Закон и справедливость - Шленский Александр Семенович - Страница 6

Через более или менее продолжительное время канонир уже шатался от полученных ударов и правый глаз его совершенно заплыл и ничего не видел, но канонир продолжал яростно набрасываться на противника, чтобы получить еще новые удары, и никак не хотел сдаваться. Судья между тем, сидя в седле, старался удержать своего ослика на одном месте и наблюдал за поединком, стоя внутри круга, как и положено было по правилам. Ослик, к его чести сказать, вел себя довольно смирно, но в какой-то момент съеденные им на завтрак клевер и трава захотели вновь увидеть свет, и смиренное животное, естественно, не отказало им в такой возможности, уложив их в виде нескольких аккуратных кучек прямо на брусчатку площади.

И надо же такому случиться, что отступая после очередного удачно нанесенного удара, в то время когда канонир шатался и корчился от боли, художник Мортимер ван дер Вейден наступил ботфортом прямо на одну из этих кучек, поскользнулся и шлепнулся наземь у всех на виду. Увидев это, судья поднял вверх руку, призывая судейского писаря ударить в гонг. Таким образом, поединок был завершен, и судья присудил победу канониру Гансу-Иоахиму Лерке, который к тому времени уже ничего не соображал и почти не держался на ногах. Когда к нему подошел лекарь, он дико заревел и замахнулся на него кулаком в исступлении ума. Пришлось стражникам скрутить порядком изувеченного канонира и завязав ему руки за спиной, уложить на скамью, а лекарю – положить примочки на его разбитое в кровь лицо и сделать кровопускание, а также поставить пиявиц на грудь и на виски, чтобы его разум скорее вернулся назад в тело.

Вы теперь спросите, почему победу присудили канониру? Да потому что, вы же помните, в правилах было ясно сказано, что тот, кто упадет первый наземь, считается проигравшим поединок. А от чего упадет проигравший, об этом ведь в правилах ничего не говорилось. Вот поэтому судья и вынес решение согласно правилам, и был абсолютно в том прав. Закон во всем есть закон, и закону все равно, отчего ты упал – от удара или от слабости или просто поскольнувшись на куче ослиного навоза. Хотя сказать по справедливости, конечно, фламандец крепко побил канонира, а сам почти не пострадал, и значит он безусловно проявил себя сильнейшим в происшедшем поединке. И тем не менее, по закону победа была отдана Гансу-Иоахиму Лерке. И никак нельзя победу отдать было фламандцу, потому что тогда надо было бы пренебречь законом ради справедливости. Но уже сказано было, что стоит один только раз пренебречь законом ради справедливости, то уже дальше не будет ни законов, ни справедливости, а что будет, об этом лучше и думать не стоит, потому что о таком даже и помыслить страшно.

Многие конечно скажут, что победа была присуждена побитому канониру несправедливо, и что закон, согласно которому было это сделано, также несправедлив. Увы, и в наши дни тоже часто можно это слышать, и это чрезвычайно прискорбно. Подумайте сами, ведь тот, кто сочиняет законы, отнюдь не всеведущ, и как бы ни был он мудр, не может он предусмотреть все случаи в жизни, как и при каких обстоятельствах сей закон будет применяться, и предугадать, где и когда, и как какой осел вмешается в происходящие события и положит свой навоз там, где никто ничего подобного ни ждать ни предвидеть не мог. Так что же, из-за этого теперь надо отменять закон? Да вы попробуйте только вообразить: если бы вдруг тем людям на площади дать такое право обсуждать закон, так дрались бы тогда уже не одни канонир с художником, а все люди на той площади, и сколько было бы побито, и убито насмерть, а сколько стало бы вечных между собой врагов? И все из-за одного осла, который уронил навоз не там, где надо, в самое неподходящее время. А сколько таких ослов в городе – так ведь на каждый закон по дюжине наберется! Подумайте обо всем этом, а потом уже решите – стоит ли трогать закон ради того, чтобы отдать победу тому, кто ее действительно заслужил, или лучше поостеречься и сохранить закон в неприкосновенности во избежание гораздо худших вещей, которые незамедлительно случаются всякий раз, когда становится чересчур сильным желание улучшить вещи существующие и лишить их большинства имеющихся недостатков в единый миг.

