Глубина. Трилогия - Лукьяненко Сергей Васильевич - Страница 43

* * *

   В холле я озираюсь, ожидая увидеть Мадам, но она так и не появляется. Ловлю машину, называю адрес – «Три поросенка»… Вика медленно остывает. Мне очень хочется расспросить ее про красный альбом и про Кепочку, но я молчу.

   Нельзя. Пока – нельзя.

   – Вот, я тебе показала, как мы живем, – говорит Вика. – Интересно?

   – Ничего, – говорю я. – Нормально.

   – Ничего… – Вика достает из сумочки сигареты, щелкает зажигалкой. – Нормально…

   Мне не нравится, когда девушки курят. Даже в виртуальности.

   – Вика, а чего ты ждала? Воплей – «какой ужас»? Я не ханжа. Восторгов? Тоже причин не нахожу.

   Она мимолетно касается моей руки.

   – Извини, Леня. Я немного переживаю за девчонок. Понимаешь, ты – случайный клиент. Сваливал от погони, забежал в бордель, съехал на моей фотке… Извини. Ты – ни при чем.

   Мы подъезжаем к «Трем поросятам». В виртуальности нет часов пик – поясное время стерло это понятие. Но какие-то случайные приливы-отливы случаются. Вот сейчас, например, зал набит до отказа.

   Проталкиваемся к стойке, я кричу бармену:

   – Привет, Андрей!

   – Привет-привет, – протягивая какому-то клиенту бокал с коктейлем, говорит Андрей. – А ты кто такой?

   Ух. Это и впрямь он, а не программа-бармен.

   – Леонид, – говорю я.

   Андрей морщит лоб. В этом теле он меня не видел и перестраховывается.

   – Мужик! – страшным шепотом говорю я. – Ты чего? Опять налоги замучили? Рэкет файло спер? Так скажи, найдем…

   Андрей перегибается через стойку, вопит:

   – А! Не признал! Вырос-то как! Мужчина!

   Вика терпеливо мнется рядом. Ей, кажется, не по себе.

   Как и мне в зоне отдыха публичного дома.

   – Тебе как обычно? – интересуется Андрей, тянет руку к бутылкам.

   – Джин-тоник, один к одному, – усмехаюсь. – Я это, я. Только мы лучше над рекой посидим. В одиночестве.

   Андрей слегка морщится и косится под стойку – там у него терминал.

   – Все каналы забиты? – ужасаюсь я.

   – Тебе один найдем, – решает Андрей. Протягивает руку, нажимает что-то. – Делов-то на копейку… Как удачно! Обрыв связи, один канал освободился! Валяйте, только быстро!

   Хватаю Вику за руку, тяну к двери в каменной стене ресторана. В тамбуре приказываю:

   – Индивидуальное пространство для нас обоих. Никакого допуска.

   – Принято, – шепчет потолок. – Никакого допуска. Вы – гости ресторана. «Три поросенка» желают вам приятного отдыха.

   – Как круто, – иронично говорит Вика. – А ты здесь постоянный клиент?

   – Да.

   Я не вдаюсь в мелкие детали, вроде той маленькой дайверской аферы с розыском и осаживанием рэкетиров, сперших у хозяина ресторана подлинные финансовые файлы. Если бы я не переубедил ту шайку недоученных хакеров, то Андрею пришлось бы очень крупно раскошеливаться. Либо рэкету, либо налоговой инспекции Диптауна. А так… все обошлось миром, даже рэкетиры в итоге остались довольны. Тем, что так дешево отделались.

   Мы выходим в осень.

   Вика на миг останавливается, осматриваясь. Подбирает с земли прелый лист, мнет в пальцах. Касается коры дерева.

   Я жду. Я тоже так топчусь, входя в новые виртуальные пространства. Я при этом, правда, еще и из глубины выхожу, оцениваю подлинный облик местности. Вике это недоступно, но у пространственных дизайнеров свои методы.

   – Здорово, – говорит она. – Может быть, сам Карл Сигсгорд работал… Завидую.

   – У тебя не хуже, – утешаю я, но Вика качает головой:

   – Не во всем. У него потрясающее чувство меры. А я увлекаюсь…

   Она по-детски пинает листья ногой, те вяло вспархивают и падают. Они уже свое отлетали.

   – Пойдем. – Я беру ее за руку, веду к реке. Столик накрыт, словно бы для банкета. На большом блюде – фирменная жареная свинина «По-поросячьи». Есть и мой любимый глинтвейн, и приличный набор вин.

   Вика на стол не глядит, она стоит над обрывом, вглядываясь в даль. Я становлюсь рядом. У противоположного берега поток полощет ветви поваленного дерева. Наверное, была буря. Это пространство тоже живое, как и Викины горы.

   – Спасибо, – говорит Вика, и мне становится хорошо. Я думаю, что надо еще показать ей морской берег и кусочек старой Москвы, которые примыкают к ресторанчику. Но это тоже – потом. У нас еще будет время, я уверен.

   Иначе зачем все?

   – Знаешь, я очень редко выхожу из своего пространства, – говорит Вика. – Не знаю почему. – Она колеблется, но продолжает: – Наверное, боюсь увидеть тех, кто приходит к нам… увидеть их такими, какими они могут быть. Веселыми, добрыми, славными людьми.

   – Почему?

   – Тогда получится, что все люди двулики. Мы ведь помойка, Леонид. Помойка, куда выкидывают всю дрянь, что скопилось в душе. Страх, агрессию, неудовлетворенные желания, презрение к самим себе. В твоем «Лабиринте», наверное, то же самое.

   – Он не мой. Я там по делу.

   – Тогда тебе легче. А к нам приходят сопляки, которым не терпится стать мужчинами, мужчины, которым надоело ими быть, затюканные подругами парни с желанием покуражиться… Порой приходят, пробуют все альбомы. Говорят: «Надо все в жизни испытать».

   Я опять сдерживаюсь и не спрашиваю, зачем она работает в «Забавах».

   – Почему мы тянем за собой в будущее самое худшее, что в нас есть? – говорит Вика.

   – Потому, что оно есть. И никуда не деться. Представь, что вокруг – джентльмены в смокингах, дамы в вечерних туалетах, все говорят умные красивые слова, вежливы и культурны…

   Вика тихо смеется:

   – Не верю.

   – Я тоже. Любое изменение общества – техническое, социальное, или комплексное – как глубина, никоим образом не меняло индивидуальной морали. Постулировалось все, что угодно – от презрения к холопам до равенства и братства, от аскетизма до вседозволенности. Но выбор всегда совершался индивидуально. Глупо считать, что виртуальность сделала людей хуже, чем они есть. Смешно надеяться, что она сделает их лучше. Нам дали инструмент, а будем мы им строить или разбивать черепа – зависит от нас.