Собрание сочинений. Том 2 - Маркс Карл Генрих - Страница 153

Но эта форма правления не удовлетворяла ни «аристократов», «христианских германцев», «романтиков», «реакционеров», ни «либералов». Поэтому они объединились против правительства и образовали тайные студенческие общества. Из объединения этих двух сект, — ибо партиями их нельзя назвать, — возникла секта ублюдочных либералов, которые в своих тайных обществах мечтали о германском императоре в порфире, с короной, со скипетром и прочими аксессуарами власти, не исключая длинной седой или рыжей бороды, об императоре, окружённом сословным собранием, в котором каждое сословие — духовенство, дворянство, горожане и крестьяне — заседало бы отдельно. Это была самая нелепая смесь феодальной грубости и современного буржуазного обмана, какую только можно себе представить. Но это было самым подходящим делом для студентов, которые жаждали энтузиазма, всё равно по какому поводу и какой ценой. Однако эта смехотворная специфическая мешанина, с одной стороны, и революции в Испании, Португалии и Италии[153], движение карбонариев во Франции[154] и движение за реформу в Англии[155], с другой стороны, напугали монархов почти до потери рассудка. Для Фридриха-Вильгельма III «революция» — под этим словом понимались все эти различные и отчасти противоречивые движения — стала пугалом.

Целый ряд арестов и массовые преследования подавили эту «революцию» в Германии; французские штыки в Испании и австрийские в Италии на короткое время обеспечили легитимным королям восшествие на престол и божественные права. Даже божественное право турецкого султана вешать и четвертовать своих греческих подданных нашло на время поддержку Священного союза, но факт был слишком вопиющим, и грекам разрешили уйти из-под турецкого ига.

Наконец три дня в Париже[156] дали сигнал для общего взрыва недовольства буржуазии, аристократии и народа во всей Европе. Аристократическая польская революция была подавлена; французской и бельгийской буржуазии удалось обеспечить себе политическую власть. Английская буржуазия также добилась этой цели посредством билля о реформе. Восстания в Италии, частью народные, частью буржуазные, частью национальные, были подавлены. А в Германии многочисленные восстания и волнения свидетельствовали о наступлении новой эры оживления народных и буржуазных движений.

Новый и бурный характер либерального движения в Германии с 1830 по 1834 г. показал, что буржуазия сама взялась за разрешение вопроса. Но так как Германия разделялась на многочисленные государства, из которых почти каждое имело свои таможенные пошлины и свой налоговый тариф, то эти движения не были объединены общими интересами. Немецкая буржуазия хотела добиться политической свободы не для того, чтобы привести общественные дела в соответствие со своими интересами, а потому, что она стыдилась своего рабского положения по сравнению с французами и англичанами. Её движение было лишено той реальной основы, которая обеспечила успех либерализма во Франции и в Англии; её интерес к вопросу был значительно более теоретическим, чем практическим; немецкая буржуазия в общем была, что называется, незаинтересованной. Этого нельзя сказать о французских буржуа 1830 года. На следующий день после революции Лаффит сказал: «Теперь будем управлять мы, банкиры», и они правят по сей день. Английская буржуазия также очень хорошо знала, чего хотела, когда установила имущественный ценз в десять фунтов[157]; но немецкие буржуа, будучи, как мы уже говорили, людьми невысокого полёта, были только восторженными почитателями «свободы печати», «суда присяжных», «конституционных гарантий для народа», «прав народа», «народного представительства» и тому подобного, причём всё это они считали не средствами, а целью; они принимали тень за сущность и поэтому ничего не получили. Однако этого движения буржуазии было достаточно, чтобы вызвать несколько десятков революций, — из которых две или три имели некоторый успех, — большое число народных собраний, много разговоров и газетного хвастовства и очень слабое начало демократического движения среди студентов, рабочих и крестьян.

