на котором наместник прибыл на переговоры. От Одессы до Аккермана в хорошую погоду час пути. Нельзя сказать, чтобы османы пароходов не видели. Константинополь – крупный порт. Но тот факт, что свой пироскаф имеется у паши отдаленного пашалыка, им не понравился. Между тем, стараясь подавить противника созерцанием технического превосходства, Михаил Семенович устроил показательные катания на Днестровском лимане. Весь городок вывалил смотреть на грохот и дым. Железное чудовище вселило в жителей воинственный раж, бабы потрясали кулаками в сторону гребных галер гостей, а мальчишки вздумали кидаться грязью в цветные ковры, свешивавшиеся за борт.

Подобные выходки слегка раздражали Рибопьера. Опытный дипломат, он за последние десять лет привык думать, что Россия всеми силами уклоняется от обострения отношений и терпит, терпит, терпит… «Передайте своему царю, что мы сами знаем, как нам обращаться с бунтовщиками!» Этот ответ императору Александру передал даже не султан Махмуд II, а реис-эффенди, министр иностранных дел, после того, как турки не оставили на острове Хиос ни одной живой души.

– Послушайте, молодой человек. – Посол заметно нервничал. – Сейчас османы действительно могут уехать. Они отвыкли получать по рукам. Я своими глазами видел, как вырезали Фанар. У меня под окнами посольства вопили толпы фанатиков. И если государь не хочет войны…

– А кто вам сказал, что государь не хочет войны? – Михаил Семенович скрестил кончики пальцев и откинулся на спинку стула, кивком одобрив стремление денщика разливать щучью уху. – В том-то и прелесть ситуации. Турки готовы резать мирных жителей, дерзить дипломатам, подавлять повстанцев, но для большой кампании у них нет средств.

Рибопьер с недовольным видом взялся за ложку. Граф позвонил в колокольчик. Из соседней комнаты вошел Фабр.

– Прикажите разводить пары на «Надежде». Сделаем вид, что мы тоже отплываем.

Посол только пожал плечами. Но не успели сотрапезники добраться до десерта, как вернувшийся Алекс доложил, что от турецкого уполномоченного принца Халила прибыл посыльный: высокая договаривающаяся сторона готова продолжить консультации.

Москва.

Леопольд Саксен-Кобургский приехал на коронацию. Аграфена видела его английскую выдру и преисполнилась горестных чувств. Как бы ни досадил ей продажный принц, она все-таки не желала ему зла.

Вечером в воскресенье Закревская получила письмо. Бывший любовник умолял о встрече. Аграфена поехала. Во-первых, ей было любопытно. Во-вторых, она собиралась насладиться собственным торжеством.

Хорошо знакомый домик в Зарядье. Выходя из экипажа у куста сирени, дарившего ей когда-то белые грозди, Груша с сожалением вздохнула о старых временах. И ступени лестницы скрипели совсем как прежде. Леопольд бросился навстречу. Секунду Медная Венера колебалась, но потом отстранила его движением ладони.

– Я понимаю, ты сердишься, – с усилием проговорил принц. – Ты так и не простила. Но попробуй понять. Что я такое? Нищий немецкий князек без содержания.