Наследник Тавриды - Елисеева Ольга Игоревна - Страница 103

– Я уже поступил. – Витт усмехнулся. – К счастью, император Александр всегда доверял мне щекотливые миссии. Об этом знает его преемник. На вопросы о моих делах с заговорщиками я без тени лжи стану отвечать, что выполнял приказы покойного монарха.

– А если Николай тебе не поверит? – поддразнила Собаньская. – Или потребует доказательств?

– Было бы полезно отвлечь внимание от моей скромной персоны рыбиной покрупнее.

Каролина склонила голову на плечо и доверительно взяла покровителя за руку.

– Думаю, мое сообщение о братьях Раевских не лишено смысла. – Она встала, прошла к бюро и вынула из ящика два листа бумаги, исписанных аккуратным почерком. – Александр так ненавидит Воронцова, что на следствии обязательно начнет топить его. И вольнодумные разговоры, и покровительство опальным, и ругань правительства… За графом много чего есть. А тут, глядишь, в общем хоре и Ланжерон с Гурьевым разговорятся. Разве я не умница?

Витт поцеловал Собаньскую в лоб. Его восхитило изящество интриги, благодаря которой брали отставного полковника, а в сетях оказывался генерал-губернатор.

Весна 1826 года. Петергоф.

Май в Петербурге – совсем не то, что на юге. Под окнами наместнического дворца уже полыхали розы. Уже каштаны тянули к небу белые свечки. Уже по балкам, сползавшим к морю, отцвела черемуха, наполнявшая воздух медовым дурманом. Само море казалось теплым, хотя лезть в воду никто бы не отважился, кроме портовых мальчишек. И те – на спор. А северная столица все куксилась и морщилась от дождей. Насилу-то сошел снег, насилу-то развиднелось небо и в руках у торговок появились сомнительные букетики, больше похожие на пучки укропа.

Император затребовал генерал-губернатора в Петербург, подписав указ о назначении его членом Государственного совета. Честь немалая.

– Вы уже знаете, что ваше имя встречается в следственном деле?

Николай Павлович удостоил Воронцова личной встречи в Петергофе, куда перебралась августейшая семья. Мужчины шли по липовой аллее вдоль моря. Листва едва опушила ветки великанов, и казалось, они покрыты тончайшим облаком зеленого газа. Сильный ветер с воды грозил развеять его.

– Называют вас, Ермолова, Мордвинова, Сперанского, Киселева… – Царь испытующе смотрел в лицо гостя.

Михаилу Семеновичу стало не по себе.

– Рядовых членов завлекали в заговор именами заслуженных людей. Но в том-то и вопрос, почему вашим именем можно было завлечь?

Воронцов передернул плечами.

– Судить вам, государь. Я своему долгу не изменял.

– Но у вас репутация фрондера.

«А у вас грубияна!» – Граф не сказал этого вслух. Но Никс почему-то догадался.

– Я привык говорить прямо. Это мне вредит.

– Я же привык говорить, исходя из пользы службы. Что не всем нравится.

Воронцов чувствовал, что сейчас император решает вопрос: оставить его на прежней должности или нет.

– Я поясню, к чему мои вопросы, – сказал Николай. – Генерал Витт, прибывший в Таганрог незадолго до смерти моего брата, указал на вас как на сообщника злодейства. Заговорщики рассчитывали, что во время мятежа вы перейдете на их сторону.

Повисла пауза.

– У Витта есть причины желать моего устранения, – проронил сквозь зубы Михаил.

– Я знаю, – невозмутимо подтвердил собеседник. – Но вот что худо. Статский советник Вигель доносит из Кишинева, что при аресте полковника Липранди вы позволили ему уничтожить все бумаги.

– Я не верю, что он виновен, – отрезал Михаил Семенович.

Николай сдержанно рассмеялся.

– Вам невредно будет посидеть на следствии, послушать этих людей. Кстати, один из них, Кондратий Рылеев, утверждает, что общество образовалось тогда, когда вы сделали предложение покойному императору об освобождении крестьян.

