Наследник Тавриды - Елисеева Ольга Игоревна - Страница 102

Графиня издала сдавленный вскрик и побежала к мужу. Она всегда так удивлялась ему, точно не чаяла встречи.

– Миша, зачем? Ведь опасно…

– Я вас увожу в Одессу. Собирайтесь скорее! Этот полк…

– Да уж побили смутьянов! – крикнула с крыльца Александра Васильевна. – Вчера. Канонада аж здесь слышна была. Слава богу, не добрались до нас. А в Мотовиловке что делалось!

– Так для чего же вы сидите взаперти? – опешил Воронцов, которому было обидно, что он опоздал.

– Мало ли. – Старуха спустилась с крыльца и тоже шла к нему. – Дай-ка я тебя обниму, голубчик. Даже в карты не гадала, знала, что примчишься. А как бы ты с ними степью встретился?

Они вошли в дом. Стылый и неприютный, за исключением одной комнаты, где ютилось семейство.

– Чай, половина от того полка по окрестностям разбежалась грабить, – пояснила хозяйка. – Дизинтиры. Что крестьяне против них? Вот мы и решили запереться и сидеть тише воды, ниже травы. Авось, пронесет.

– Скоро шайки выловят, – пообещал Михаил. – Но я вас все равно забираю. Нет гарантии, что завтра еще какой-нибудь дурак-полковник не взбунтует солдатню.

– Так тому и быть, – согласилась теща. – В Одессе-то у тебя, небось, спокойнее?

Воронцов не дал бы голову на отсечение, раз в самом Петербурге сделалась революция.

– Если что, я вас посажу на яхту и отправлю к отцу в Англию.

– По заледенелому морю! – рассмеялась Александра Васильевна. – Полно, зятек. Мы с тобой останемся. Даже если в Одессе начнется мятеж. – Она повелительно глянула на дочерей. – Поторапливайтесь.

Часа через три, не раньше, были готовы еще два возка и громадный рыдван старой графини, в котором пол отапливался при помощи металлических ящиков, куда клали горячие угли. В это чудо света, некогда подаренное Александре Васильевне самой Екатериной, посадили детей. Почти ничего с собой не взяли. Только еду, воду и сменное белье. Накидали внутрь шуб, обернулись пуховыми платками и – в путь.

– Я знала, что ты приедешь. Боялась очень. – Лиза хотела бы остаться в возке с мужем, но, по требованию доктора Хатчинсона, пошла к детям в рыдван. Она снова была беременна. Законный плод их примирения прошлой весной. Александрина, Семен, Соня и вот теперь, если Бог даст мальчика, Миша. Графиня заранее оговорила это имя. Ей надоело тешить родственников.

– Ладно, пусть будет в честь прадедушки-канцлера, – смутился муж.

– В честь тебя.

Ночь на 15-е декабря 1825 года. Санкт-Петербург.

Внутренние комнаты были похожи на бивуак. Беспрестанно являлись посыльные с донесениями от Васильчикова, Орлова и Бенкендорфа. Спать Никс не мог. Он оставался в том же мундире, в который облачился утром, но и переодеться сил не хватало. Прилег на полчаса на стоявший в коридоре диван, закрыл глаза и тут же открыл. Возбуждение пружиной сжимало внутренности.

Уже приводили арестованных. Генерал-адъютанту Толю было поручено снимать показания. Вскоре его сменил Бенкендорф. Он расположился на софе возле маленького столика под портретом покойного императора. Считалось, что смотреть в лицо Александру Павловичу бунтовщикам будет стыдно. Из первых же допросов выяснилось, что командовать восстанием надлежало князю Трубецкому, но тот куда-то запропастился.

– Постойте, да я его видел! – воскликнул Николай.

И не он один. Многие говорили, что во время заминки на Сенатской Серж выглядывал из-за угла Главного штаба, точно проверяя, сколько собралось войск. Кинулись искать злодея. Но ни дома, ни у отца жены графа Лаваля его не оказалось. Зато обнаружили в кабинете обрывок листка с планом действий на 14-е число. Когда Трубецкого привезли, Никс уже терял терпение.

– Не усугубляйте своей вины. Расскажите все честно. Дайте мне возможность вас пощадить.