Незачем входить здесь в довольно утомительные подробности этого шумного и потерпевшего неудачу движения. Повсюду, где только было завоёвано что-нибудь существенное, как, например, свобода печати в Бадене, германский сейм вмешивался и накладывал свой запрет. Весь этот фарс закончился повторением массовых арестов 1819 и 1823 гг. и тайным союзом всех германских князей, заключённым в 1834 г. на конференции делегатов в Вене для противодействия всякому дальнейшему распространению либерализма. Решения этой конференции были опубликованы несколько лет тому назад[158].

С 1834 до 1840 г. в Германии замерло всякое общественное движение. Деятели 1830 и 1834 гг. были либо в тюрьме, либо рассеяны в чужих краях, куда они спаслись бегством. Те, кто во время подъёма движения соблюдали свойственную буржуазии осторожность, продолжали бороться против растущей строгости цензуры и растущего равнодушия и безразличия буржуазии. Лидеры парламентской оппозиции продолжали ораторствовать в палатах, но правительства умели находить меры для обеспечения себе большинства голосов. Казалось, не было никакой возможности вызвать новый подъём общественного движения в Германии; правительства делали всё, что им заблагорассудится.

Во всех этих движениях буржуазия Пруссии не принимала почти никакого участия. Рабочие выражали своё недовольство в этой стране посредством многочисленных волнений, не имевших, однако, определённой цели, а следовательно не приведших к каким-либо результатам. Апатия пруссаков составляла главную силу Германского союза. Она показывала, что в Германии не настала ещё пора для общего движения буржуазии.

В следующем письме{183} я перейду к движению последних шести лет, если только мне удастся собрать необходимый материал, чтобы охарактеризовать дух германских правительств на примере некоторых их действий, по сравнению с которыми действия вашего несравненного министра внутренних дел покажутся совершенно невинными[159].

Остаюсь, милостивый государь, с уважением,

20 февраля 1846 г. Ваш немецкий корреспондент

Написано Ф. Энгельсом

Напечатано в газете «The Northern Star» № 438, 4 апреля 1846 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с английского

Ф. ЭНГЕЛЬС

ВВЕДЕНИЕ И ЗАКЛЮЧЕНИЕ К «ОТРЫВКУ ИЗ ФУРЬЕ О ТОРГОВЛЕ»[160]

Немцы постепенно начинают опошлять и коммунистическое движение. И здесь, как всегда, последние и самые бездеятельные, они думают, что смогут пренебрежительным отношением к своим предшественникам и философским пустословием прикрыть свою отсталость. Коммунизм едва только появился в Германии, а им уже завладевает с целью нажить капитал целая армия спекулятивных голов, которые воображают, что совершили чудеса, если перевели положения, ставшие уже во Франции и Англии тривиальными, на язык гегелевской логики и теперь преподносят миру эту новую премудрость как нечто небывалое, как «истинную, немецкую теорию», чтобы затем в своё полное удовольствие поносить «дурную практику» и «смехотворные» социальные системы ограниченных французов и англичан. Эта всегда готовая немецкая теория, которой выпало безграничное счастье немного понюхать гегелевской философии истории и быть посвящённой кем-либо из высохших берлинских профессоров в схему вечных категорий, теория, которой, быть может, затем довелось перелистать Фейербаха, несколько немецких коммунистических статей и работу г-на Штейна о французском социализме[161] — эта немецкая теория наихудшего сорта без всяких затруднений уже сконструировала себе надлежащим образом французский социализм и коммунизм по г-ну Штейну, отвела ему подчинённое место, «преодолела» его, «подняла» его на «более высокую ступень развития» всегда готовой «немецкой теории». Ей, конечно, и в голову не приходит хоть сколько-нибудь самой познакомиться с предметом, подлежащим возведению на более высокую ступень, заглянуть в сочинения Фурье, Сен-Симона, Оуэна и французских коммунистов, — для неё вполне достаточно тощих извлечений г-на Штейна, чтобы провозгласить блестящую победу немецкой теории над жалкими потугами заграницы.