Закон и справедливость - Шленский Александр Семенович - Страница 5

Художник чуть заметно улыбнулся и мягко сказал:

– Всякое мастерство таит такую опасность. Натура – проявление вдохновения и замысла Творца, которого нам до конца не дано понять никогда. По счастью, Господь и людей, своих творений, наделил вдохновением, и оно приносит мастеру огромную пользу, когда помыслы его находятся вдалеке от мира зримого и осязаемого и обращены к тому, кто дал ему это вдохновение, то есть к самому Творцу. А бесы все время толкутся рядом и пытаются подзудить мастера подменить Творца и усовершенствовать натуру, без вдохновения, из одной только гордыни. Но мою душу не заберут бесы так легко, потому что я не горжусь своим искусством и мастерством чрезмерно и открыто, а главное, я гордясь собой, не унижаю при этом других людей, как часто унижаешь их ты, сам того не замечая. Я не для того забочусь о своем мастерстве, чтобы во всем и всегда быть первее остальных, потому что для меня не это главное, а главное для меня – это как можно глубже проникнуть в суть натуры, кою я изображаю, и постараться ее не исказить противу того замысла, какой был вложен в нее Творцом. Так вот, канонир, гордость – это достойное проявление человеческой души, а гордыня – это больная гордость, которую мучат демоны. Вот это и есть грех – не распознать демонов и позволять им мучить себя. Ведь не из жалости к своему сыну, а только из гордыни своей пытался ты заставить меня переписать портрет своего сына противу натуры. Тебе не хотелось вешать такой портрет рядом с твоей знаменитой медалью, вот в чем истинная причина!

– Ты все врешь, художник! – взревел канонир, – Твоя жалкая мазня ничего общего с натурой не имеет, хоть ты лопни! Это мое ремесло точно следует натуре, если уж на то пошло. И среди мастеров моего цеха я один лучше всех знаю, как ударит какой порох в ядро, как вгрызется ядро в воздух, как повернет его ветер на пути к цели. Я по сырости и теплоте воздуха узнаю, какой вид пороха лучше применить, я знаю каким ядром лучше ударить по какому предмету, чтобы поразить его сильнее, в зависимости от того, из чего он сделан и как далеко находится предмет от орудия; я знаю, как наилучшим образом расположить орудия в битве, и орудия мои всегда бьют точно в цель, потому что я всегда и во всем следую натуре. А ты, ничтожный лгунишка, волен повернуть свою жалкую кисть в любую сторону, и никому от того не прибудет и не убудет! Да только я заплатил тебе деньги, чтобы ты повернул ее так, как я тебе сказал, а ты того не сделал!

Недавняя улыбка сбежала с лица фламандца, и оно внезапно сделалось очень серьезным и озабоченным. Художник говорил по-прежнему спокойно, но тон его речи совершенно изменился.

– Послушай меня, канонир, – громко сказал фламандец, – я ведь пришел сюда, чтобы закончить дело полюбовно и убедить тебя отказаться от твоей непомерной гордыни и взять портрет таким, как он есть. Но теперь, после нанесенного тобой оскорбления, я решил не отдавать тебе ни портрета, ни денег и предоставить решение нашего спора суду, и не за то, что ты оскорбил меня самого, а потому что ты оскорбил наше искусство и отказал в праве и умении следовать натуре не только мне лично, но и всему нашему цеху. А как я могу повернуть свою кисть, это я тебе, канонир, еще покажу.

Тут главный судья два раза громко ударил большим деревянным молотком по деревянной же подставке распятия, стоявшего на зеленом сукне судейского стола, и возгласил:

– Я должен прекратить словесный поединок ввиду невозможности определить правого и виноватого, а более того вследствие того, что суд приготовился слушать дело о неисполнении заказа, а дуэлянты, против ожидаемого, затеяли спор богословского свойства, хотя очевидно, что ни канонир, ни художник не являются богословами, и поэтому спор такого рода между ними неприличен и неуместен ни в суде, ни в каком либо другом месте, ибо каждый имеет право судить только о своем деле. А поскольку стороны не примирились между собой, а напротив, рассорились еще более, то суд приговаривает сторонам продолжить начатую дуэль и разрешить свой спор, сойдясь в честном кулачном поединке. Тот из спорящих, кто проиграет поединок или откажется от него, признается проигравшим спор и должен удовлетворить ранее предъявленные претензии победившей стороны, а также оплатить судебные издержки – пять серебряных талеров или долговую расписку на ту же сумму. Если от поединка откажутся обе стороны, то в наказание за свою трусость и бесцельность каждая из сторон выплачивает суду по десять талеров серебром или дает долговую расписку, после чего выпроваживается из суда без всякого почета. Дуэлянтам надлежит биться голыми руками, без перчаток. Проигравшим считается тот из дуэлянтов, кто первый упадет на землю, выйдет за пределы очерченного круга или запросит противника о пощаде. Суд назначает кулачный поединок на завтрашнее утро на городской площади. А сейчас пусть каждый вознесет Господу краткую молитву, чтобы Он завтра указал нам, кто из двоих спорящих прав, и кто виноват!

На следующее утро на городской площади яблоку было негде упасть. Людей сошлось видимо-невидимо, все желали увидеть кулачный поединок между канониром и художником своими глазами. Мальчишки обсели все деревья и каменные выступы в близлежащих стенах. Народ толкался, бранился и спорил, и некоторые даже разгорячились уже настолько, что, не дожидаясь начала поединка, сами успели затеять потасовку и надавать друг другу тумаков, оплеух и затрещин, и все это без судьи и всяческих правил, чтобы только долго не томиться и быстрее почувствовать облегчение. Судья между тем степенно подъехал на осле, сопровождаемый конными приставами, которые расчищали перед ним дорогу, и судейским писарем, несшим подмышками дощечку для писания и стило, а также небольшой гонг на трехногой подставке.

На брусчатке в центре площади размечен был установленных размеров круг, который охраняли несколько пеших стражников, а поблизости разместились самые почетные горожане, пожелавшие наблюдать поединок. Дуэлянты явились, не мешкая, их пропустили в центр круга, и стражники ощупали их камзолы и прочую одежду, а также заставили разжать и показать судье и толпе руки, на тот случай чтобы в кулаках не было зажато никакого предмета для утяжеления удара. Горожане вопили, свистели и улюлюкали, многие делали немалые ставки, и это уже не запрещалось.

Наконец, гонг прозвучал, и дуэлянты начали поединок. Канонир был высокого роста крепкий мужчина с широкими плечами и крупными руками. Он выставил руки перед собой и твердыми шагами двинулся навстречу противнику. Низкорослый коренастый фламандец же, напротив, расслабленно стоял, вяло опустив руки, и казалось, не собирался дать противнику никакого отпора. Но когда канонир подошел к нему на расстояние двух шагов, художник как-то незаметно повернулся наполовину боком, и когда Ганс-Иоахим Лерке сделал выпад и выбросил вперед правый кулак со всей силы, фламандец сделал быстрый и незаметный шаг в сторону и немного прогнулся назад. Кулак канонира обрушился в пустой воздух, а сам он, сообразно с силой удара, пришедшегося в пустоту, проскочил вперед. Тут фламандец сделал еще один быстрый шаг и, оказавшись за спиной канонира, несильно ударил его в затылок тыльной стороной левой руки. Канонир при этом едва не выскочил за пределы круга. Он тут же понял, что противника просто так не возьмешь, и стал подходить к нему уже медленно, примериваясь, чтобы вновь не пустить ловкого фламандца за спину, а подойдя поближе, обрушил град тяжеловесных ударов. Но из этих ударов большая часть не достигла цели, потому что художник ловко уворачивался, приседая, раскачиваясь на ногах и подставляя предплечья и локти.

Через не очень много времени канонир порядочно утомился, молотя руками без отдыха, но когда он собрался сделать перерыв между ударами, чтобы перевести дух, левая рука фламандца точно опустилась на правую половину лица канонира и оставила на ней хорошую отметину. Нанеся удар, фламандец тут же отскочил на три-четыре шага и остановился, ожидая, пока противник придет в себя. Ганс-Иоахим Лерке затряс головой, как взбешенный бык, зарычал и ринулся в новую атаку, столь же бесполезную и опасную для себя. Постепенно правая половина лица канонира заплывала, становилась багровой и неузнаваемой. Фламандец оказался ни больше ни меньше как левшой, да к тому же еще и опытным кулачным бойцом, чего нельзя было сказать о Гансе-Иоахиме Лерке, к его большому сожалению.