– Я ничего не знаю. – Голос Сержа звучал дерзко, хотя в лице не было ни кровинки.

Николай сунул арестанту под нос бумажку.

– Это ваш почерк?

Князь покачнулся и упал бы в обморок, если бы его не подхватили под руки. Бенкендорф начал допрос. Трубецкой говорил долго, путано, называя фамилию за фамилией. В какой-то момент тошнота подперла под самое горло императору, и тот вышел на лестницу. С трудом перевел дыхание, прислонился лбом к ледяному стеклу.

– Мое намерение, – сказал он Александру Христофоровичу, когда «диктатора» увели, – не искать виновных, а дать каждому шанс оправдаться. Если на человека укажут один раз, вполне возможно, это из личной мести. Отпускайте под честное слово. Если же и дальше о нем пойдет речь, тогда ничего не поделаешь.

Генерал внимательно посмотрел в лицо государя. Оказывается, его совсем не знали.

– Слишком щедрый подарок для такой публики.

– Нет. – Никс покачал головой. – Будет море грязи. И толпы оговоренных.

Начало января 1826 года. Варшава.

«Ваша воля исполнена, я – император. Но какой ценой? Ценой крови моих подданных!» Николай писал в ночь с 14 на 15 декабря. Его слова походили на упрек. Но цесаревича задело другое. Как быстро Никс научился называть подданных своими!

Известие о мятеже как громом поразило варшавского сидельца. Нет, он, конечно, предвидел нечто подобное. Потому и не решался ехать. Но исход оказался неожиданным. Младший брат подавил бунт. Не наоборот. Не так, как уверяли тайные доброжелатели. Они гарантировали, что никаких самоуправств не будет. Что жизни императорской семьи ничто не угрожает. Что если Константин повременит, он сможет явиться в столицу новым государем с новыми законами. А если поторопится, то мятеж, который давно назрел, обернется против него. Цесаревич еще собирался поломаться, когда победители, отстранив брата, обратятся к нему с призывом. Константину вовсе не хотелось оказаться в их руках заложником без защиты и реальных полномочий. От подобной участи гарантировали войска, которые великий князь привел бы с собой из Польши…

Но все рухнуло. То ли Никс оказался проворнее. То ли столичный гарнизон не настолько наводнен заговорщиками. За тысячу верст трудно судить. Младший брат надевал корону. «Ценой крови моих подданных!»

– Моих подданных! – Константин фурией пронесся по лестнице, застал в гостиной княгиню Лович, проверявшую у Павлика математику. Трубно изрыгнул: – Жансю! – и рухнул на диван.

Мальчика немедленно увели, а Жаннета схватила стакан воды, бросилась к мужу и начала опрыскивать его, как воротничок во время глажения. Из его сбивчивого рассказа она поняла только, что в Петербурге мятеж, там стреляли, погибли люди, раскрыт какой-то заговор, и это может затронуть Варшаву. Приписав крайнее возбуждение супруга ужасу перед грядущими арестами подчиненных, добрая женщина взялась его утешать. И только тут Константин Павлович осознал весь трагизм своего положения.

Да, Николай писал нечто подобное. Начато следствие. Реестр подозреваемых, которые служат в Польше, будет ему выслан. Поняв, что с этой минуты он еще и главный следователь – в стране недовольной и близкой к неподчинению, – цесаревич загрустил. А когда через несколько дней узнал из петербургской почты, кого он должен взять под стражу, остатки волос на его голове зашевелились. Эти люди могли много интересного рассказать о нем самом.

Одесса.

Каролина Собаньская подобрала косу шпильками и скользнула на диван к Витту.

– Ты проиграл?

Начальник южных военных поселений поморщился.

– Тот, кто играет сам с собой, не проигрывает. Он лишь переворачивает доску.

Графиня не могла не отдать должного выдержке любовника. Все летело в тартарары. До мелочей просчитанный план оказался смят и растоптан. Правительство одержало верх. И в Петербурге, и на юге. При таком раскладе выступления в Варшаве и Москве становились сомнительны. Неужели члены тайных обществ годами не занимались ничем, кроме разговоров?

– Как ты теперь поступишь? – Каролине вовсе не улыбалось идти под венец с каторжанином. Если ее прекрасного Иосифа зацепит следствие, она потеряет все.