– Ваше величество, – Воронцов не выдержал, – я никогда не состоял в тайных союзах. Но как пять лет назад, так и сейчас, мое мнение о крепостных не изменилось. Если за него угодно привлечь меня к суду…

– Не угодно! – Никс затряс рукой. – Крепостное право – зло, для всех ощутимое. Однако если забрать крестьян у помещиков даром, разорятся дворяне. Если возложить выплаты на хлебопашцев, придет такая нищета, по сравнению с которой сытое рабство – дар небес.

– Но надо что-то делать.

– Будем выкупать, – твердо сказал император. – За казенный счет. Пусть медленно. Это единственный честный путь.

«Дай-то Бог», – подумал наместник.

– Хорошо. – Николай неожиданно улыбнулся. – Я верю вам.

– Почему?

– За вас ручается человек, которому я доверяю даже свою голову. – Царь указал вперед.

Михаил Семенович поднял глаза и заметил на углу красного здания Монплезира долговязую фигуру Шурки. Николай уже собирался откланяться, но Воронцов рискнул задержать его.

– Ваше величество, позвольте…

Император с легким раздражением поднял брови.

– Родственники моей супруги, сыновья генерала Раевского Николай и Александр привлечены к делу. Нет ли хоть малой возможности проявить милосердие?

– О, да! Давайте всех помилуем! – Никс чуть не взорвался. – Поздравим с участием в тайном обществе и вручим по Георгиевскому кресту! Мне искренне жаль Николая Николаевича. Его заслуги и преклонные лета… Но как вы думаете, в том, что у него оба зятя и оба сына заговорщики, нет никакой его вины?

Михаил Семенович молчал, понимая, что навлек на себя гнев. Но император отходил также быстро, как вспыхивал.

– Единственный, кто серьезно пострадает из близких Николая Николаевича – Серж Волконский. Бедная Мари! Что же до ее братьев, то тут забавный случай. Донос на них написала их же любовница Собаньская. Она в связи с польскими заговорщиками. Ей веры нет. Родственники вашей жены вскоре окажутся на свободе. Вы довольны?

Воронцов не мог бы поручиться. Мысль о том, что Александр Раевский снова будет маячить где-то рядом, ему крайне не нравилась. Но что делать? Лиза попросила. И он попросил.

Утром Александра зашла к матушке и застала там Орлова, сидевшего возле Марии Федоровны на софе. Пожилая дама держала Алексиса за руку и, кажется, утешала его. Уже было известно, что Мишель замешан в заговоре. Видимо, на лице у молодой императрицы отразилось участие. Генерал немедленно встал и поклонился ей, не смея просить руку для поцелуя. Она сама протянула ее.

– Поддержи его, Саша, – молвила Мария Федоровна. – Он должен говорить с государем.

На лице Алексея отразилось смятение.

– Ну, пойду. Надеюсь на Бога.

В кабинете у Никса беспрестанно хлопали двери. Кто-то входил и выходил. Невозможно было улучить минуту, чтобы остаться наедине.

– Ваше величество, – голос выдал генерала.

Николай вздрогнул и обернулся.

– Плохие дела, Алексей Федорович. Много показаний на него. – Государь сделал знак оставить их одних. – Что бы вы ни сказали в оправдание брата…

Орлов опустился на колени.

– Я был готов жертвовать собой четырнадцатого. Я сделаю это в любой другой день. Я не увижусь с ним более никогда. Но помилуйте, помилуйте его…

«Они сведут меня с ума!»

– Немедленно встаньте! – Николай быстро отвернулся, чтобы скрыть смущение. – Вы думаете, я так… без этого… не догадался бы?

10 июня 1826 года. Санкт-Петербург.

– Ни в одной стране пятью виселицами дело бы не кончилось.

По именному повелению граф отбывал в Аккерман на переговоры с турками. Следствие еще шло, но результат был ясен. Накануне, сидя с Бенкендорфом у себя во дворце за стаканом портера, Михаил признался:

– Не могу выразить, как я рад, что не подписываю приговор.

– Это малодушие, – бросил Александр Христофорович. – Если солдат занялся мародерством, ты его, не колеблясь, повесишь. А если дворянин поднял руку на государя, будешь, как Мордвинов, щадить братьев во Сен-Мартене?

– Нет. – Михаил покачал головой. – Ты, конечно, прав. Но все-таки я чертовски рад, что уезжаю. Тридцать шесть человек, которых господа судьи хотели поволочь под топор…