Так или иначе, да только Мортимер ван дер Вейден должен был теперь вернуть канониру задаток и заплатить еще столько же за нанесенную обиду, отдать портрет, в каком ни есть виде, и сделать это публично в здании суда, принеся выигравшей стороне требуемые извинения, а кроме того, заплатить еще и пять талеров в пользу городского суда за ведение этого дела. Все так, но увы, Гансу-Иоахиму Лерке жить от этого лучше не стало. Он стал… даже и не знаю, как бы это полегче и помягче сказать… Да нет, полегче никак не получится, потому что когда-то всеми уважаемый канонир… Нет, право, мне как-то неудобно даже об этом сказать… Один словом, высокочтимый и уважаемый канонир Ганс-Иоахим Лерке стал после того поединка настоящим посмешищем в городе. Какой-то городской шутник сказал, что Ганс-Иоахим Лерке получил свою победу в поединке из-под ослиного хвоста, и эту шутку повторял весь город. А тут как раз закончились полгода, и новым канониром полуденного орудия выбрали Мартина Кюна, тоже канонира не из последних.

Ганс-Иоахим Лерке пролил по этому поводу немало желчи – и почет потерял, и деньги немалые – в пересчете на полгода, так это во много раз больше, чем должен быть вернуть ему фламандец. А однажды кто-то ночью исподтишка насыпал нашему канониру на крыльцо, чтобы вы думали? Ослиного навозу! Кто насыпал тот навоз, установить не удалось, да и это мог быть кто угодно – просто городские шутники, а может кто-то из тех, кого Ганс-Иоахим Лерке раньше обидел, а обидел он своими речами очень многих. Итак, наш канонир теперь сам на себе чувствовал, каково это бывает, когда к тебе относятся без уважения и с недоброй насмешкой.

Злые языки утверждали, что это сам судейский осел приходил к канониру требовать себе награды за такую замечательную помощь, которая одна только и обеспечила ему победу в поединке.

А потом случились в городе события столь зловещие, что стало уже совсем не до шуток. И первым из этих событий стало совершенно необъяснимое, ужасное изменение того злосчастного портрета, которое можно объяснить только кознями дьявола. Впрочем, не будем забегать вперед. В назначенный день и час Ганс-Иоахим Лерке и Мортимер ван дер Вейден явились в суд. И в этот день в суде также было довольно народу из завсегдатаев, потому что день был воскресный. Судья еще раз огласил приговор, о каком я уже ранее упоминал, и тогда фламандец развязал свой кошелек и отсчитал необходимое количество серебра, которое он с поклоном вручил канониру, после того как судья вслух пересчитал деньги. Вслед за этим художник заплатил судье причитающиеся деньги за отправление правосудия, а затем вновь обернулся к канониру и громко произнес извинительные слова, так чтобы слышали все.

Дошла очередь и до портрета, который также должен был быть передан канониру. Слуга художника поднес его судье, и судья снял с него холст, чтобы удостовериться, что это и есть тот самый портрет. И как только холст был снят, так обнаружилось нечто ужасное. Судья побагровел и захрипел, откинувшись на своем высоком стуле, фламандец смертельно побледнел и осенил себя дважды святым крестом, а люди в суде испуганно замолчали.

С портрета на них глянул не сын канонира, а сам Ганс-Иоахим Лерке. Смотрел он злобным и нечеловеческим взглядом, и вся правая сторона лица его была обезображена ударами, одним словом, это было лицо канонира в тот самый момент, когда заканчивался поединок, и в его лице уже не было ничего человеческого, а только следы сильных побоев, смертельная злоба и упрямство. Что же касается самого Лерке, то он, увидев, что было на портрете, заревел, как взбешенный бык, и ринулся на фламандца, потрясая кулаками. Но потом, видимо вспомнив, что лицо его еще не вполне зажило от полученных ударов, и кто был настоящим победителем в поединке, не по закону, а по справедливости, канонир круто повернулся и выскочил из здания суда как ошпаренный.